Письмо № 32. 5 марта 2014 года. Ника Квижинадзе. Отрывок из книги Владимира Солоухина «Читая Ленина». Комментарий Людмилы Сёминой.

Ника Квижинадзе. ЧИТАЙТЕ СОЛОУХИНА.
...Итак, когда одна страна завоевывает другую и устанавливает там жестокий оккупационный, режим, дабы подавить сопротивление населения и удержать эту завоеванную страну под своей властью, там преследуется хоть и неблаговидная, но понятная цель: присоединить к метрополии завоеванную страну. Но вот Россию завоевала группа, кучка людей. Эти люди тотчас ввели в стране жесточайший оккупационный режим, какого ни в какие века не знала история человечества. Этот режим они ввели, чтобы удержаться у власти. Подавлять все и вся и удержаться у власти. Они видели, что практически все население против них, кроме узкого слоя «передовых» рабочих, то есть нескольких десятых процента населения России, и все давили, резали, стреляли, морили голодом, насильничали как могли, чтобы удержать эту страну в своих руках. Зачем? Ради чего? С какой целью? Ради того, чтобы осуществить в завоеванной стране свои политические принципы. Всеобщий учет и контроль производимых продуктов, государственную монополию на все виды товаров и их распределение по своему усмотрению. И это было бы полбеды. Но из углубленного прочтения Ленина узнаем, что эти учет и распределение, в свою очередь, являются средством, а не целью. Средством к тому, чтобы осуществить всеобщую трудовую повинность в стране, то есть заставить людей принудительно трудиться, заставить их подчиняться воле одного человека, советского руководителя, диктатора, то есть средством к тому, чтобы все население страны превратить в единый послушный механизм. «Организация учета, превращения всего государственного механизма в единую крупную машину, в хозяйственную организацию, работающую так, чтобы сотни миллионов людей руководствовались одним планом, — вот та гигантская организационная задача, которая легла на наши плечи». Но тогда возникает вопрос — зачем? Хорошо, допустим, что у Ленина это объяснено. «Если мы взяли все дело в руки одной большевистской партии, то мы брали его на себя, будучи убеждены, что революция зреет во всех странах и в конце концов, какие бы трудности мы ни переживали, какие бы поражения нам не были суждены, всемирная социалистическая революция придет». «Наша отсталость двинула нас вперед, и мы погибнем, если не сумеем удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны восставших рабочих других стран». «А пока там на Западе революция зреет, хотя она зреет теперь быстрее, чем вчера, наша задача только такая: мы, являющиеся отрядом, оказавшимся впереди, вопреки нашей слабости должны делать все, всякий шанс использовать, чтобы удержаться на завоеванных позициях, остаться на своем посту как социалистическому отряду, отколовшемуся в силу событий от рядов социалистической армии и вынужденному пережидать, пока социалистическая революция в других странах подойдет на помощь». «Мы не знаем, никто не знает, может быть, — это вполне возможно — она победит через несколько недель, даже через несколько дней, и когда она начнется, нас не будут мучить наши сомнения, не будет вопросов о революционной войне, а будет одно сплошное триумфальное шествие». Итак, допустим, что с недели на неделю ждали мировую революцию и тогда надеялись триумфальным шествием пройти по всему миру, хотя это предположение говорит больше не о гениальности, а о слепоте и фанатической тупости. Но опять возникает вопрос: ради чего, зачем и что принесет всем народам? Да то же самое: всеобщий учет, контроль за распределением продуктов. Всеобщую трудовую повинность. Подчинение миллионов (а тогда уже миллиардов бы) людей единому плану, единой воле, единому советскому руководителю с диктаторскими полномочиями. Зачем? Ради чего? Зачем живых, инициативных, самодеятельных людей превращать в единый, послушный, но зато безмозглый государственный механизм, весь подчиняющийся нажатию одной кнопки? Допустим, что — банальная идея мирового господства, осуществленная не путем походов Юлия Цезаря, Александра Македонского или Наполеона, но путем хитрой отмычки так называемой классовой борьбы и натравливания в каждой стране одной части населения на другую. («Речь идет не о нашей борьбе с войском, а о борьбе одной части войска с другой». Ленин.) Допустим, что банальная идея мирового господства. Но для кого? Чье господство? Желание римского императора господствовать над миром чудовищно, но понятно, так же как любой другой могущественной нации. Но здесь-то чье господство? Неужели только свое? Или своей группы? Но ведь остается пять-шесть лет жизни, а затем — прогрессирующий паралич, и все. Ну, пусть Сталин потом господствовал тридцать лет, но все равно, неужели ради этого надо потрошить народы, истреблять физически лучшую часть каждого народа, морить его голодом, держать в тюрьмах и лагерях, загонять в колхозы, лишив земли, лишив заинтересованности в труде, не говоря уже о поэзии труда, о его радостях, хотя и сопряженных с тяжестью. Труд есть труд. Всякий труд тяжек и связан с потом. Но все же, когда он — трудовая повинность, он тяжек стократ. А еще удивляюсь я, как им, если бы даже и с благими (как им, может, казалось) целями, как им не жалко было пускать на распыл, а фактически убить и сожрать на перепутье к своим высоким всемирным целям такую страну, какой была Россия, и такой народ, каким был русский народ? Может быть, и можно потом восстановить храмы и дворцы, вырастить леса, очистить реки, можно не пожалеть даже об опустошенных выеденных недрах, но невозможно восстановить уничтоженный генетический фонд народа, который только еще приходил в движение, только еще начинал раскрывать свои резервы, только еще расцветал. Никто и никогда не вернет народу его уничтоженного генетического фонда, ушедшего в хлюпающие грязью, поспешно вырытые рвы, куда положили десятки миллионов лучших по выбору, по генетическому именно отбору россиян. Чем больше будет проходить времени, тем больше будет сказываться на отечественной культуре зияющая брешь, эти перерубленные национальные корни, тем сильнее будет зарастать и захламляться отечественная нива чуждыми растениями, мелкотравчатой шушерой вместо поднебесных гигантов, о возможном росте и характере которых мы теперь не можем и гадать, потому что они не прорастут и не вырастут никогда, они погублены даже и не в зародышах, а в поколениях, которые бы еще только предшествовали им. Но вот не будут предшествовать, ибо убиты, расстреляны, уморены голодом, закопаны в землю. Феликс Чуев недавно сообщил мне, что еще при Хрущеве была жива в секретных архивах (а ему кто-то рассказал) запись разговора Владимира Ильича с Дзержинским. — Что-то тихо, Феликс Эдмундович, не пора ли расстрелять человечков десять-пятнадцать по вашему выбору... И гены уходят в землю, и через два-три десятилетия не рождаются и не формируются новые Толстые, Мусоргские, Пушкины, Гоголи, Тургеневы, Аксаковы, Крыловы, Тютчевы, Феты, Пироговы, Некрасовы, Бородины, Римские-Корсаковы, Гумилевы, Цветаевы, Рахманиновы, Неждановы, Вернадские, Суриковы, Третьяковы, Нахимовы, Яблочкины, Тимирязевы, Докучаевы, Поленовы, Лобачевские, Станиславские и десятки и сотни им подобных. Списки можете продолжать сами... Простое порабощение лишает народ цветения, полнокровного роста и духовной жизни и настоящее время. Геноцид, особенно такой тотальный, такой проводился в течение целых десятилетий в России, лишает народ цветения, полнокровной жизни и духовного роста в будущем, а особенно в отдаленном. Генетический урон невосполним, и это есть самое печальное последствие того явления, которое мы, захлебываясь от восторга, именуем Великой Октябрьской социалистической революцией.
(Владимир Солоухин. ЧИТАЯ ЛЕНИНА)

Людмила Сёмина: ВОССТАНОВИТЕ РЕАЛЬНОСЬ
Во всем этом, друзья, я вижу подмену понятий. Читая и цитируя Ленина, надо видеть контекст. Ленинские схемы, умозаключения логические - это еще не действия. Тексты писал теоретик, опирающийся в логике, как всякий ученый, на определенную методологию, ее и разъясняющий. Фантазии о том, что государственный механизм (т.е. управление, а не все общество целиком) способен соорганизовать весь труд народа в единую сосредоточенную (а не распыленную) силу - это главный интеллектуальный тренд конца 19 века (почитайте хотя бы Гастева, основоположника этой механики). То, что Ленин-практик хотел бы воплотить такой тренд как реализованную мечту, - показывает, возможно, историческую ограниченность, недозрелость его натуры, фанатизм - да, увлеченность партийной борьбой - да, смещение нравственных критериев - да. Но цитировать его тексты как доказательство его стремления к диктаторству - это показать уже собственную ограниченность. Далее: что получил такой вот гиперэнергичный, воодушевленный, но и ограниченный суженной методой товарищ в октябре 17-го? Хуже, чем нынешний майдан - он получил развалину вместо страны, с населением, живущим в основном в деревенских избах, безграмотным абсолютно, горемычным в массе своей (читайте хотя бы Гоького или Чехова, Короленко или Гиляровского, то есть очевидцев того времени). Фантазии Гастева о НОТе, рекомендации Маркса о классовой борьбе как инструменте общественных преобразований, воспаленный энтузиазм Ленина, рванувшегося даже не к власти, а к социальному эксперименту и, конечно, переоценившему и свои силы, и силы его научной партии, и способность российского общества подняться до научно организованного коллективного (а не рабского, напротив - от рабства освобожденного, как казалось теоретикам) труда. Ленин - это трагедия интеллигента того времени. Ну, а прочие "недостатки", как то - скверное воспитание, несдержанность выражений в момент особой тяжести (а кто из вам, мои дорогие, не материться в такой момент?), злопамятство (от калмыцких отцовских кровей, что бы там не говорили о любовнике матери, кровь эта видна невооруженным взглядом, особенно в последние годы его жизни), и главное, - неспособность контролировать ситуацию даже в ближайшем окружении, отчего доступ к телу и фактические полномочия стали захватывать, как и всегда, интриганы и диктаторы, - вот это его практически мговенно и убило (вспомните, его хватило всего на четыре года, потом - уход). Пишу это не в оправдание Ленина и не из несогласия с Солоухиным. Пафос его разделяю вполне, но отдаю отчет и в том, что Солоухин писал свои заметки в тот пеиод, когда Ленин был неприкасаемой мифической фигурой, текстами которого власть имущие обоонялись как щитами, поэтому всякое сомнение в справедливости ленинских изречений было уже гражданским подвигом, хотя и не имело к истине никакого отношения. Просто одни размахивали Лениным в свою защиту, другие (60-десятники) стали его же превращать в орудие отпора. И, честно говоря, мне Ленина жаль именно как жертву информационной войны. Все-таки невозможно отрицать, что пусть всего три года ему фактически пришлось рулить процессом, кое-чего он добился - в смысле стабилизации ситуации, хотя, возможно, она устаканивалась сама собой, как сейчас в Украине после полыхания Майдана. Ну6 не Ленин, ну кто-нибудь еще: процесс-то исторический идет сам собой, его можно только удачней или неудачней оседлать каким-то силам. Через три года Ленин полностью отказался от своих теорий и начал в полубреду уже соображать, как примирить научную организацию с реальностью многообразия труда. Я даже не о НЭПе, а о кооперативах, которые, как вы помните, уже в 80-х годах стали первыми шагами к частной собственности. Тоже быстро лопнули пд гнетом бурно поднявшейся олигархии, которой малый и средний бизнес - кость в горле. Вот тут, мне кажется, мы реально и упустили свой исторический шанс, когда гениальная находка Ленина о спасении России через коперативное движение была задушена на корню Сталиным, осуществившим бросок в индустриальый мир именно на костях миллионов. Диктатор и тиран оказался способней в управлении, чем теоретик Ленин, трагедия которого чем-то, кстати, напоминает аналогичную трагедию Егора Гайдара, экономиста-теоретика и не очень удачливого практика-политика, вдохновение котрого воспользовались совсем не те.