В этот же день юбилей у известного критика, награжденного Государственной премией за книгу под характерным для него названием «Строгая литература». И у посла полюбившей его Швеции, а потом Чехословакии, Англии. Наконец, и у министра иностранных дел Советского Союза! И у замечательного писателя, у которого как раз к его юбилею  вышла очередная книга «Пылинки времени».??Догадается ли наш сегодняшний читатель, что все это – один человек? - Борис Дмитриевич Панкин. Такой он, неисчерпаемый. Добавлю еще «пылинку»: Борис Дмитриевич мой Учитель. Со студенческих лет и до сих пор, а мы ровесники, чувствую себя его ученицей (да только ли я!). Интересно и важно послушать его и сегодня. И не только мне, разумеется.??

- В каком состоянии духа ты встречашь свой юбилей??

?- Спокойно жду, когда дата минует, и можно будет свободно вздохнуть.??

- Твоя жизнь поражает редким разнообразием. Mожно говорить даже о разных профессиях, непохожих занятиях, плодах труда. Назови сейчас, пожалуйста, из каждого периода свой поступок, который сегодня тебе кажется наиболее примечательным.  ??

- На все периоды: женитьба на Валентине, рождение сына и дочери, а каждым из них, соответственно, - по внучке и по внуку.?В остальном…Честно говоря, призыв в интервью  сфокусироваться на чем – то  или на ком – то одном всегда меня смущает, кажется искусственным. Так что если буду отходить от предложенной тобой конструкции, не обижайся, пожалуйста.??В  детские годы, в первые месяцы  войны таким поступком был   мой, 12- летнего подростка  категорический отказ уезжать в Челябинск из Сердобска, куда нас с матерью и младшим братом отправил из Москвы к своим родителям отец, перед тем, как отправиться с повесткой на призывной пункт. Вышло почему – то такое постановление в Сердобске относительно семей офицеров. Я засел в яме, которую у бабушки с дедушкой в саду  копали для погреба, и заявил, что никуда отсюда  не поеду, что, в свою очередь, и бабушку мою толкнуло на поступок: она надела белоснежный платок, на руку – лукошко с малиной и отправилась за три километра в город на прием к председателю горсовета. Сработало.?В студенческие годы – прыжки с парашютом, с крыла двухместного ПО -2.??В первые годы в “Комсомолке “ – статья  «Как погасили  «Факел» в защиту никому еще не известного Булата Окуджавы, который работал зав.отделом пропаганды комсомольской газеты в Калуге. Он основал там молодежный клуб по интересам  «Факел», который партийные и комсомольские власти посчитали антисоветским. Дело было в 1956 году.?В пору работы в ВААПе( Всесоюзное агентство по авторским правам), которое создавал с нуля, случилось такое из ряду вон событие, к деятельности Агентства, казалось бы, никакого отношения не имевшее.?Прозаику и драматургу Михаилу Рощину ультимативно была необходима операция, шунтирование ведущих к сердцу кровеносных сосудов. У нас их еще не делали, а валюты на платную операцию в Штатах у него, понятное дело, не было. Мы командировали его в Штаты на премьеру его пьесы, а там, по неформальной договоренности с коллегами- американцами, был срежиссирован сердечный приступ, потребовавший немедленной операции. Прямо из пассажирского автобуса – на операционный стол только входившего в славу хирурга Дебейке. Он ее сделал бесплатно.Но за госпиталь и все предоставленные им медицинские услуги надо было заплатить. И немалую сумму. Счет прислали в посольство, Добрынину. Он шифровкой информировал «инстанцию», то есть ЦК КПСС, инстанция к нам, - вы, мол, послали больного человека в командировку. Я сказал -можем заплатить. Только разрешите. Деваться некуда – разрешили.Так на четверть с лишним века продлили жизнь замечательному человеку. Сюжет для небольшого рассказа. В Стокгольме, куда приехал послом еще  при Брежневе, нарушил неписанное правило, не принимать никаких петиций от граждан страны пребывания. Но как не примешь, если пацифисты в День ООН, 24 октября 1982 года, устроили живой мост между советским и американским посольством! Люди стояли взявшись за руки на протяжении нескольких километров.?Принял, даже пригласил делегацию демонстрантов, протестующих по поводу размещения СССР ядерного оружия средней дальности, в посольство, угостил чайком, разъяснил нашу позицию, выражаясь дипломатическим языком. Шведские, а за ними и другие западные СМИ просто взорвались сообщениями об этом событии, тем более, что американский посол демонстрантов не принял. Моя фотография с дочкой одного из  демонстрантов на руках облетела весь мир. Теперь бы сказали – пиар. Но тогда мне это было невдомек. И не до того.?А в нашем  МИДе, меня, по выражению одного из ведущих дипломатов, не лишенного юмора, решили после долгих дискуссий  «поощрить не объявлением выговора».?Пока работал в Праге, пережить нечто аналогичное довелось дважды. Один раз, когда мы с моим советником-посланником Александром Лебедевым передали в СМИ заявление против августовского 91 года путча, который, кстати, возглавлял наш коллега по комсомолу Геннадий Янаев, и еще через несколько дней – когда был назначен Министром иностранных дел СССР. Последним, как оказалось.?В короткую министерскую пору, в те три месяца, заряженные до предела политическим электричеством  – между августовским путчем  и декабрьской сходкой  в Беловежской Пуще, - каждый день был, без преувеличения, событием.?Суди сама: заложенный в договора отказ от брежневской доктрины «ограниченного суверенитета», созыв во взбудораженной Москве совещания по человеческому измерению Хельсинских соглашений, восстановление кровопролития, пусть и временно, между Сербией Милошевича и Хорватией Туджмана, которые прилетели в Москву…??И особенно, что прямо относится к твоему вопросу, - визит на Ближний Восток: Израиль, Сирия, Иордания, Египет за четверо суток. В результате установление дипломатических отношений с Израилем, и тут же – в паре с американским госсекретарем Бейкером, запуск Мадридской конференции, где арабы и евреем впервые сели за стол переговоров. Там же в Мадриде последний саммит Горбачев–Буш.?Словом, калейдоскоп фигур первой величины, вал проблем международного масштаба и бездна эмоций, политичeского и психологического толка.?Подробнее об этом я рассказал в книге «Сто оборванных дней».?Выход ее в Москве, летом 1993 года, - тоже, как понимаешь, не проходное для меня событие, повлек за собой другое, не менее памятное, но горькое…. Борис Николаевич Ельцин,  председательствуя на заседании Президентского Совета, прямо перед телекамерами, на весь мир,  заявил, что надо, мол, разобраться, что там за книги пишет наш посол. Случай, прямо скажу, беспрецедентный в дипломатической практике.?Кривопалов, тоже наш с тобой коллега, который представлял тогда в Англии «Известия», попросил об интервью, которое, по его опубликовании, российские СМИ назвали «самоубийственным». Я тем не менее, еще год работал послом.?Ну, а в связи с началом первой чеченской войны выступил в «Общей газете» Егора Яковлева, уже в качестве свободного журналиста, со статьей «Время Ельцина ушло», которую перепечатали лондонская Таймс и стокгольмская Свенска Дагбладет.?Сам Ельцин, правда, задержался еще на пять лет, но две войны в Чечне считал своими главными ошибками и не раз каялся: «Чечня на мне».??В общем, всякое бывало. И бывает. И серьезное, и не очень.?

- Кто ты, в конце концов? Журналист, критик, дипломат, писатель???

- А помнишь, в наши общие комсомолкские годы был анекдот про космонавта, который забыл в полете свои позывные и все спрашивал в эфире: “Кто я? Кто я?” А ему отвечают: “Да Сокол ты, …па!”?

- В какие годы своей жизни ты хотел бы вернуться??

- В те детские годы на хуторе у бабушки, которые и сделали меня человеком. Только чтобы войны не было. И в  первую  пору в «Комсомолке», пока еще не был обременен административными заботами. Вольная птица.?

- Человек живет и меняется. Как ты сегодняшний отличаешься от себя юного??

- Старше стал, представь себе.  Хотя с тех пор не поседел, не полысел, и недавно даже зубы новые вставил.?

- Есть ли у тебя кредо, любимое выражение? Менялось ли оно с течением лет??

- В юности, конечно, каверинское, из «Двух капитанов»: “Бороться и искать, найти и не сдаваться». В зрелом возрасте Ромен Роллан: «Мужество – это видеть жизнь, какой она есть, и все- таки (обрати внимание на это «все- таки») любить ее”.?А теперь пушкинское: “Все минует, все пройдет, что пройдет, то будет мило».

- Должна ли у человека быть цель в жизни? Если да, то какая она у тебя, или все решает судьба?

- Должна-то, должна, да не у каждого бывает. Маршальского жезла в ранце не носил, как и самого ранца. Но к каждому делу, которое сам избирал или обстоятельства предлагали, относился со всей возможной ответственностью, истово, будь то стажировка в многотиражке «Московский университет» или восьмилетняя вахта главного редактора «Комсомолки».

- Какая общественная проблема (Россия, мир) тебя волнует сегодня больше всего?

- Растущая социальная обездоленность подавляющей части населения страны, жизнь народа в тисках бюрократов и нуворишей. Свободы, за которые боролись, вроде бы обрели, а разрыв в достатке различных слоев народа стал еще глубже.

- Каких людей ты любишь, каких терпеть не можешь?

- На этот вопрос лучше ответят мои книги, которые все – о реально живущих или живших людях. И которые ты все, по-моему, читала. Буквально на днях порадовал меня их оценкой мой некогда одноклассник, потом сокурскник по факультету журналистики  МГУ, писатель, литературовед  Юрий Оклянский, который написал в электронном письме:?«Мне  нравится твое дружелюбное отношение к жизни - так бы я назвал ту главную ноту, которую  уловил в твоих сочинениях. В Москве, читая многие вещи о самых разных героях - от шведского владельца ИКЕИ до Юрия Гагарина и многих других, - я радовался именно этим краскам. Такая открытость по отношению к окружающему миру необычны при твоем опыте жизни - крупного деятеля, дипломата и т.д., где душе часто полагается быть застегнутой на все пуговицы».??Хочется надеяться, что и только что вышедшая моя книга «Пылинки времени» произведет на читателя такое впечатление. Хотя полной уверенности в этом нет. Дело в том, что я просто попытался подставить зеркало тому, что было и что есть в нашей, в том числе и моей жизни. Вот это все в нем и отразилось. Добавлю еще, что автор предисловия, профессор Анастасьев назвал книгу «духовным самосудом».

- Любимый писатель, поэт, художник, композитор?

??- Если  вопрос опять об одном-единственном, то Пушкин. И поэт, и писатель. Но не со школьной скамьи, а позже, когда с годами само собой наслаждение каждой его строчкой слилось с убеждением, что на все в жизни, на вызовы души, совести, разума, натуры ответ обязательно найдешь у него. Не риторический и не дидактический, а такой, что воспринимаешь всем существом.?Если бы Иисус Христос вел светский образ жизни, он бы, наверное, был такой как Пушкин.??Художники?  С молодых ногтей, как говорится, покорен картиной «Над вечным покоем» Левитана. Я в этой вещи узнал тот пейзаж, которым  с детства любовался, когда приезжал в Сердобск и с макушки  его Лысой горы смотрел на речку Сердобу, раскинувшуюся так же привольно, как и река на картине Левитана. Сейчас Сердобы под Сердобском, в сущности, нет. Извели ее люди.?Ну, и Гойя, весь, от Махи обнаженной до серии офортов Капричиос.?Композиторы – это Чайковский и Бетховен, у каждого практически все люблю, что знаю и слышал, но особенно, у Чайковского – Первая ( зимняя) симфония и Пиковая дама. У Бетховена наряду с общеизвестным, - симфонии, фортепьянные концерты, - миниатюрная его вещь «Багатель», вернее, одна из его багателей.?В нашем посольстве в Швеции, в резиденции посла, была маленькая комната-кабинет, которая считалась музеем Александры Михайловны Коллонтай, еще моими предшественниками учрежденным. И там были стоявшие еще при ней часы, которые когда их заводишь, исполняли эту волшебную музыку. Хорошо под нее думалось и чувствовалось.

- Как ты выходишь из стресса?

- А что это такое?

- Чего ты больше всего боишься?

?- Струсить.

- Когда бываешь счастлив???

- Когда живу в согласии с собой и у близких все в порядке. И то, и другое не всегда бывает.

- Есть ли черта характера, привычка, от которой ты хотел бы в себе отказаться? Какую черту считаешь главной в своем характере?

?- Нет, такой привычки не могу назвать. Может быть, ее и нет. А главным считаю сожаление о ненаписанном. Жизнь подскажет, еще или уже.

- Что тебе труднее всего дается?

- Когда ложусь вечером в постель с книгой – не уснуть в первые же 15 минут.?

?- Ты имеешь много наград, не раз слышал и читал о себе лестные слова. Что тебе наиболее дорого?

- Да, были и есть награды, премии, и советских и постсоветских времен.  Как говорится, доброе слово и кошке приятно.?Дорого мне звание Почетного выпускника факультета журналистики МГУ, присвоенное два года назад.?Но, кажется, самым  экстравагантным отличием стал… донос на меня в ЦК КПСС одного моего зама в ВААП, о  содержании которого я узнал только в постсоветские времена в связи с рассекречиванием цековских архивов.?В вину Панкину -  как писал по этому поводу «Коммерсант» - были поставлены «заигрывание с определенными кругами интеллигенции, попытки во что бы то ни стало заработать у них авторитет. Торговля антисоветчиной от литературы».?А вот строки из самого доноса:?«По некоторым произведениям решения об уступке прав принимает лично т. Панкин, не всегда считаясь с мнением экспертов. Так, например, он дал распоряжение об уступке прав на издание «Кончины» Тендрякова одному из финских издательств…. Без обсуждения по приказу т. Панкина были рекомендованы для издания зарубежным издательствам не опубликованные в СССР рукописи В. Аксенова „Золотая наша железка» и братьев Стругацких „За миллиард лет до конца света».?Тов.Панкин, по существу, поощрял действия писателя Ю.Трифонова, который в нарушение установленного порядка самовольно, минуя ВААП, заключил соглашение с западногерманской фирмой „Бертельсман» на издание в ФРГ своей повести ”Дом на набережной» и получил от нее незаконно аванс в сумме 1500 марок. Ю. Трифонов по командировке Агентства был направлен на Франкфуртскую книжную ярмарку, где получил самые благоприятные возможности для рекламирования и продвижения своих произведений. Неудивительно, что права на его последние работы около двадцати раз уступались зарубежным издательствам».?Так уволенный мой  зам. сказал о ВААП  то, чего не могла и до сих пор не может взять в толк значительная часть нашей  просвещенной интеллигенции.

- Ты часто шел и идешь против течения. Чем это объясняешь – строптивостью характера или более глубокими причинами?

- Могут, конечно, сказать, при очередном моем «против», что дураком был, таким и остался.?А если серьезно, это натурой, с рождения, наверное, дается. У меня всегда все получается как–то не так, как других. Иногда лучше, иногда хуже, но по-другому.??В детском саду, например, у каждого из моих сверстников в шкафчике стояла склянка с рыбьим жиром. А у меня нет. Так вот, все от него открещивались, а я с удовольствием пил «за того парня».??Вот и юбилей. Сейчас в моде превращать круглые даты  в некие феерии, чем старше юбиляр, тем помпезней, громогласней. А мы с женой решили провести этот день вдвоем, для чего решили скрыться в Вене, которую полюбили и посещаем каждый год. Как видишь, не Куршавель и не Шарм–эль– Шейх…

- Кого ты можешь назвать своим учителем?

- Это - бабушка Маша, бабынька, как ее звали мои двоюродные сестры- сироты, которых она воспитывала. И Дмитрий Петрович Горюнов, мой первый Главный в “Комсомолке», ставший через годы моим пре-пре- предшественником. Еще Аджубей, но он, скорее, был старшим другом. Он моим шефом был еще в многотиражке «Московский университет», где он заведовал отделом культуры и быта, а я был у него репортером.

-?Какую роль в твоей жизни играет твоя жена, с которой ты прожил со студенческих лет до сегодняшнего дня???

- Она – мое второе я, может быть, и первое. Не случайно свою только что вышедшую книгу я посвятил ей со словами: она никогда не говорила нет моим рискован ным шагам в жизни и творчестве.

«Комсомольская правда», 19 февраля 2011 года

Для тех, кто не воевал, но на войне был. И пережил вместе со страной эту страшную годину. Среди событий войны эта страница как-то затерялась

 Сегодня мой разговор с коллегой Людмилой Овчинниковой, которая в 12 лет попала в самое пекло Сталинградской битвы. Многие дети войны пытаются забыть свое искалеченное войной детство. Людмилу война не отпускает. Не отпускает, держит и ведет по жизни уже более полувека. Почему?

- Что для тебя этот день - 22 июня 41-го?

- Странным может показаться, но ничего трагического в тот день я не почувствовала. Помню только, услышав сообщение о начале войны, мама повела меня и мою младшую сестренку в парк, где продавались всякие вкусности, и сказала: выбирайте все, что вам захочется. Поскольку подобная щедрость не была принята в нашей бедной семье, слова мамы меня удивили. Потом позже, когда мы уезжали из пионерского лагеря, то же удивление я испытала, когда нам сказали на прощание: «Дети, сорвите цветы. Все, какие кому нравятся». Это прозвучало так: «Больше вы сюда не вернетесь». Что это, почему? Конечно, я слушала трагические сводки Совинформбюро, но была убеждена, что неудачи наши временные и очень скоро все повернется к лучшему. К тому же сводки эти сопровождались бравурными песнями, которые мы с радостью подхватывали.

- Когда же кончились ваши песни, а с ними и ваше беспечное детство?

- Мы жили в глубоком тылу - в Сталинграде. В 42-м война вплотную подошла к нашему дому. Как часто бывает на войне, события происходили неожиданно. Помню, я вышла с мячом на улицу и вдруг увидела - идут люди с тележками, узлами. «Что случилось?» - «Немцы прорвались к тракторному заводу». Как? Еще вчера мы слышали по радио, что бои идут на Дону - это 100 километров от Сталинграда! А сегодня враг в семи трамвайных остановках от нас? Мы увидели целые армады немецких самолетов. В первый день они обрушились на центр города. Вскоре бомбежка накрыла и наш поселок.

- А вы не пытались уехать?

- Отец, боец рабочего отряда, уходя на завод - «Красный Октябрь», металлургический, в поселке которого мы жили, - сказал: «Будьте наготове, я вас вывезу». Но он получил на заводе два тяжелых ранения, и его увезли на рабочем катере. Мы видели, как немецкие самолеты носятся над Волгой, расстреливают пароходы. С реки доносились страшные крики: «Спасите!» Куда было идти маме с двумя детьми? Передовая потом была от нас в ста метрах. В нашем подвале были три женщины и восемь детей. За несколько дней мы превратились в каких-то первобытных людей.

- Первобытных?

- Ну ты представь: бомбежкой разбито все - магазины, транспорт, дороги.  Надо было добывать еду, воду, огонь. Сначала ели ботву, траву, корни трав. Потом невдалеке появилась солдатская полевая кухня. Ползали под огнем туда с ведерком. Бойцы не спрашивали, зачем мы пришли, нам накладывали кашу. Так выживали. По очереди высекали огонь. К счастью, неподалеку, в овраге, был родничок. Но и там ожидала смерть. Немцы стреляли по скопившимся у родника людям. Наш сосед, старик, пошел за водой - потом нашли только кисть его руки. Мама хотела сама ходить к роднику, но я ей сказала: «Убьют тебя - что мы, двое детей, будем делать? Убьют меня - у тебя будет дочка, а у нее мама».

 - Была такой бесстрашной?

- Что ты... Сидишь в углу земляной щели как затравленный зверек, и каждая жилочка в тебе дрожит от страха. «Хочу жить! Хочу жить!» Невозможно понять, что такое война, не испытав этого смертного страха. Пришлось увидеть, как от страха люди теряли человеческий облик. В наш подвал забежал сосед с диким криком: «Спасите Лиду!» Сначала мы ничего не могли понять. Он колотился, рыдал. Оказывается, они решили идти на Волгу, когда перебегали дорогу, дочь убило, а жену Лиду ранило. Он все кричал и все просил нас ее спасти. Все молчали. Поднялась тетя Шура, мать четверых детей. Она сказала: «Вот я, значит, брошу детей и пойду? А ты будешь тут сидеть и хлюпать?» Но он так и не вышел... Жена приползла к нам потом сама, вся в крови. И такого мы повидали немало.

Мы узнавали ужасающие истории. Наша знакомая вместе с пятилетним сыном попала к немцам. Пулеметной очередью ей перебило ноги. Немцы отобрали у них все продукты. Истекая кровью и зная, что вот-вот умрет, женщина, такое у нее было отчаяние, подушкой задушила сына. Сейчас страшно рассказывать, а тогда мы понимали: да, так могло произойти. Когда начинался бой, я смотрела в одну точку - на дверь. Вот сейчас она распахнется и полетит немецкая граната. Это был такой ужас, который вошел во все клетки тела.

- Казалось бы, и одного дня такого существования не выдержать...

- Знаешь, Инна, как бы ни было нам тяжело, но я и тогда понимала: наши беды не сравнить с теми тяготами, которые испытывают бойцы на переднем крае, в окопах - в грязи, в снегу, под обстрелом. Всю жизнь не дает мне покоя одно воспоминание. Однажды, сидя на топчане, я смотрела на пулеметчика, который стрелял из нашего подвала. Он был богатырского роста. Вечером с пулеметом он ушел. На другой день утром я вылезла, чтоб набрать ведерко снега. И первое, что увидела, - его голову отдельно от тела. Лицо не искалеченное, глаза открыты. Нас защитил, а себя не спас.

- Скажи, а что больше смерти тебя, девочку, поразило на войне?

- Солдатская доброта, человечность. До сих пор меня это поражает. Как можно было среди такого огня, такой опасности сохранить сострадание к слабому, способность пожалеть голодного, поделиться едой? Мимо нашего подвала бойцы шли из оврага к переднему краю. Вперед шли крепкие, здоровые, назад ползли раненые, искалеченные. Наши матери кричали: «Сюда, сюда!» Рвали все что можно, перевязывали раненых. Запомнился мне один боец, еле живой. Увидев детей, слабеющей рукой достал из кармана два замусоленных кусочка сахара. Молча придвинул к нам... Бойцы делились с нами едой. Потому мы и остались живы. Я часто об этом думаю. Однажды я поползла в овраг, туда переместилась солдатская кухня. Неудобно было просить - стала собирать картофельные очистки в ведерко. Передо мной появился военный, он все понял. Поставил передо мной котелок, я взяла ложку и стала захлебываться слезами. Хлеб голодному человеку можно давать по-разному. Военный так участливо смотрел на меня, что все у меня затрепетало от благодарности. Это был капитан Павел Михайлович Корженко. Через много лет я нашла его семью и узнала, что он погиб под Котовском. Тяжело было у меня на душе.

- Долгая же у тебя память...

- Инна, Инна, да как же можно забыть чувство благодарности?! Делясь с нами хлебом, бойцы и офицеры, сами о том не думая, спасали наши души. На войне, да еще такой, надо сохранить какую-то веру в добро, справедливость и не сломаться. Особенно ребенку.

Я записала совершенно потрясающие рассказы о детях Ленинграда, о воссозданном в дни блокады ансамбле  Дворца пионеров. Однажды ребята выступали на палубе корабля Балтийского флота, моряки плакали, глядя на детей-дистрофиков. А когда надо было уезжать, командир построил весь экипаж. Дети стали вручать подарки, ну, там, поделки какие-то свои. Мальчик подошел к одному старшине, подарил ему кисет... Я просто плачу, когда говорю об этом... Старшина вышел из строя, на груди две медали, и он сказал: «Принимаю третью награду Родины».

- Потрясающе...

- Ты думаешь, это можно забыть? Не нести в душе вечную благодарность за спасение и заботу? Но я хочу сказать еще вот о чем. О поколении выросших детей войны мало написано. Но именно они внесли огромный вклад во всех областях и техники, и науки, и искусства. Боже мой, да запуск в космос - кто полетел первым? Ребенок войны - Гагарин. Я это ощущала очень остро всегда, всю жизнь: нас спасли, мы остались живы - надо отдавать долги.

- И спустя годы ты написала книгу о том, что пережила тогда, во время боев у Волги. Замечательную книгу - по рекомендации Григория Бакланова тебя за нее приняли в Союз писателей... Но на этом ты же не остановилась.

- События в Сталинграде представляются мне непостижимой человеческой и исторической загадкой. В самом деле, что произошло в нашем городе, почему фашистская армия, начинавшая свой путь от Парижа, не смогла одолеть последние сотни метров до Волги? Можно говорить общие слова, но ведь это тайна, которую надо разгадывать. Записывая рассказы ветеранов, разбирая документы архивов, мне кажется, я узнаю частицы этой тайны. О чем вспоминают ветераны? Мой земляк Володя Харченков воевал в нашем районе, вспоминал, как его завалило в окопе. «Хочу крикнуть: «Я живой!» - вокруг земля. И вдруг слышу, как кто-то скребет лопатой. Вытащил меня мой сосед по окопу. Я увидел: он весь в крови, ранен, и он меня не бросил, откопал. Помогая друг другу, мы поползли в землянку медсанбата». Танкист Екатерина Петлюк рассказала мне о своем командире капитане Федоренко. Он на мгновение выглянул из башни танка, и пуля попала ему в голову. Он сказал: «Все, Катя, умираю». Девушка стала перебинтовывать его, а он: «Только не завязывай мне глаза, я еще могу хоть раз выстрелить из орудия». Инна, меня бесконечно интересует все, что касается войны. Но больше всего - солдат в окопе. Казалось бы, вышло немало книг. Но многие годы публиковали мемуары, так сказать, по чину: маршалов, генералов. Они, конечно, бесценны. Но слишком мало вышло солдатских воспоминаний. Вот что меня тревожит. Вот если бы побольше было рассказано о солдатских страданиях - меньше было бы искажений нашей истории.

- Но столько написали повестей, романов о войне, столько создали фильмов!

- И лучшей художественной книгой о войне для меня остается «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. А во многих фильмах раздражает фальшь: то позы какие-то героические, то пафос сверхгероический. 

- Люда, получается, что ты сегодня живешь на войне. Смерть, боль, страх, ужас - где же черпать радость для того, чтобы жить?

- Помню мгновение: первый день победы в Сталинграде. Я вылезла из подвала: тишина, чистый снег, яркое солнце. И сердце стучит: «Мы живы! Неужели мы живы?!» Представь состояние человека, приговоренного к смерти, который вдруг обретает жизнь. Это такое чувство радости и благодарности, которое никогда не забудешь.

- Людочка, ну и радуйся! Не пора ли остановиться, отойти от войны?

- Я ничего не могу с собой поделать. Для меня это такая же необходимость, как дышать. Я этой возможностью отблагодарить тех, кто нас спас, дорожу бесконечно. Так соткана моя душа.

- Ты редкий человек, Люда... Скажи, а что, по-твоему, патриотизм? Сейчас столько спекуляций на эту тему...

- Больно, очень больно, когда все превращается в славословие, в пафос, в общие слова, за которыми ничего нет. Патриотизм - это не звание. Это состояние души.

Надо просто заботиться о детях в масштабе государства, не только в семье. Любить их. Надо любить людей вообще. А что мы видим сегодня? Неуважение к человеку-труженику. Глубокое неуважение. Оно проявляется, мне кажется, с верхов власти и до тех, кто считает себя человеком обеспеченным. Не только ты должен любить Родину, Родина должна любить тебя.

- Что для тебя 22 июня 2009 года?То есть сегодня?

- Как и всегда, конечно, день скорби. И с годами это чувство не уходит, а только растет. Больно думать, что война уходит в историю во многом неизвестной. Не осмысленной до конца. Мы говорим: на Бородино погиб цвет дворянства, как-то осмысливаем. А у нас было ежедневное Бородино! Эти жертвы изменили жизнь нашего народа. К несчастью, в политике нашего государства не было да и нет преимущественной заботы о сбережении людей.

Беды, которые начались 22 июня 1941 года, до сих пор кровоточат.

«Комсомольская правда», 18 июня 2009 года

4.Люди не хотят привыкать к плохому

Сначала я читала его книги. Повесть о старом московском дворе, где вырос. Рассказ о соседке по коммуналке... Книгу для детей и о детстве двух малышек-сестричек. Простое о простом. Но как же все живо, чистосердечно, трогающе душу! Двор не просто место между домами - «он полон голосов, звуков, запахов, как лесная поляна в знойный летний полдень». Обыкновенные малышки-сестрички воплощали собой все детство - «когда каждый день было видно все, что сегодня каждый день не видно». Соседка по коммуналке, раздражающе простонародно грубоватая, каких миллионы, оказывалась наделенной необыкновенной способностью тебя, соседа, любить. А в «мире ничего, ничего нет, кроме любви, - и ничего никому из нас больше и не надо».

А потом я прочла его серьезное исследование о нашем знаменитом классике. «Душа слышит свет. Н. В. Гоголь - про нас». И снова повеяло свежестью: «Как взять из этого сокровища не все... все не возьмешь даже из вида на лошадь с жеребенком поутру, на стог сена... Но как можно больше?» На обложке к имени автора - Николай Булгаков - было добавлено: «священник». Так я встретилась с отцом Николаем, настоятелем храма Державной иконы Божией Матери (г. Жуковский, пос. Кратово) и членом Союза писателей России.

- Не так давно Николин день, свои именины, вы, батюшка, провели... с «Комсомольской правдой», радостно приняли у себя в церкви большую группу ветеранов нашей газеты. Как это случилось? Почему? Знаю, конечно, что вы работали в «Комсомолке», в «Алом парусе», странице для подростков, где газета старалась в первую очередь растить не октябренка, пионера и комсомольца, а Человека. Но ведь это было почти полвека назад! Какая-то ниточка протянулась от «Алого паруса» в вашу сегодняшнюю жизнь настоятеля церкви?

- Сейчас, из XXI века, может быть, несколько схематичное представление о тогдашней «советской» жизни. А когда я 16-летним пришел в редакцию «Алого паруса», в «Комсомолку», то был совершенно поражен. Вывеска официальной комсомольской газеты с орденами, а в редакции - такая простота и искренность, столько жизни было в этом длиннющем редакционном коридоре, так мы смеялись - это было просто счастье. На стене висела полоса «Алого паруса» с моим первым рассказиком, появившимся на ней (я и не знал тогда, что это был день Покрова Божией Матери), а Ваня Зюзюкин, завотделом, Леше Ивкину, первому капитану «Паруса», говорит: «Ну что у нас сегодня на полосе прошло «хулиганского»? Только этот рассказик?» Представляете, какой сюрприз для мальчишки? Это были не «сотрудники органа ЦК ВЛКСМ», как могло показаться снаружи, это были люди! Мир живых, умных, разных, ярких людей. 

Конечно, совсем не просто проходило в газету то, что нам хотелось. Сколько было «рассыпано из набора»!.. Еще не было компьютеров, каждая строка отливалась в свинце. То есть в отделе сотрудники, потом вы, Инна Павловна, наш редактор, одобряли (я с замиранием сердца спрашивал: «Ина Пала подписала?»). Потом еще выше засылали в набор (о, счастье!), приходили гранки (ну, вообще!), потом ставили в номер (не дышим!..), а потом... «опять Булгакова сняли». Мы смеялись: «Мышка бежала, хвостиком махнула, наборчик упал и рассыпался». Смеялись, утешая друг друга. Но мы и страдали в наши юные годы от жестко навязываемой сверху идеологии, от лжи, на которой была построена жизнь: якобы только это правда, только это хорошо... Понятно, что живой жизни без борьбы и быть не может. И когда что-то живое, да еще острое, проходило - это было счастье.

В редакции я любил все: и запах, шум типографии, и тишину библиотеки с добрейшими тетеньками из бюро проверки, и буфеты, куда мы ходили «пить кофе», то есть говорить о жизни, и подъезд редакции на улице «Правды» с названием газеты... Да, ниточка тепла человеческого проходит через всю жизнь как главное, что в ней есть. То, что относится к душе человека, - это то, что глубже, мудрее всяких идеологий.

Тогдашний «Алый парус» стремился вступить в резонанс с самыми светлыми, романтическими струнами в душе подростка. Настоящее, высокое всегда нужно человеку. Сегодня нашей молодежи очень нужен «Алый парус» - целомудренный и честный. Нужно говорить правду обо всем лучшем, что есть у нас, ничего не нужно ставить на ходули - в жизни всегда столько чистого, умного, доброго, святого! Нужен идеал!

Помню, в самом начале моего служения в Жуковском, 15 лет назад, простая женщина, уборщица в мэрии, сказала мне слова, которые запомнились на всю жизнь: «Люди не хотят привыкать к плохому». По-моему, это главные слова, крик души нашего народа.

- Не кажется ли вам, что сегодня в обществе есть какое-то предощущение перемен? Модернизация, инновации, нанотехнологии - эти понятия не сходят с языка. А кто это все будет делать? Внимание политикам, чиновникам, менеджерам - а какие они, как люди, человеки? Известный депутат говорит: «Как человек я очень сочувствую снятому мэру. Но как политик осуждаю его». Вспоминают в одной газете ушедшего из жизни министра, перечисляют его служебные заслуги, а в скобках: «он вообще был хорошим человеком». Да почему в скобках-то такое важное? Модернизация, безусловно, нужна, но кто ее будет делать? И хочется вслед чеховскому Фирсу сказать: «А человека забыли...»

- Именно так. Действительно, кто будет делать? И главное - для чего?

Спросим себя: сегодня люди, отношения между ними стали лучше или хуже? К несчастью, надо признать, что жизнь стала жестче, безжалостнее к человеку, и люди стали другими. В нашей юности нам казалось, что наша жизнь советская бесчеловечна: нигде запросто не поешь, никуда не сходишь, не поедешь, свободно не почитаешь... Нам казалось: все дело в свободе. Мы и представить себе не могли, что придет нынешняя вроде бы невероятная свобода, но при этом откроется главная ложь всех революций: то, что люди, получив свободу, якобы воспользуются ею для того, чтобы делать одно добро. Увы, не только добро люди бросаются прежде всего делать, а чаще даже и зло. Почему? Потому что мы, люди, - грешные. И об этом напрямую говорит христианство.

Еще тогда, когда мы и представить себе не могли, что такое жизнь по принципу «деньги решают все», прозорливый старец, протоиерей Николай Гурьянов, который жил на острове под Псковом, говорил: «Дьявол бросает свое последнее оружие - деньги».

Когда-то мальчишкой я страшно любил Маяковского, прочел его насквозь. А когда стал священником, больше всего стал вспоминать стихотворение, в котором он сказал, как теперь мне видится, о самом главном для всех нас - и детей, и взрослых: «Что такое хорошо и что такое плохо». Этот вопрос остается для нас главным и сегодня. Разница между добром и злом всегда огромная - как между жизнью и смертью. Поэтому ставить их на одну доску, считать, что это не зло, а всего лишь «альтернативное поведение», - это тоже зло.

Получилось, что с экономической свободой в нашу жизнь вошел дух эгоизма. Этот дух очень сильный. Он проникает во все поры общества, в души людей. Мы и представить себе не могли, что внешняя свобода готовит для человека свою несвободу и она может быть не меньшей, а то и большей, более тонкой, изощренной, чем была советская несвобода. «Свободная жизнь» с ее океаном вещей постоянно давит на человека, мельчит его интересы. Обществом, цель которого - деньги и их трата, мода управляет очень жестко: мобильник - только такой, плеер, телевизор - только такой, сегодня всем одеваться только так, завтра - только наоборот!.. И это - не только с вещами, но во всем: в образе жизни, в темах и интонациях разговоров, в видах развлечений... Получается, что человек шагу не может ступить «не так, как все». Да и лжи тоже стало не меньше, а может, и больше. Ведь если цель - деньги, то она должна быть прикрыта чем-то положительным. Какая холодная, какая эгоистическая цель! И согреть этот мир не может никакая индустрия развлечений.

Так что не вне нас, а внутри нас дело! Что в нашем сердце: любовь, доброта, смирение или эгоизм - это в первую очередь определяет качество жизни. И свобода - это прежде всего то, что внутри нас. Господь сказал: «Всякий делающий грех есть раб греха».

Почему мы победили в самой страшной войне в истории человечества? Какие у нас были такие технологии? У нас было то, чего никогда не просчитывали наши враги: мы были великодушнее сердцем. Один немец, бывший у нас в плену, рассказывал мне, как он когда-то заболел и русская бабушка, у которой он жил в избе, сама легла на пол, а его положила на печку. И он запомнил эту бабушку на всю жизнь. Другая наша бабушка, когда кормила такого же несчастного пленного «фрица», жалея его, приговаривала: «Ешь, ешь, бедненький фашист...» А когда он вернулся в Германию, пожил у родной сестры - та представила ему потом счет, на сколько он наел. «И я теперь благоговею перед русским народом», - говорил тот, кто шел нас побеждать, но сам оказался дважды побежденным: и силой нашего оружия, и щедростью нашего сердца.

В нынешнем наступлении на наш дух нам нельзя растерять наше главное сокровище: наше великодушие, нашу жертвенность, нашу человечность.

- «Что я один могу?» Как часто мы так говорим или думаем. «Все воруют, а я что, не могу утащить и толику?», «Кругом грязь, а я один должен быть чистеньким?» Это приводит к бессилию и унынию одних и агрессивности, эгоизму других. Отец Николай, замечали ли вы нечто подобное в ваших прихожанах? Что огорчает и что радует вас в вашей пастве?

- Главная радость - видеть лица прихожан на службе. Больше всего огорчает наше равнодушие к Богу - главная причина всех наших бед. Печально, когда уже не большевики-безбожники, а крещеные родители рассуждают: «А что же, мой ребенок будет тогда белой вороной? Ему трудно будет в жизни». Тот первый рассказик в «Алом парусе» назывался как раз «Белая ворона». И вот, получается, тема эта опять злободневна.

Ты боишься быть белой вороной? А чего тут бояться? Белый цвет - символ чистоты. Быть чистым душой и телом, сохранив целомудренную юность, душевное и телесное здоровье, вступить в настоящий, юридический и венчанный брак, а не в придуманный «гражданский», родить много деток, не убив ни одного своего ребенка, прожить всю жизнь в любви и согласии с их отцом, даже в мыслях ему не изменив, - что тут плохого?

А что если сегодня нашей молодежи создать «Союз белых ворон» под девизом «За целомудрие мыслей, слов и дел, за счастливую судьбу!»? Девушки могли бы носить особенные белые платочки, белые блузки, парни - белые кепки... И нисколько не стесняться своей чистоты!

- Отец Николай, а чем объясняете вы такой парадокс: церквей становится все больше, а общественные нравы не становятся лучше?

- Уравнение неполное. Нравственное состояние общества зависит не только от количества церквей, но и от многого другого. Когда через одну трубу вливается, а через 20 выливается - как наполнить такой бассейн?

Прежде всего больны, по-моему, средства массовой информации. Мы могли с вами представить себе, Инна Павловна, что по всесоюзному радио будет раздаваться матерщина, по центральному телевидению показываться бесконечные убийства и постельные сцены? Что «новостью» будут считаться исключительно сообщения о том, кого где убили, что взорвалось, кто ушел от какой жены? Свободнее ли сегодня пишущим людям, чем было нам когда-то, примут ли у них простое, искреннее, доброе, чистое слово, даже и слово православное, если они очень захотят его напечатать, - или скажут, что это читателей не интересует, это «нетиражно», людям нужны сплетни, «клубничка»?

Еще в советское время один из наших старцев, иеромонах Серафим (Орлов), говорил, как поступать: «От нас зло не должно исходить». «Что я могу?» Вот это мы все и можем: побеждать зло в себе с Божьей помощью. Сегодня, когда мы внешне беззащитны перед наступлением зла, особенно важен духовный труд каждого человека. И он может соединиться в неодолимую духовную силу всего общества. Добро создает. Зло - это пустота. Так же и тьма - это всего лишь отсутствие света. Зажги одну свечечку - и тьмы нет.

- «Огорчен верующими, утешен неверующими» - это выражение я услышала много лет назад во Франции на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа от священника отца Силуана, мальчиком вывезенного в эмиграцию и взрослым лишь три дня проведшего в России. Он объяснил: «Утром вошла в церковь девушка, и ее тут же с порога прогнала старушка-служащая: в брюках и руки оголены. Да человек, войдя в церковь из любопытства, может выйти с благодатью! А вечером и всю ночь мы проговорили в гостинице с шофером, совсем не церковным человеком, о России, о душе человеческой, искренне, тепло, - такое тут, во Франции, невозможно». Быть может, формализм, фанатизм и даже мракобесие не дают иным прихожанам истинно преобразиться в церкви?

- Что касается фанатизма, то среди верующих замечаю его редко, а мракобесия вообще не видал. Истинная вера не фанатична, она - любящая и смиренная. Там, где она слабеет, ее место заполняет фанатизм. И второстепенное выступает как главное в жизни. Так возникает фанатизм спортивных болельщиков, музыкальных фанатов... И, конечно, самый упорный и опасный фанатизм - в отрицании истины.

Каждый человек признает, что мир для него полностью непостижим, соответственно непостижим и для всего человечества - иначе чем тогда занимается наука? Ведь она пытается открыть то, что уже есть, но чего никто из людей пока не знает. Ведь и до Менделеева была та закономерность, которую он открыл. Значит, жизнью всегда управляет Тот, Кто безмерно мудрее всех людей. Разве не фанатизм отрицать это?

- Актриса Вия Артмане перед смертью просила отпеть ее по православному чину и похоронить на русском кладбище - «...в знак благодарности к русскому народу». Известны случаи, когда, наоборот, православные переходят в ислам, буддизм... Как вы к таким переходам относитесь? В обществе сильна вражда национальностей, религиозных конфессий? Что для вас толерантность?

- Народная артистка СССР (высшее звание для артистов в то время) Вия Артмане была неотделима от нашей общей культуры - вот толерантность, или, говоря по-русски, терпимость. Актриса из Латвии играла в кино русских героинь, и ее дублировали русские актрисы (она говорила с акцентом). И наш народ любил ее. А она любила русский народ, говорила, что он ей очень близок своей открытостью души, уникальным восприятием человека. Говорила, что от общения с русскими она преобразилась. Естественно, она чувствовала тяготение к нашей вере, которая и воспитала душу нашего народа, - и приняла православие с именем Елизавета. И слава Богу.

Мы видим одиночные проявления нетерпимости, но важнее видеть их причины. Унижение великого народа, нетерпимость к нашей великой истории, к нашим обычаям - вот та нетерпимость, которой нужно было бы уделять главное внимание. В 1917 году была поставлена задача полного уничтожения всей нашей духовной, культурной, исторической традиции. То есть была объявлена полная нетерпимость ко всей нашей неповторимости. От этой беды мы не избавились и до сего дня. Более того, «процесс» продолжает идти полным ходом. Посмотрите хотя бы на облик Москвы.

Когда православный человек вдруг переходит в иную веру, это воспринимается как человеческая беда. Это поражение. А подвиг мученика за верность Христу воина Евгения Родионова, известный ныне всему нашему народу, - это великая духовная победа. В чеченском плену его заставляли снять с себя крест, он отказался, и в день его 19-летия ему отрезали голову. И теперь он на небесах молится о нас.

- Отец Николай, вы написали книги, в которых такая чистота сердца, такое благоговение перед жизнью... Этого так не хватает нам сегодня. Понимаю, сейчас вы очень занятой человек, но продолжаете ли писать?

- На первом месте, конечно, служба, лишь в малые паузы - православная публицистика. Может быть, Господь даст закончить книгу, начатую в 1976 году. Роман, основанный на реальных, во многом автобиографических событиях, о пути обычного человека к Богу. Называется - «Любовь».
«Комсомольская правда», 2 января 2011 года

5.Звезда ХХвека

Сто лет назад 8 января 1910 года родилась Галина Уланова. Кто помнит об этом?..

Не так много  осталось на свете людей, которые  видели танец этого «гения русского балета» (С. Прокофьев), «обыкновенной  богини» (А. Толстой), «сотворившей царство человеческой духовности» (С. Рихтер). Еще меньше тех, кто знал ее лично, если вообще можно узнать гения.

Так случилось, такое в жизни выпало счастье, что Галина Уланова однажды переступила  порог «Комсомольской правды» и  стала нам просто Галиной Сергеевной. «Участницей наших торжеств и бед» - как написал в своей книге «Та самая эпоха» писатель Борис Панкин, наш главный редактор тех времен (а после посол и министр иностранных дел Союза). Вот почему накануне дорогого нам юбилея мы сели с ним рядком и поговорили ладком о Галине Сергеевне, втайне надеясь на то, что этот дорогой нам юбилей станет дорогим и для тех, кто ни увидеть, ни узнать Уланову уже не сможет. 

Встреча

И. Р. - Уланова пришла к нам через годы после того, как оставила сцену, а танец ее ты, Борис, видел?

Б. П. - В «Лебедином озере», в «Жизели»… После «Ромео и Джульетты» я поделился с одним из музыкальных критиков тем особым впечатлением, которое произвел на меня в исполнении Улановой бег Джульетты навстречу любимому. Собеседник снисходительно выслушал  и обронил, что, мол, в балете все-таки важно не то, как исполнитель бегает, а то, как он танцует. Позднее я не без торжества узнал, что эпизод этот считается одной из вершин творчества великой балерины. Бывает, что и дилетант попадает в яблочко.

И. Р. - Какое совпадение... А у меня за эти мгновения ее бега вдруг неожиданно для себя самой хлынули слезы, залили лицо. Такая безоглядная вера, такая трепетная стремительность, а ведь бежала к смерти… Нет, не объяснишь словами. Прошло полвека, а эти мгновения так и остались самым сильным моим эстетическим впечатлением. Чудо какое-то. Когда Галина Сергеевна появилась у нас на этаже, я помню, боялась даже к ней подойти, дотронуться. А ты помнишь, как, почему она к нам пришла?

Б. П. - Конечно, помню. Готовясь к очередному Дню победы, мы захотели отметить юбилей наших «четвергов» - встреч с интересными людьми, которые начались в годы войны. Пригласить всех живых участников первого такого «четверга». Уланова тогда была недоступна.

И. Р. - Известно было, что работает педагогом-репетитором в Большом, но ее не было ни видно, ни слышно. «Замкнута, холодна, как ледышка, журналистов и на порог не пускает», - говорили даже с нотками осуждения.

Б. П. - У выдающегося человека, многого достигшего в жизни, много повидавшего и пережившего, возникает потребность побыть наедине с собой. У многих великих это выливается в своего рода самоизоляцию. Вспомни Грету Гарбо. А классик шведского и мирового кино Ингвар Бергман купил себе островок Фёре в Балтийском море и зажил там отшельником. Галине Сергеевне остров купить было, как ты понимаешь, не по карману.

И. Р. - Какой там остров – у нее даже обыкновенной дачи не было. А сама так любила природу, тосковала по ней. Обвешать званиями и наградами, - это пожалуйста, а подумать о человеке властям в голову не приходило. Сама же она никогда ничего для себя не просила. Как ни разу, сколько бы не просили ее, получая очередную награду, не выговорила положенных тогда слов: «Спасибо партии и правительству». Так и ютилась в загазованном центре Москвы в одиночестве.

Б. П. - Надо сказать, что замкнутость Галины Сергеевны не обретала острой формы, просто не было желания размениваться на необязательные знакомства, встречи, малозначащую болтовню, захотелось быть подальше от житейской суеты. Но нам все же пришлось преодолеть изрядное сопротивление, чтобы заполучить ее к нам на «четверг». Тут первую скрипку сыграла прима-репортер «Комсомолки» Татьяна Агафонова. Татьяна – это отдельная страница жизни газеты. Она была и находкой, и наказанием для редактора. Обожала сделать возможным невозможное, готова была по первому приказу, зову или письму лететь хоть на край света, но, вернувшись из командировки, душу из тебя вытрясет, пока очередной ее «гвоздь» не появится на газетной полосе. «Или ты, или никто. Хоть умри, а доставь», - заявил я Татьяне, адресуясь и к слухам о недоступности балерины беспримерной славы, и к безгранично пробивной силе нашего спецкора. И на юбилейный «четверг» они прибыли вместе.

И. Р. - И так и остались потом вместе до самых последних своих дней.

Б. П. - Хотя более разных людей, если даже как следует поискать, не найдешь. Но недаром говорят: противоположности сходятся.

И. Р. - Быть может, просто встретились два одиночества? У обеих ни мужа, ни детей, ни близких родных. Ходили даже просто сплетни. Татьяна звонила по ночам, пока Галина Сергеевна спала, возмущалась, переходя в плач и крик. Галина Сергеевна молчала. Но в своем последнем, незадолго до смерти, интервью сказала мне, - но для всех, - о нашей Тане, которая ушла раньше: «Была мне помощницей, подругой, дочкой». Потом, после ухода Татьяны, помощницей Галине Сергеевне стала тоже наш человек - Лена Брускова.

«Я – человек»

Б. П. - Татьяна, вместе с которой Галина Сергеевна приобрела всех нас в «Комсомолке», так же, как обрели ее мы, вырвала ее из своеобразной летаргии, и случилось нечто непредвиденное: открылись двери в другую жизнь. Они с Татьяной не пропускали теперь ни одних зарубежных гастролей балетной труппы Большого. И каждый такой выезд – в Японию ли, Великобританию, США, Латинскую Америку, Францию – превращались в чествования танцовщицы века. Помню, вернувшись в очередной раз из-за океана, Галина Сергеевна сказала: «Я поняла, что я – человек».

И. Р. - Спустя время после нашего знакомства на дружеском застолье в доме Улановой по какому-то чисто домашнему поводу Галина Сергеевна встала из-за стола и, оглядев всех нас, сказала благодарно: «В мой дом вошла жизнь».

Б. П. - С удовольствием сама принимала приглашения в гости. Приходили с Татьяной первыми и уходили, бывало, последними. В гостях не отказывала себе в шутке, даже баловстве. Оглядев перегруженный закусками праздничный стол, могла спросить с интонацией заправского кутилы: «А пить что будем?». У нее словно открылись поры души. Как-то, помню, я под настроение поделился с ней, какой это кошмар – быть главным редактором в «Комсомолке». Мало того, что ты 12 с лишним часов стоишь у конвейера – каждый день ждешь, по какому поводу спустят на тебя собак партийно-комсомольские бонзы. «Но вот уже семь лет этого кошмара нет, и семь лет я вижу сон – я снова на шестом этаже и никому не нужен. Просыпаюсь с чувством человека, которого только что ограбили». А она мне в ответ: «Знаете, Боря, я вижу такие же сны. И так же просыпаюсь в холодном поту. Во сне я танцую. А просыпаясь, думаю: почему, почему так устроено, что я не могу делать то, что всю жизнь делала, для чего создана… Ведь руки те же, ноги те же, и фигура не изменилась, - тут она похлопала себя по тому месту, которое у других называется животом. - А танцевать уже нельзя».

И. Р. - А ведь ушла со сцены сама, неожиданно, к удивлению всех вокруг: «Рано, рано!». Такая требовательность к себе, такое подчинение слова «хочу» понятию «надо». Тосковала по сцене, но как сопротивлялась, когда ей предлагали выйти на сцену, не танцуя. Ты помнишь, как отказывалась, несмотря на уговоры, Галина Сергеевна отмечать свой 70-летний юбилей в Большом?

Б. П. - Да. Только то, что это нужно не столько ей, сколько другим, всем нам, заставило ее согласиться «пойти на это». И мы ощущали, какой дискомфорт испытывала она, сидя в золоченом кресле, будто жар-птица в клетке, в засыпанной цветами ложе, на виду у всей страны, если не на виду у всего мира. И не имела возможности, как это бывало у нее дома, возразить на водопад комплиментов, отпустить какую-нибудь шуточку, чтобы дать понять, как она ко всему этому относится. А потом ее ученики, Катя Максимова и Володя Васильев, вывели Галину Сергеевну на сцену. Как робко, как бы недоумевая, и защищаясь от волны восторга, кланялась Уланова, будто опасаясь, что прибой вот-вот захлестнет ее, проглотит ее без остатка.

И. Р. - И больше свои юбилеи – 75, 80, 85 лет – Галина Сергеевна публично отмечать наотрез отказалась. Другое дело - дома.

Б. П. - Уланова прекрасно осознавала меру своей незаурядности, но охотно забывала о ней в повседневной жизни.

Таланты и поклонники

И. Р. - Ты думаешь, Борис, она сознавала свою незаурядность? Не знаю… Отчего же так тогда безучастна была к своей славе, так замыкалась от высоких слов в свой адрес?

Б. П. – Вот  именно поэтому…

И. Р. - За десятилетия знакомства я не раз брала у нее интервью и почти всегда натыкалась на сопротивление: «Не вдохновение, а просто работа, не призвание – «я хочу», а просто «надо». Как-то я не выдержала: «Но это же, в конце-то концов, даже странно. Алексей Толстой называл вас «обыкновенная богиня». «Толстой шутил». – «И Эйзенштейн шутил, сказав: «Уланова бывает только раз в человеческой жизни. Да и не во всякой жизни. Если Земля рождает такое чудо, даже раз в тысячу лет – спасибо ей за это». Она, почти сердито: «Какая польза в повторении подобных слов? Это просто шлейф какой-то, хвост, вот с ним и ходишь. Давайте лучше пить чай». У нее была удивительная способность возвышенное представлять простым, а красоту естественной.

Улановой ставили  памятник на одной из площадей в Стокгольме. Такое событие – при жизни памятник. Редакция командировала меня, и я стояла рядом с ней, а она, стараясь не смотреть на себя в бронзе, повторяла: «Это не мне. Это не мне. Это просто символ танца».

Б. П. - Это был 1984 год. Вскоре после моего приезда в Швецию послом. Главная заслуга в этом деянии принадлежит Бенгту Хагеру, основателю и многолетнему директору стокгольмского Музея танца. Но на пути заветной мечты Бенгта стоял ни много ни мало… закон. Он воспрещает ставить кому-либо памятник при жизни. А мы знаем, что такое в Швеции закон. Не то, что у нас. Пришлось Бенгту, не без помощи посла, убеждать законников, что скульптура - памятник не Улановой, а персонажу «Лебединого озера». В день открытия монумента в Оперном театре – шведском Большом – был дан гала-концерт в честь виновницы торжества.

И. Р. - А ты устроил прием в посольстве. Но мне кажется, Галине Сергеевне больше понравился пикник у костра, который ты и твоя жена Валентина устроили где-то в снежных горах. Вечер, уже зажигаются звезды, мы впятером жарим обыкновенные шпикачки, тихо разговариваем. Так было здорово!..

Б. П. - Да, иных уж нет, а те далече… А памятник стоит теперь под крышей, в фойе музея. И подписано просто: «Галина Уланова».

И. Р. - В те дни, помню, Галина Сергеевна еще и работала – репетировала со шведской балериной Аннели Алиханкой роль Жизели.

Б. П. - Аннели Алиханка в ее присутствии вначале чувствовала себя ничего не умеющим новичком. Но как это случалось со всеми стоящими людьми рядом с Улановой, воспряла духом, и в роли Жизели заявила о себе бесспорно первой среди коллег.

И. Р. - Потом Аннели призналась мне: «Я так удивилась сначала - Уланова не показывала, а рассказывала о Жизели». Об улановской Жизели высокий знаток балета Хаскелл как-то воскликнул в недоумении: «Каким путем добивается классическая танцовщица, чтобы мы поверили, что она наивная крестьянка, знающая, что такое хлев и птичий двор?» Галина Сергеевна шведской балерине, как и всем своим ученикам, втолковывала: танец безмолвен, но он не нем. Техники, доведенной до совершенства, мало. Надо думать не о том, как ты танцуешь, но о том – кого. Ни одного пустого жеста, - вот чего она добивалась. И ее ученики становились известными миру. Сейчас, отмечают знатоки, техника в балете с тех времен даже выросла. Но это, как говорится, пища для глаз. Чувств, души мало трогают иные исполнители, а считают себя звездами - поклонников-то хвост.

Б. П. - Поклонение звездам балета ли, кино, поэзии всегда существовало в нашей стране, как, впрочем, и во всем мире. Эту своеобразную «болезнь» запечатлел Борис Пастернак в своем стихотворении-поэме «Вакханалия», посвященном исполнительнице роли Марии Стюарт в Художественном Алле Тарасовой. Но тогда и звезды, и поклонники, на мой взгляд, относились друг к другу с большим уважением. Да и прослыть звездой выпадало не многим. А сейчас слово «звезда» стало расхожим наименованием чуть ли не каждого, кто хоть однажды вышел на подмостки. Сами себя называют звездами. И кажется, на земле, на нашей грешной российской земле, их больше, чем на небе. Как поет о себе во всеуслышанье Николай Басков: «Натуральный блондин, на всю страну такой один. И заводной, и молодой, и знаменит, и холостой». Ему вторит Алла Борисовна: «Вставай, страна, я у тебя – одна». Не оттого ли так трудно стало отличить бриллиант от стекляшки? Публика-то, как выражается еще один светоч современной эстрады, «неистовствует»…

И. Р. - Галина Сергеевна никогда никого не ругала, но однажды как-то простодушно-наивно и с удивлением уронила: «Как мало стало застенчивых людей…» Да это же слово «застенчивость» из нашего словаря сегодня вообще выпало.

Балет – не эстрада. Это рафинированное и, пожалуй, самое  иллюзорное и утонченное из всех видов искусств. Как же случилось, что балерина Уланова оказалась так нужна людям, которые даже ее не знали и не видели, а считали близкой, своей? Ведь письма от простых людей из разных концов страны шли и шли в ее дом до последнего. Знаменитый балетмейстер Бежар однажды сказал, что Уланова не только определила его профессиональную судьбу, но и заставила по-новому понять, осмыслить такие понятия, как правда, совесть, чистота. Но те же мысли и чувства читала я в письмах далеких от знаменитости людей! А в войну ей писали письма солдаты с фронта. Помню одно: солдат рассказывал, как в какой-то деревушке, отбитой у немцев, нашли они портрет Улановой, пробитый пулей. Они подняли его, поставили на что-то в своей землянке и положили рядом полевые цветы, которые дневальные меняли. Как-то в доме у Галины Сергеевны я познакомилась с мужчиной, помню только, что звали его Августин. Он рассказал, что их было трое друзей-ленинградцев, горячих поклонников балерины Улановой. Уходя на фронт, они послали ей записанное на магнитную пленку прощальное письмо – идем воевать за вас. С войны вернулся один Августин, друзья погибли. И он решился, наконец, постучать в ее дверь. Галина Сергеевна письмо сохранила, а он показал ей старенькую планшетку, в которой было три фотографии – матери, невесты и ее, Улановой. Почему именно она, а не другие, стала символом того, что они защищали в Великую Отечественную? Вот ты, Борис, знал и дружил со многими великими людьми. Чем Уланова от них отличалась?

Б. П. - Как ты знаешь, у меня есть такой девиз, который лег в основу книги «Пресловутая эпоха»: каждый малый сей по-своему велик, и каждый великий по-своему мал. В Улановой этой малости не было. Что же касается отношения к ней людей незнакомых, то есть в народе инстинкт, чутьё, которое оберегает от ошибок. Хотя и не всегда. В данном случае, талант и поклонники не обманулись друг в друге, что и легло в основу легенды об Улановой. Ничем не замутненной на протяжении ее долгой жизни. Реальный человек и молва о нем слились воедино. Отношение к Галине Улановой можно сравнить с отношением к Юрию Гагарину: две звезды ХХ века, вспыхнувшие с интервалом в три десятилетия.

ИЗ ДОСЬЕ «КП»

Галина УЛАНОВА исполнила главные партии в таких балетах традиционного репертуара, как «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Жизель», «Бахчисарайский фонтан» и «Ромео и Джульетта».

Среди других партий, созданных Улановой, - Корали в «Утраченных иллюзиях», главная роль в «Золушке», роли в «Красном маке» и «Сказе о Каменном цветке».

Танец Галины Улановой остался и на нескольких кинолентах, но главное, в замечательном фильме-балете «Ромео и Джульетта».

«Комсомольская правда», 8 января 2010 год

- Лелю, из-за того что у нее нестандартная кукольная внешность, ставят рядом с какими-то уродцами, монстрами. А я этого не хочу. Я долго работала над этой куклой, но поняла сразу: мне нужен не уродец - мне нужен именно даун. Слепила голову - получилась какой-то страшноватой. Нет, так нельзя. Слепила другую. Я платье придумала такое нарядное, в цветах, из маминой любимой блузки - я не хотела, чтобы она была жалкой.