Людмила Овчинникова. Ад. Послесловие

Сталинград в кино, в книге и в моей жизни

Я не могла не посмотреть фильм "Сталинград". Потому что зимой 1942-1943 года я жила в Сталинграде. Ребенком. На войне. Пять с половиной месяцев вместе с мамой и трехлетней сестренкой мы прятались в сталинградском подвале.

Вспомнить об этом меня подтолкнул не только фильм, но и очень неожиданная книга о тех днях "Сталинград. 1942-1943. Величайший провал Гитлера. Сталинградская битва глазами американских и британских журналистов". Эта книга целиком состоит из статей и репортажей американских и английских журналистов, написанных в те дни, многие из них переведены на русский язык впервые. И 120 уникальных фотографий военного времени.

И я решила рассказать о том, что помню я.

Случилось так, что наша семья - моя мама, я и 3-летняя сестренка не смогли выехать из Сталинграда. Мы оказались сначала во дворе, в земляном убежище, а потом в бетонированном подвале, куда пустили нас соседи. Помню чувство гнетущего одиночества среди взрывов, воронок, убитых тел. Наш подвал прикрывала сверху крыша поваленного деревянного домика. В темноте я пробиралась на крутые ступеньки лестницы, чтобы подышать свежим воздухом и через щелочку среди досок увидеть какую-нибудь звездочку в небе. В ночном воздухе раздавался свист пуль, осколков. Дальние и ближние разрывы. Уже после боев подсчитала - от нашего подвала до переднего края, где немцы уже построили блиндажи, было всего 350 шагов. Моих - детских шажков. Я никогда не выезжала из Сталинграда. Но мне вспоминались беспредельные пространства, представленные на географических картах, развешанных на стенах нашего класса. "Неужели в мире никто не узнает, как мы страдаем? Не может быть!" Каждая клеточка в моем теле дрожала от страха, желания жить и ускользающей надежды.

Мы ничего не знали о том, что происходит на свете. Даже о том, что творится на верхней части нашей широкой улицы, не знали. Мы были будто на острове, затерянном среди войны. Как бы были мы поражены, если бы вдруг узнали, что в эти дни президент США Ф. Рузвельт в своей беседе у камина, приведенной в книге, так описывал стратегическую обстановку того времени. "Русский фронт. Здесь немцам по-прежнему не удается одержать сокрушительную победу, о которой Гитлер объявил еще полгода назад... По всей вероятности, миллионам германских солдат предстоит пережить еще одну суровую зиму на русском фронте".

Я видела, какое терпение и мужество проявляли наши матери. Но, чтобы выдержать выпавшие сталинградцам страдания, людям нужна была надежда. Мы были одиноки и затеряны среди войны. Я часто сидела, прижав ухо к бетонной стене подвала. Так мы слушали войну. Представления у меня были детские: я вспоминала в эти минуты, как Илья Муромец прикладывал ухо к земле, чтобы услышать топот вражеских коней. И все-таки стена подвала соединяла нас с внешним миром. Мы не знали обстановки на фронте. Но если слышали дробный стук немецкого пулемета, то понимали: что-то дрогнуло на переднем крае и немцы приближаются к нашему убежищу. Мы слышали, как взрывы орудий перекрывали нашу улицу с веселым, мирным названием - Карусельная. Дрожала от мощных взрывов бетонная стена. И мы, загнанные под землю, почувствовали, когда у немцев что-то пошло не так. По нашей улице к Волге враг не прорвался. К нашему великому счастью, подвал, где мы ютились, остался до самого конца в расположении десантников 39-й гвардейской дивизии, защищавшей заводской поселок завода "Красный Октябрь".

...В конце ноября 1942 года в овраге, куда я пришла за кашей к солдатской кухне, вдруг услышала такой разговор: "Ты слышал, к нам идет Донской фронт". Смысла этого разговора я не поняла, а спросить постеснялась. Но эту удивительную новость я принесла в подвал, взрослые поняли сообщение: очевидно, свежие войска с Дона идут на помощь Сталинграду. Мы не знали тогда, что немцы уже окружены под Сталинградом. Много было смертей вокруг. Но чего я боялась даже больше смерти, что наводило на меня панический ужас, так это мысль, что нас могут захватить немцы. К нам по водосточным трубам пробрались две женщины. Они рассказали, как действуют каратели: подойдя к земляному убежищу, где укрывались жители, немцы бросали внутрь гранаты. Раненых пристреливали, а живых куда-то гнали по заснеженной степи. Как потом мы узнали - в концлагерь Белой Калитвы.

Сейчас в нашей стране трудно найти фильм или спектакль, в котором бы среди красноармейцев непременно не присутствовали выходцы из лагерей, бывшие уголовники. А вот строки из статьи, напечатанной в газете "Таймс" в феврале 1943 года:

"...Самозабвенная жажда знаний, которая стала неотъемлемой частью гражданской жизни СССР. Красная Армия - это мыслящая армия, и в глазах ее бойцов вы найдете неугасимое любопытство, многочисленные таланты и способность к самопожертвованию, столь присущую русскому народу". Стыдно и горько сейчас смотреть, как на экране изображают наших бойцов, будто явившихся из уголовного мира.

Когда мне приходится выступать в школах, и дети спрашивают, что меня больше всего поразило в Сталинграде, я отвечаю: милосердие наших солдат. Мы были в отчаянном положении. У нас не было продуктов. Мы съели помидорную ботву, общипали траву-лебеду, которой заросли овраги. Нам не выдавали даже блокадные 100 граммов хлеба: магазины и дороги были разбиты, склады сгорели. Немцы засели на бугре нашей улицы и стреляли по каждой движущейся точке. Мы никогда не просили. Знали, что у самих бойцов в котлах не густо. Продукты доставляли по Волге под прицельным огнем немецких орудий. И вот запомнилась - обычная! - картина: спускается к нам боец и, оглядевшись, говорит: "Детей-то сколько!" В подвале было трое матерей и восемь детей. И боец начинает развязывать свой вещевой мешок. Достает кусок замерзшего хлеба или брикет каши и кладет на нашу теплую плиту. Они нас жалели. Делились хлебом. И мы выжили. Об одном жалею - не спрашивали их имен. И они ни о чем не расспрашивали нас. Оставляли хлеб и уходили. Потом мы сами ползали в овраг к солдатской кухне.

А однажды произошло чудо. Поздним вечером к нам зашла большая группа бойцов. Видно было - усталые и замерзшие. Мы сгрудились в углу, чтобы оставить им больше места. Бойцы легли вповалку на полу и сразу уснули. А командир сел с нами у самодельного светильника. И мы завели привычный разговор: "Когда же придет Донской фронт?" И вдруг командир говорит: "Да мы и есть Донской фронт!".

Наши матери так закричали, что бойцы проснулись. Это был крик затравленных войной людей, которые вдруг поверили: не зря надеялись и ждали, когда придет конец нашим страданиям.

Это невероятно: в Сталинграде немцы разрушили все мартеновские печи, но уже через полгода, 31 июля 1943 года, в разрушенном цехе завода "Красный Октябрь" были выданы первые плавки стали.

Летом 1943 года я впервые увидела, как мимо нашего дома по разбитой шоссейной дороге по ночам двигались танки, на каждом из которых было начертано белой краской: "Ответ Сталинграда". Они выходили из ворот тракторного завода и двигались к железнодорожной станции. В то время наладить производство новых танков на заводе было невозможно. Но рабочие вместе с военными находили на улицах Сталинграда подбитые танки и доставляли на тракторный завод. Опытные специалисты восстанавливали их и снова отправляли на фронт.

"Ответ Сталинграда" можно было написать и на разрушенной стене цеха, где металлурги выпускали первые плавки, и на изрешеченных осколками домах, которые строители и военные возрождали к жизни. И на дверях нашей школы, которую стали восстанавливать еще раньше, чем заводской цех. И на детском садике, который открылся уже через два месяца после боев и куда я водила свою сестренку.

Вскоре после освобождения под Мамаевым курганом открыли первую подвальную школу. Крайняя справа – Людмила Овчинникова. Фото: Георгий Зельма

В статье и в жизни

В сентябре 1942 года Лиланд Стоу напечатал в газете "Дейли Бостон Глоуб" в своей статье: "Есть в СССР огромная армия, о которой вы редко где услышите или прочтете, хотя по силе, преданности и самоотверженному патриотизму она ничуть не уступает бесстрашно воюющим русским боевым частям. Это армия рабочих, простых людей, давно позабывших о 8-часовом рабочем дне, вот уже целый год трудящихся в суровых условиях по 11, 12, а иногда и 14 часов в сутки". И я вспомнила рассказ своего отца. Когда его после нескольких операций (одна пуля, ранившая его, прошла в нескольких миллиметрах от позвоночника) выписали из саратовского госпиталя, он поехал в Челябинск. Вдвоем с напарником, таким же инвалидом, они вырыли землянку, где земляные уступы служили кроватями. Спали на ватных спецовках, полученных на заводе, ими и укрывались. По-мужски отец не любил говорить нам о своих тяготах, но догадаться было нетрудно. Когда отец вернулся в Сталинград и нашел нас, он на восстановлении завода брался за любую работу. Ему выдали сварочный аппарат, а защитных очков на разрушенном заводе не нашлось. Отец работал, глядя на ослепительное пламя сварки. И однажды рабочие привели его домой, взяв под руки. Отец ослеп.

Этот фильм я ждала с надеждой с того дня, как прочла о том, что фильм "Сталинград" снимается. ..Признаться, со страхом вошла в затемненный зал кинотеатра "Октябрь". Страх был связан не с тем, что я услышу звуки взрывов. Боялась я совсем другого. В небольших отрывках фильма "Сталинград", увиденных в Интернете, я обнаружила стиль клипового кино.

Уже в зрительном зале в первый раз меня резануло, когда я увидела некую Машу, в которую влюблен немецкий офицер, с красивыми завитыми локонами. Конечно, куда же без локонов под обстрелом! Художник имеет право на вымысел, но не до такой же степени!

Потом подобные "галантерейные излишества" стали накатывать с экрана один за другим. К сведению создателей фильма, мы в нашем подвале никогда не снимали шерстяные платки, пальто и валенки. Ни днем, ни ночью. Так и спали, прижимаясь друг к другу. В любой момент стена или угол подвала могли отвалиться от взрывов, и надо было успеть выбежать наружу в теплой одежде.

Многое поражает в этом фильме. Среди боев защитники дома сверкают белозубыми улыбками. Но особенно странным показался один эпизод. Бывший крестьянин вспоминает о своих детях, пуля одна за другой вспарывают его ватник. Но улыбка почему-то не сходит с его лица.

А когда среди защитников дома появляется бывший оперный певец в концертном костюме и исполняет арию Каварадоси из оперы Пуччини, у меня появилось желание выйти из зала. (У нас в подвале был патефон. Когда его заводили, у меня сосало под ложечкой. Звуки пробуждали воспоминание об ушедшей мирной жизни. И песни в подвале мы пели. Хотя со стороны могло показаться, что это воют люди, пораженные смертной тоской).

Но больше всего меня поразило, что, посмотрев фильм, мы ничего не узнали о защитниках дома. Кто они? Откуда родом? Как сложились эти характеры? Что питает их мужество? Ведь каждый из них - историческая личность. И у них были живые прототипы - защитники Дома Павлова. Это были яркие, интересные люди. Они выступали в школах и на телевидении. В Волгограде их многие помнят.

Я вспоминала, как в фильме Сергея Бондарчука появляется командир батареи капитан Тушин. Навсегда запоминаешь виноватую улыбку героя, робко смотрящего на генералов. Подобного художественного проникновения в личности героев не встретишь в фильме "Сталинград". И хотя некоторые персонажи подолгу мелькают на экране, их характеры остаются скрытыми. Они выглядят схематичными. И это, на мой взгляд, главный просчет фильма. Зритель видел много батальных сцен. Сегодня же время художественного проникновения в эти великие события. И в судьбы героев, совершивших подвиг.

Из книги

"Нью-Йорк Таймс", 20 сентября 1942 года

Шли дни, невыносимо жаркие дни под безжалостным солнцем. Немцы приближались, Сталинград был в безвыходном положении. Люди и техника накатывали на защитников как волны, одна за другой...

На городских улицах шла жестокая и беспощадная битва. Руины домов превращались в укрепления, на которых люди боролись друг с другом, поднимались и падали, стремясь удержать угол улицы или парадный вход в здание.

"Нью-Йорк Таймс", 21 сентября 1942 года

Весь мир затаил дыхание. На большинстве фронтов бои приостановились. Мир ждет, чем завершится эта величайшая битва всех времен. Немцы превосходили русских численно, мощь немецкой техники крушила их. Груды немецких трупов становились все выше, но вперед шли новые, свежие дивизии... Немецкое верховное командование уже готовилось, как водится, салютовать о долгожданном взятии Сталинграда, как вдруг что-то произошло. Вместо ожидаемого объявления о победе из Берлина посыпались оправдания. Пошел дождь. Русские получили подкрепление... Русская авиация начала встречать и сдерживать немецкие танки и бомбардировщики.

"Нью-Йорк Таймс", 25 сентября 1942 года

Рискуя жизнью, старики и молодежь живут здесь в пещерах и землянках. С помощью немногих уцелевших одеял и досок они пытаются укрыться от ветра, дождя и непрерывного ливня вражеских бомб.

"Таймс", 21 октября 1942 года

Все народы мира, включая немецкий, признают, что русские мужчины и юноши никогда не сражались лучше и никогда еще не покрывали себя такой славой, как за эти два месяца.

"Дэйли Бостон Глоуб", 22 декабря 1942 года

...С уверенностью можно утверждать, что Гитлер в глубине своей темной души уже понял, что война для него проиграна.

"Нью-Йорк Таймс", 4 февраля 1943 года

Остатки огромного немецкого гарнизона в Сталинграде сдались, и русские возвращаются в разрушенный город, который лежит, словно скелет, на разбитых берегах непокоренной Волги. Будет впоследствии в хрониках записано, что поражение на Волге предопределило судьбу немецкой армии, или нет, можно с уверенностью говорить о том, что многие поколения русских будут пересказывать и перепевать легендарную историю Сталинградской битвы. Наполеоновские битвы перед ней померкли.

"Дэйли Бостон Глоуб", 7 февраля 1943 года

На фоне общей ситуацией с питанием в стране, иностранным корреспондентам в Советском Союзе живется хорошо. Американские журналисты, приезжая из Лондона, рассказывали мне, что здесь они получают больше яиц, масла и мяса, чем в британской столице... На фронте меня угощали чаем и предлагали сахар без ограничения. Все самое лучшее в России (еда, одежда, книги, развлечения) идет на нужды армии. Солдату в день выдают два фунта хлеба; если мало, могут даже дать больше. Солдат получает 40 граммов сахара, иногда немного печенья, треть фунта мяса в добавление к жиру в наваристом супе или каше и, конечно, 100 граммов водки. Советский солдат лучше одет и накормлен, чем большинство солдат в мире.

Послесловие

Наталия Нарочницкая, президент Фонда исторической перспективы:

Большая часть текстов этой книги написана в далеких 1942-1943 годах военными корреспондентами в СССР ведущих англоязычных газет. Они выезжали на фронт, встречались с боевыми офицерами, солдатами, тружениками тыла, вместе со всеми советскими людьми разделяли тяготы военного быта. Им удалось не только ощутить самим, но и донести до своих американских, английских, австралийских читателей неповторимую атмосферу общенародного напряжения и самоотречения ради победы.

"Российская газета", Федеральный выпуск, 25 октября 2013 года