Вячеслав Недошивин. Джордж Оруэлл: 2013

25 июня 2013 года исполнилось 110 лет со дня рождения Эрика Артура Блэра, который стал известен миру под именем Джорджа Оруэлла - великого английского писателя ХХ века
 
Беглец из лагеря победителей - так назвал Оруэлла его друг Ричард Рис. Мог бы назвать "перебежчиком" - таких в XX веке считали на миллионы. Но штука в том, что толпы демократов и фашистов, либералов и коммунистов предпочитали перебегать, примазываться к победителям. А к побежденным всегда переходил один он - как раз Оруэлл. Но, может, потому его книги и через полвека после его смерти во всех мировых рейтингах по-прежнему идут на третьем месте. Библия, сочинения Маркса, Оруэлл.
Мне довелось когда-то писать о нем диссертацию. Защитил ее в 1985-м, через год после рубежной для Оруэлла даты, когда мир, по его предсказанию, должен был рухнуть. Так он "пророчил", назвав свой главный роман цифрами - "1984". Мир в тот год, к счастью, не рухнул. Но что-то в нем и в той стране, которую он избрал "прототипом" для своего повествования, уже тогда непоправимо сдвинулось. Мне же главный специалист "по Оруэллу" Виктория Чаликова, за полгода до своей смерти, сказала странную вещь: "Честно говоря, я бы не хотела, чтобы мы осмыслили Оруэлла до дна. Это может произойти только тогда, когда общество убедится: та альтернатива, какую сегодня предлагает идейный авангард этого общества, альтернатива тоталитаризму, она тоже не гуманистична, не даст простому человеку того, что он хочет..."
Доросли ли мы до глубокого понимания Оруэлла? Вкусили ли той "альтернативы" тоталитаризму, какую видим ныне? И что там бормочет-пророчит наш нынешний авангард - "креативный класс"? Пророчит о справедливости - может, главной заботе великого Оруэлла?
Кристальная душа
Да, он велик! И имя его - как пароль для думающих. Изданный на родине в 20 томах (5 романов, сатирическая сказка, сборник стихов и 4 тома критики и публицистики), переведенный на 60 языков, экранизированный, введенный в школьные программы, - он и впрямь велик. Но писать о нем - трудно. Он ведь просил друзей не "создавать" его биографии. Тоже показатель, если помнить, что писатели ныне, "пиара" ради, готовы хоть повеситься. К счастью, друзья не послушались, и две книги о нем появились. Одна - "Беглец из лагеря победителей". А вторую профессор Крик, политолог, вообще назвал "Кристальный дух". Газета Daily Telegraph тогда и написала: "Это такой автор, личность которого сияет во всем". Сияет! Уж не святой ли он тогда?
..."Святой" должен был умереть в Испании. Пуля прилетела из-за бруствера в 5 утра и пробила ему шею. Это случилось под Уэской, после семи месяцев его личной войны против Франко. Он уже был капралом и под его началом было 30 бойцов. Днем, обложившись мешками с песком, они гнили в окопах, готовили еду на жиденьких кострах, чистили винтовки, а по ночам ходили в рейды и брали в плен фашистов.
Ныне все пишущие барахтаются в грязи, а честность и уважение к оппоненту больше не существуют
"Мешки с песком, - вспоминал, - вдруг поплыли прочь". Часовой-американец, с которым он только что говорил, нагнулся к нему: "Эй! Да ты ранен!.." "Ничего у меня не болело, - напишет, - и я почувствовал какое-то странное удовлетворение. Это понравится моей жене, - подумал я. Она всегда мечтала, что меня ранят, а значит - не убьют в бою". Но когда его приподняли, изо рта хлынула кровь. Он понял - песенка его спета. Он никогда не слышал, чтобы человек или зверь выживали, получив пулю в шею. "Я подумал также о человеке, подстрелившем меня, - кто он? Поскольку он фашист, я бы его убил, но если бы его привели, я поздравил бы его с удачным выстрелом..."
Поздравить не смог бы, ибо сразу выяснилось: у него пропал голос. Через 8 дней врач, ухватив его язык куском шершавой марли, скажет: одна из связок парализована. "А когда вернется голос?" - беззвучно спросит он. "Голос? - переспросит тот и весело добавит: - Никогда не вернется..." К счастью, врач ошибся: голос и в прямом, и в переносном смысле к нему вернется, и он расскажет о войне в Испании, как никто.
Это была и поныне единственная война ради "смысла жизни" и - за "человеческое достоинство". Потом будут войны за родину, за свои и чужие богатства, территории, ресурсы. А тут в окопах вечно пахнущих "калом и гниющей пищей", битва за "смысл жизни" свела добровольцев со всего мира: интеллектуалов, художников, философов. В траншеях сидели плейбой Хемингуэй и чистюля-аристократ Экзюпери, и будущий министр обороны СССР Малиновский, и совсем уж гражданский Эренбург. Странная была война. Когда в 1936-м грохнули первые выстрелы ее, все антифашисты Европы вздохнули с надеждой. Наконец-то нашлась страна, вступившая в схватку с фашизмом. Японцы хозяйничали в Маньчжурии, Гитлер резал своих противников в Германии, Муссолини бомбил абиссинцев, а 53 государства лишь причитали: "Руки прочь!" Но когда и в Испании вспыхнул путч Франко против умеренно-левого правительства, мир вздрогнул. Еще и потому, что война против Франко почти сразу обернулась революцией. Народ поднялся и за свободу от него, и - против капитализма того законного правительства, которое и защищал от Франко. Мир в Испании разделился не на 2 - на 4. Короче, каша заварилась та еще!
Оруэлл приехал в Барселону как корреспондент. Все дома были в красно-черных флагах анархистов, на стенах намалеваны серп и молот. Никто не говорил "синьор" или "дон" - "товарищ". Богатые испарились, легковушки реквизированы, чаевые запрещены законом. И песней звучали имена вождей: Ибаррури, Андре Нин, Энрике Листер. Ему было 33. Он почти сразу оказался в "казармах им. Ленина", где готовили бойцов из ПОУМ - Объединенной марксистской рабочей партии, а затем - на Арагонском фронте, в отрядах, где в основном были испанские дети, мальчишки не старше 16. Воинственная колонна их растянулась по пути к передовой чуть ли не до горизонта. Мальчишки всю дорогу скандировали лозунги. Им эти крики казались грозными, но в детских устах они напомнили "мяуканье котят". Их и будут убивать, как котят, когда они начнут драться за "дом Моникомо", который 115 дней будет переходить из рук в руки. Дом, который окажется "лечебницей для умалишенных". Сумасшедшая война за сумасшедший дом! У его стен Оруэлл впервые выстрелит в человека, здесь 7 часов пролежит в болоте и тут, взяв 3 гранаты (больше не давали) и сигару-талисман, присланную женой, не раз ходил в атаку. Одна стала рукопашной. "Этот один раз, - напишет, - был больше, чем одному человеку нужно за всю жизнь".
Если дело дойдет до края, то интеллигенция почти вся перейдет к фашизму
Войну за "сумасшедший дом" они проиграют. Как проиграют войну за еще один дом, который и поставит точку в битве против Франко. Сражение за "Телефонику", за телефонную станцию Барселоны, когда вспыхнет драка между своими - между правительством социалистов и анархистами профсоюзов. Оруэлл как раз приедет с фронта, чтобы встретиться с женой, бросившей в Лондоне диссертацию по психологии. Приедет - и не узнает города. Баррикады, стрельба с крыш, патрули, облавы на ПОУМ, которую объявили троцкистской - замаскированной фашистской партией. В один день десятки тысяч рабочих, восемь тысяч бойцов, мерзших в окопах, и сотни иностранцев, приехавших в Испанию, окажутся предателями. И первым заклеймит рабочих "наймитами Франко и Гитлера" СССР, который на правах поставщика оружия диктовал условия. Невероятно, но приказ Кремля гласил: "Предотвратите революцию, или не получите оружия". Почему? Да потому что за революцию был Троцкий, а лидер ПОУМ Андре Нин был, говорят, когда-то его секретарем. Мог ли Сталин, уничтожавший у себя троцкистов, быть за?! Хотя его, "лучшего друга испанцев", интересовал, думаю, лишь "золотой запас" страны, который нам-таки удалось вывести в СССР. Недаром всем в Барселоне стали заправлять люди из НКВД: какой-то толстяк с Лубянки, по кличке Чарли, и генерал Орлов - единственная русская фамилия, встретившаяся мне в книге Оруэлла. Именно к ним, к новым "победителям", почуяв силу, потянулись интеллектуалы Запада, а затем и "перебежчики" в Испании. А к побежденным побежит один он - Оруэлл... Он вернется в Барселону еще раз, с забинтованной после ранения шеей. Войдет в "Континенталь", в отель, где в штабе ПОУМ работала Эллин, его жена, и почти сразу увидит ее. Его поразит, как нарочито непринужденно она подойдет к нему. Обняв его и, не переставая улыбаться людям, сидящим в холле, она шепнет ему: "Уходи!" - "Что?" - переспросит он. "Немедленно уходи отсюда!" На улице он спросит: "Что все это значит?" - "ПОУМ вне закона. Почти все в тюрьме. Говорят, начались массовые расстрелы". Выяснилось, что Нин тайно убит (было "доказано", что он по радио передавал военные секреты Франко), что исполком арестован и у его членов "нашли" симпатические чернила для связи с фашистским подпольем. Вот когда, чтобы не попасть в застенок, он стал ночевать на площади, которую потом назовут его именем. А когда узнал, что сочувствующие коммунизму либералы, тот круг журналистов, с которым был знаком, не только оправдывали сей поворот фразами, типа: "Справедлив он или нет, но это мой социализм", не только не возмущались казнями в Испании и в СССР, но и, попивая кофе по гостиным, качая ножками, болтали, что "это необходимо" и "убийства оправданы", понял: родилось и окрепло новое "господствующее течение", и он, сам либерал из либералов, разумеется, будет против.
В июле ему с женой удастся бежать во Францию. В Англии он напишет книгу "Памяти Каталонии". Честно разберется в этой "каше". Так честно, что издатель его откажется печатать ее, и будет орать на него: "Зачем вы напичкали хорошую книгу всей этой чепухой: газетными цитатами, цифрами, доказательствами?" Но он знал: лишь немногие в Европе догадывались, что убиты были тысячи совершенно невинных людей. "Если бы я не был возмущен этим, - скажет, - я бы никогда не написал эту книгу..."
"За окном мелькала Англия, которую я знал с детства, - заканчивал он книгу. - Заливные луга, палисадники коттеджей; а потом - люди в котелках, голуби на Трафальгарской площади... Англия спит глубоким, безмятежным сном". И вывел последнюю фразу книги: "Я боюсь, что пробуждение наступит внезапно, от взрыва бомб..." Через два года бомбы посыпались и на Лондон. Началась Вторая мировая. Пророчество его сбылось. Потом, уже при нас, подсчитают: из 137 предсказаний в книгах Оруэлла 100 - осуществилось! Ну разве не "отдыхает" ли рядом с ним сам Нострадамус?
"Масштаб цивилизации" - порядочность
Одна сценка мучила его на склоне лет. Он как-то в деревне увидел 10-летнего мальчугана, который тонким прутиком гнал огромную лошадь. "Меня поразило, - напишет, - что, если бы животные осознали свою силу, мы не смогли бы властвовать над ними, и что люди эксплуатируют животных почти так же, как богачи эксплуатируют пролетариат..."
Сценка та - взглянуть и забыть. Но лишь у него она превратится в яростную сатиру на сталинщину, в текст, где прямо будет сказано о новой наседающей на мир лжи, насильно присваивавшей себе имя правды. В сказку "Скотный Двор". В разоблачение извечной победы сильных над слабыми, хитрых над простодушными, властных - над добрыми. Не поверите, но и эту книгу вновь запретят на "свободном" Западе. Два года, до 1945-го, не будут публиковать ни в Англии, ни в Америке, ибо интеллектуалы, "креативный класс", сочувствовали тогда социализму и закрывали глаза на террор в СССР. Ведь даже жена издателя его в истерике наскакивала на мужа: "Я разведусь с тобой, если ты опубликуешь это!.."
Вообще-то его звали Эрик, а не Джордж. И не Оруэлл, а - Блэр. Родился в Индии, в семье английского служащего. В 5 лет сочинил стихотворение про тигра; в нем зубы его были похожи на "стулья" и это было - "неплохим сравнением". В 30 уже лет напишет в стихах: "Я в этом времени - чужой". Лучше бы сказал: "другой". Ведь он, дабы узнать жизнь бедняков, "шел под заборы и мосты", считал "годовой доход в несколько сот фунтов" "морально отвратительным", а "жизненную неудачу" - "единственной добродетелью".
Так было до Испании, в Париже, куда он приехал, твердо решив стать политическим писателем. Казалось бы, в чем проблема? Садись и пиши, а по вечерам - опрокидывай порции виски у каждой стойки, как Скотт Фицджеральд. Но нет же, он идет в судомои, ибо ниже рабов в Париже просто не было.
"Я еле втиснулся между раковиной и газовыми плитами; жарища градусов 45 и потолок, не позволявший распрямиться". - "Англичанин, да? - крикнул ему шеф ресторана, показав кулак. - Давай трудись! Станешь отлынивать, рога сверну, понял?.." Посуда, уборка, чистка ножей и снова - горы посуды да кусок черного мыла, которое не мылится, 13 часов у раковин. Ау, Фицджеральд, Хемингуэй! - где в эти минуты вы смакуете свой виски?! Ведь Париж - это "праздник", не так ли? А Оруэлл, тот вообще скоро станет ставить на себе смертельные эксперименты: можно ли прожить на 30 шиллингов в месяц, выжить в ночлежках Парижа, и что испытывает в тюрьме в первую же ночь бродяга, "взятый" у теплого люка. Нет, бегство "из мира респектабельности" мыслилось всерьез. Не протест против "жирных" - бунт сродни толстовскому. Восстание совести ради сохранения органичности взгляда и поступка.
"Отношение ко мне круто изменилось, - пишет Оруэлл. - Под мостом ежились, отражаясь в дрожащих лужах, ... отбросы. Помню одного - подвязанное веревкой пальто, рваные брюки и ботинки. Он все время почесывался, соскребая с груди и плеч жуткую черную гадость вроде мазута... Особенно менялось поведение женщин. Их передергивало, они брезгливо шарахались, как от дохлых кошек..." А его не передернуло - вывернуло, когда в ночлежке их повели на помывку. "Полсотни грязных, голых людей толклись в помещении с двумя ваннами и двумя склизкими полотенцами на роликах... Вонь от разутых ног мне не забыть вовеки... Когда очередь дошла до меня, на вопрос, нельзя ли ополоснуть липкую грязь со стенок ванны, мне рявкнули: "Заткни е...... пасть и полезай!.." Чокнутый - скажете?! Да нет, он признавался, что любит, как и мы, английское пиво, камины, свечи, уютные кресла. Просто от рождения он был "ранен" идеями равенства и справедливости - этими первыми "беглянками" из лагерей любых победителей. Недаром один из биографов его заявил: "масштабом цивилизации" для Оруэлла всегда была "простая порядочность".
- Ну и как вы подпишите свою книгу про "собачью жизнь"? - спросили в издательстве. - Подумайте о родителях, ведь они узнают про эти "трущобы"?
- Я всегда, бродяжа, пользовался фамилией П.С. Бартон, - ответил Оруэлл. - Но если вы считаете это имя неподходящим, то что вы скажете по поводу Кеннета Майлза, Льюиса Олвейза или, допустим - Джорджа Оруэлла?..
Так родилось всемирно известное имя. Но знаете ли вы, что "Джордж" - это, как раз, святой покровитель Англии? А "Оруэлл" - имя речушки на севере страны, знакомой ему по юности? Может рядом с той деревенькой, где он впервые увидел и огромную лошадь, и мальчика с тонким прутиком?
Дважды два - восемнадцать
Библия, Маркс, книги Оруэлла - именно в таком порядке человечество, вот уже полвека, выбирает: что бы ему такого почитать. Рейтинг - бог современного мира! Но почему - Оруэлл? Ни Солженицын, ни Чехов с Толстым, ни друг Оруэлла Артур Кёстлер, ни даже пророк века Герберт Уэллс, который однажды, проиграв в эпистолярном споре о будущем всеобщем счастье как раз Оруэллу, в бессилии, не найдя больше аргументов, написал: "Вы - говно!" Точка. Последний "довод" интеллектуалов! Знаем, знаем!..
Впрочем, спорили они, возможно, не о счастье. Сам я их переписку не читал. Но про "счастье" Оруэлл действительно думал. Скажу вообще немыслимое: и "Скотный двор", и самое страшное пророчество ХХ века - роман Оруэлла "1984" - они ведь о счастье. Да-да, о социальном Равенстве людей и всеобщей Справедливости! Но если говорить "реально" о счастье, то именно у Оруэлла я и наткнулся на слова: "Чувство счастья способны ощутить лишь те, кто не считает, что счастье является целью жизни".
Счастье - не цель. А ведь именно его чуть ли не с наскальных времен, обещают людям любые вожди. Об этом на острове Юра в Северном море, думал, умирая, Оруэлл. Камин, свечи, кресло и, натурально, коза за окном - всё, как он любил. И на столе рукопись, роман "Последний человек". Не книга - сплошные парадоксы: "Война - это мир", "Свобода - это рабство", "Министерство Правды", которое в романе занимается вселенским враньем. Короче, "дважды два - пять" - символ ХХ века. Даже не пять, а столько, сколько скажет вождь! Эта метафора "тирании рассудка" стала главной у Пруста, Честертона, Замятина.
Теперь перед Оруэллом стояли загадки пострашней. Не противоречия - "круги" адовы. И впрямь: без просвещения масс невозможен социальный прогресс, но без этого прогресса невозможно и просвещение. Разве не круг заколдованный? Или - можно ли улучшить природу человека, не изменяя политической системы, и как, напротив, изменить систему, если не изменен человек? Другими словами: нужна ли демократия, если человек до нее не дорос? Вопросов, которые мучили его - тьма. Он видел, например, что объективная истина не просто исчезает в мире - она перестает интересовать кого-либо. Что факты, ради конъюнктуры, подтасовываются на противоположные. Причем делают это и тоталитарные режимы, и те, кто, казалось бы, живут в свободном обществе.
Работая когда-то над диссертацией об антиутопиях и Оруэлле, я, помню, все докапывался - откуда эта дата "1984", ставшая названием романа? Почему, не 1999-й или не наш - 2013-й, который по календарю майя должен стать концом летоисчисления? Являлась ли эта анаграмма намеком на апокалипсис Нострадамуса - цифры совпадали? Все легко, - объясняли тогда западные источники: он-де хотел назвать книгу "Последний человек" (последний, как носитель и выразитель именно человечности), но, увы, книга с таким названием уже была - так назвала когда-то свой роман, тоже, кстати, мрачноватую утопию, Мэри Шелли, прародительница Франкенштейна. И вот тогда - на этом настаивали многие - Оруэлл просто поменял последние цифры года написания своего романа и вывел на обложке - "1984".
Эх, эх - если бы исследователи были поглубже, они бы доискались до еще одной версии - до Джека Лондона, до его романа "Железная пята". Именно в этой книге впервые появляются и "Братство" (как "эра братства"), и "пролы" (от слова - пролетариат), и, представьте, "1984-й" - год построения из стали, стекла и бетона крупнейшего города олигархов. Внешние совпадения поразительны! Но куда поразительней идея. "Капитализм почитался социологами тех времен кульминационной точкой буржуазного государства, - писал в 1909 г. в своем романе Дж. Лондон. - Следом за капитализмом должен был прийти социализм... цветок, взлелеянный столетиями, - братство людей. А вместо этого, к нашему удивлению и ужасу, капитализм, созревший для распада, дал еще один чудовищный побег - олигархию... "Олигархия" - как знакомо нам это слово? Оруэлл не только наблюдал "природу" ее, но к 1948-му понял: на земле может родиться нечто большее - власть "олигархического коллективизма", явных могучих партий и тайных кланов, способных подчинить себе даже сознание масс. Атомная бомба, в качестве дубинки, изолгавшиеся даже самые демократические СМИ, летучие военные соединения, неизвестно кому принадлежащие, но регулярно появляющиеся в горячих "точках", наконец, самое страшное - межгосударственный "пиар", когда все мировые газеты "как по команде" сообщают вдруг, что первой напала на Грузию - Осетия, а не наоборот. Вот чего страшился Оруэлл в будущем, и что мы видим воочию. Да, последняя в мире олигархическая революция свершилась не в одной стране - а сразу и - всюду. И сделали ее глобалисты - люди воли и интеллекта: бюрократы, хитроумные эксперты, партийные аппаратчики, софийствующие спикеры, вкрадчивые профессоры и мухлюющие социологи. Узнаете? Они-то и дергают за веревочки. Эй вы, пролы и быдло, офисный планктон и хомячки, тролли и блогеры - слушайте сюда!.. Вот он, интеллектуальный "террор" - почти фашизм, появившийся уже и в Интернете, террор, который ныне с куда большим успехом заменил "двухминутки ненависти" Оруэлла. Помните: "Послышались бешеные выкрики... Люди вскакивали и снова садились... Темноволосая девушка кричала: "Свинья! Свинья! Свинья!", потом схватила словарь новояза и швырнула его в экран... Пароксизм страха и мстительности, желание убивать, мучить, бить по лицу кувалдой как ток проходили сквозь всех, превращая каждого в гримасничающего, вопящего безумца"? Это - Оруэлл. Но не напоминает ли это - вас же самих, сидящих ночью у мониторов и читающих матерные, глумливые "коменты" рафинированных интеллигентов? Так и хочется крикнуть в невидимую Вселенную - очнитесь! Вы же люди! Ведь это опять: дважды два - 18!
"Темноволосую девушку" из романа "1984" главный герой предаст - отдаст на съедение крысам. Но знаете ли вы, что нечто подобное было и в жизни Оруэлла? Мне об этом рассказала покойная Чаликова. Она как-то нашла забытый стих писателя, в котором он рассказал, что ребенком влюбился в девочку из простонародья и мать запретила ему не только играть - видеться с ней. Он не ослушался и предал любовь. Вот откуда его Равенство и Справедливость. Вот в чем конфликт его с миром. И вот почему он всю жизнь "бежал" любых победителей и оставался с теми, кого предавали.
Порядочность - его масштаб. Непокорный, он знал уже, что среди большинства не слишком самолюбивого человечества, среди тех, кто, по его словам, "после тридцати лет", как правило, отбрасывает амбиции и "начинает скользить по течению", всегда есть немного "одаренных, упрямых людей, которые полны решимости прожить собственные жизни до конца, и писатели принадлежат именно к этому типу". Хотя сам наш "беглец" к концу жизни убегал уже от самой жизни. Из Лондона - на суровый остров, из хронической болезни - в ожидаемую без иллюзий смерть, из реальности - в фантазии последнего романа. Бунтарь, скептик, одинокий в толпе и блестящем обществе; не понятый никем, никого не щадивший в слове, Оруэлл в конце жизни стал одиноким реально. Его теперь было не достать. От пристани и единственного магазина на острове до дома его было 25 километров, причем последние 8 можно было пройти только пешком - дороги не было. Именно там, на острове Юра, похоронив жену в 1945-м, поселился он с сестрой Эврил, с приемным сыном и, конечно - с любимой козой.
Да, вся наша жизнь - выбор. Последняя анонимная запись в секретном "досье" Оруэлла, а за ним уже давно следили спецслужбы, гласила: 21 января 1950 года, ровно через 6 месяцев после издания его знаменитой утопии "1984", писатель скончался от туберкулеза. В Англии бешено печатали уже второе издание романа тиражом в 50 тыс., а в США вообще - в 360 тыс. экземпляров. Мир понимал, кого теряет: из Штатов летели недоступные по тем временам антибиотики, в Швейцарии друзья готовили Оруэллу место в санатории. А один из самых близких, Ричард Рис, тот, кто и назовет его "беглецом", увы, попрощаться не успел. "Я был в одном литературном собрании, когда вдруг кто-то вошел и сказал: "Умер Оруэлл". В наступившем молчании меня, помню, пронзила мысль: отныне этот прямой, добрый и яростный человек станет одним из самых властных мифов XX века"...
"Он был не как мы, - написал в некрологе Кёстлер. - Он умел видеть очевидное, не боялся говорить о том, что он видел, и в отличие от большинства политологов и социологов он мог сделать это на хорошем английском языке..."
Кстати, Оруэлл не раз говорил, что каждая книга - "это всегда - неудача писателя". Поймем ли мы его?
 ("Российская газета", 25 июня 2013 года)