Людмиоа Семина. Сад моих цветов. Стихи

В осеннем номере 2017 года Международного литературного журнала "Форум" опубликована подборка стихов Людмилы Семиной. Приводим здесь эту подборку.

Когда моей дочери Анастасии Кондауровой было четыре года, они с отцом записали ее стихи. Она диктовала, импровизировала, он тут же печатал на своей миниатюрной пишущей машинке «Колибри». Потом собрал еще и рисунки дочкины, подшил все в канцелярскую папку. И получилась книжка, первый Настин поэтический сборник. Мое любимое четверостишие из него такое: У меня на крыше/Была маленькая дырочка/И там был/Сад моих цветов. Я так и вижу эту дырочку на крыше (камера-обскура) и сад ее цветов (картиной на стене). И сама она, маленькая прелестная садовница, самый яркий, изысканный и благоуханный цветок в этом саду – уже моих цветов.
Никогда не писала стихов специально о цветах. Но они приходили сами. И собрались сегодня в небольшой букет. Если когда-нибудь еще появится моя поэтическая книга, там обязательно будет этот раздел, название которому я взяла у своей четырехлетней любимой дочки. Пусть это будет наша совместная публикация)))

БАГУЛЬНИК

В ладошках кожистых багульника лесного
проклюнулись вчера тугие почки,
бутоны клейкие от сна очнулись,
и сопки вкруг поселка затянуло
кисейным марганцовочным дымком.
Полупрозрачные цветки, в туман скопляясь
и насыщая воздух горьким духом
смолисто-можжевелового джина,
влекут в них, словно в облако, войти,
где можно позабыть свои невзгоды,
а заодно и прожитые годы,
бродить в дурмане легком пробужденья,
в истоме сладкого томительного жженья,
броженья, перевозбужденья,
обнаруженья новых мощных сил,
синонима весеннего веселья,
кружащего нам головы кисельно,
рождающего хоровод надежд,
что не сомкнешь еще навечно вежд.
Вот лепестки на губы прилепляя
и красоты себе чуть прибавляя,
и вкус вдыхая вязкий как повидло,
сползающий по веткам каплевидно
в рододендроно-вереском царстве,
теряешь представление о сущном
летишь с горы огромными шагами,
не замечая рытвин и пригорков.
Летишь! Плывешь! Перемещаешь тело!
А за тобой клубится вихрем шлейф
из сорванных движеньем лепестков,
как будто ты моторка в море пенном
или буранный завиток в ущелье.
Мир колдовской,
без связи с гравитацией,
своей полубалетной полон грации,
своим коловращением манков,
кущением сиреневых кустов
спешит внушить: не грех терять рассудок,
когда алкающий бесстыдный взгляд
ныряет в морок треугольных углублений,
раскрывших нежной плоти терпкий зев,
где капля липкая укромно притаилась
и высосать ее, сорвав цветок, так сладко...
Неделя гибельного умопомраченья –
безудержного мчания, качения
куда-то в пропасть, вниз, в истому жара,
бушующих гормонов пыл пожара,
в круженье бешеного кровообращенья,
настырно бьющего в виски отмщенья
за пятьдесят недель аскезы в амнезии
отринутого полнокровья жизни...
Весна. Зацвел багульник. Полетела...
Ариведерчи, мой сибирский юный гон...

ЖАСМИН

Налюбовались кружевною
вишнёвой кипенью – и вот
благоуханной купиною
жасмин плывет в цветоворот.

Макушка лета. Наедают
бока и щеки все плоды,
слегка уже надоедают
однообразием среды.

На этом фоне накоплений
зелёной тучности в запас
ажур жасминовых вкраплений
контекста высветит окрас.

Сияет звёздами проказник,
распространяет аромат,
как будто в новогодний праздник
спешит перегрузить формат.

Как будто в середине лета,
назло обилию тепла,
возможно погруженье это
в морозные антитела.

Кружит нам головы, морочит
тот душный, ни к чему цветок …
Противиться ему нет мочи.
Как мочи нет в объятьях ночи
не источать свой сладкий ток.

СИРЕНЬ

В буйной куще лиловой сирени
Утонула, ушла как на дно.
Затерялась там в сумрачной тени,
Словно жизни и не дано...

Словно нежной и ласковой женщиной
Не рождалась когда-то на свет.
Словно облик угрюмо-подержанный
Был со мной от начала лет.

Средь нарядных ветвей густо-пенистых
Запеленута душной волной.
Элексир лепестков пятичленистых
Собираю, чтоб стать молодой.

Все никак мне не успокоиться,
Пьяным-пьяная тут кружу,
Жду, когда же мне тайна откроется,
 Хорохорюсь, что удержу.
 
Ох, характер ты мой ослушливый,
Растревожил до донца души.
Дымом сизо-махровым, удушливым,
Застит свет мне до слез.
                                       Знай - суши.

РЕПЕЙНИК. ИПОСТАСИ
 
Все лето незаметно цвел
Пунцово-бархатный репейник.
Его цеплял на свой камзол
Лишь вёрткого щенка ошейник.

Шикарных платьев лопуха
Царил здесь сказочный избыток.
В зелёной пене опахал
Варила клей семья улиток.

А мотыльки и мураши
Взахлеб устраивали танцы,
Вгрызаясь в спелые шары
Кто хоботком, кто острым жальцем.

И проходя вдоль сочных стен
Чащобы, пахнущей йодом,
Кино фривольных этих сцен
Под веки впустишь мимоходом.

Вмиг пробудив усталый взгляд,
Плодов с пунцовой оторочкой
Прихватишь в горсть - и вдруг впопад
По шляпе пустишь красной строчкой.

***
Но потаенно, день и ночь,
Среди громадных пыльных листьев
Стремилось слабость превозмочь
Цветков пушистых закулисье:

Сплетаясь войлочной кошмой,
Они тут в войско вызревали,
Кольчужной крепкой чешуей
Себя надежно закрывали.

И твердый обретя покров,
И ощетинившись крючками,
Готовы расцарапать в кровь
Прельщенного их маячками.

На абордаж прохожих брать
Кидаются шары в колючках.
И на подоле платья рать
Устраивает битвы злючек.

Припудрен черной мошкарой
Как перцем сумасшедше-жгучим,
Чертополоха штык кривой
Торчит здесь маршалом на круче.

***
Вот снова осень. Поплыла
По струям ветра паутина.
Трава сошла, как не была.
Пуста и мертвенна картина.
 
Усталой гвардии постой.
На месте прежних изобилий:
Стеблей засохших бурый строй,
Остатки летних сухожилий.
 
Плоды рогатые торчат
Отрубленными головами.
Как-будто на углях шкворчат
Их жалобы, шурша слогами.

Тоска берет, когда идешь  
Вдоль этих зарослей убогих.
И рад, что путь свой разминешь
С сиротским взводом у дороги.
 
***
Но вдруг порой, настроив глаз,
Увидишь стебли в новой силе,
Поймешь, похоже, напоказ
Здесь нам антИк изобразили.
 
Колонной каменных столпов
Сквозящий ряд в прищур глядится.
Шары колючих куполов
Спешат в аркаду закруглиться.
 
Репейник, высохший вконец,
И средь беды опустошений
Являет сказочный дворец -
Как знак грядущих воскрешений.
 
Шары колючих куполов
Позолотит на всякий случай,
Перебирая свой улов,
Шальное солнце из-за тучи.
 
И вспыхнут жалкие репьи
Как кровля нового прихода.
И настроенье укрепит
Ожившая на миг природа.
 

БЕЛЫЙ ГИАЦИНТ

В удушливом смраде приближенной смерти
у гроба свеча гиацинта белела.

И в горестной тех похорон круговерти
Всё ощутимей над тленом довлела
его аромата несмелая нота.

Она потаённо, без яви полёта,
печаль разбавляла незримо-воздушно
и ярость от горя чуть-чуть укрощала,
тогда как гирлянда венка равнодушно
остов постамента собой украшала.

Без этих духов тризна вышла б казённой,
тем более служка шаблонно талдычил,
и головы близких сникали казнённо,
 и слёзнный поток становился привычным.

И гнёт преждевременной страшной утраты
на душу ложился могильной плитою.
И души винились пред кем-то стократно,
что жизнь их осталась, по сути, пустою.

Живого цветка канделябр восковой -
как знак восклицанья в минуту безмолвья,
как длящейся жизни сигнал вестовой,
как страж у последнего изголовья,
меж прошлым и будущим провожатый,
невольный сочувствующий соглядатай, -
стоял на посту он отважным солдатом...

И выиграв скромный со смертию бой,
сиял в полутьме негасимой свечой.