"Пылинки времени (2011 г.) ". Николай Анастасьев. СКРЕЩЕНЬЯ. (Предисловие к книге)

Ломко переворачиваются пожелтевшие от времени листы блокнотов, кружатся, неохотно оседая на землю, пылинки памяти, и в этом кружении складываются силуэты лиц, событий, пейзажей, встреч, коих на веку Бориса Панкина, журналиста и писателя, дипломата и государственного деятеля, случилось немало. Они ему дороги, эти лица и эти события, печальные и смешные, важные, порой даже, как принято говорить, судьбоносные, а порой совсем случайные, но почему-то застрявшие в уголках  сознания,  а  теперь вот потребовавшие  слова. Они ему дороги и интересны, но интересны ли  гипотетическому читателю?

Вам, из другого поколения, — что вам скажут имена людей, бывших некогда на общественной сцене премьерами, а ныне сделавшихся  даже  не  пылинками  в  том  блоковском  смысле, который овеществлен уже в самом названии книги, но просто

пылью на поверхности времени? Вам,  из  другого  поколения, —  не  покажется  ли  нелепой и ненужной суетой, игрушечными страстями то, что составляло  если  не  все,  то  немалую  часть  содержания жизни  тех,кто входил в пору  зрелости в 60-е  годы прошлого  столетия, а в 70—80-е грустно расставался — или не расставался, по-всякому  бывало, —  с  романтическими иллюзиями? А  стало

быть, и  содержание жизни  автора, которому в 1956-м, когда собрался ХХ съезд партии, сравнялось двадцать пять.

Помню  я  также  максиму  Герцена:  всякий  вправе  писать мемуары, потому что никто не обязан их читать.

Не обязан — это верно, и все-таки прочитать стоит, о потраченном  времени  жалеть  не  придется.  Говорю  это  с  уверенностью, не просто как человек, испытывающий к автору давние симпатии, скрывать которые не собираюсь, и не просто как единомышленник, товарищ по поколению и в какой-то степени по профессии.

Во-первых, «Пылинки» — это просто занимательное чтение. Можно ничего не знать и даже не хотеть знать про какого-нибудь Петра Ниловича Демичева, некогда вполне влиятельного  партийного  чиновника,  одного  из  главных  вершителей судеб культуры и ее мастеров — и каких мастеров! — Твардовского, Любимова, Ростроповича, Вишневской, но ведь совсем не скучен весь этот театр абсурда, участники которого, от миманса до солистов, с самым серьезным видом перекладывают  бумаги из  одной папки  в  другую,  озабоченно шагают  министерскими  коридорами,  произносят  торжественные речи и переезжают с заседания на заседание, познавая таким образом действительность и людей. 

Вот, например, сцена из бесконечного, беспрерывного спектакля: некий В. Ф. Шауро, тоже  в  свое  время  видный  партийный  функционер,  пеняет Твардовскому —  Твардовскому! —  на  отрыв  от жизни. Автор «Василия Теркина» резонно возражает: это вы, Василий Филимонович, жизни не знаете. А тот обижается: как же это не знаю, очень даже хорошо знаю, каждый день в собраниях участвую.

Капустник,  право,  но  это  в  нынешнем,  нормальном  восприятии  капустник,  а  тогда  не  до  шуток  было,  судьбы  рушились и культура надламывалась. Борис Панкин этого ни в малой  степени  не  скрывает,  так  что  книга  его —  чтение  не только увлекательное, но и поучительное, притом что как раз на поучение в ней даже намека нет.

Кто не помнит прошлого, обречен пережить его вновь. И еще актуальнее: кто выстрелит в прошлое из пистолета, в того будущее выстрелит из пушки.

Одно  из  популярных  развлечений  нынешних  дней — стрельба на поражение старых мишеней и давно сметенных, развенчанных идолов. Благо ведется она из безопасного далека  и  ничем  стрелкам  не  угрожает. И  ладно  бы  еще,  когда были бы они все те же, из другого поколения, хотя и им можно  пожелать  большей…  осмотрительности,  что  ли. Но ведь слишком много объявилось задним числом тайных диссидентов,  которые  в  свою  пору  казались,  да  и  были,  вполне  законопослушными  гражданами. Удивительно  даже,  как это советская власть так долго держалась при столь мощном подполье.  

Такие  превращения  не  похвальны  сами  по  себе, но это, в конце концов, дело личной совести каждого. Хуже, что на сцене театра масок как раз и мифологизируется самым беспощадным  образом  недавняя  история,  что  многократно умножает  риск  того  самого  повторения,  что  запечатлено  в афоризме.

В 60—80-е  годы  Борис  Панкин  был  последовательно главным  редактором  одной  из  крупнейших  газет  страны — «Комсомольской  правды»,  затем  председателем  Агентства по  авторским  правам,  иными  словами — министром,  затем послом в одной-другой европейской стране, то есть принадлежал к тому слою общества (его называют номенклатурой),где принят  свой  этикет, и  ходил  теми  коридорами  власти,  в которых  играют  по  четко  установленным  правилам.  И  как соблазнительно было бы сейчас, по прошествии многих лет, представить  себя по примеру,  увы, многих  как  раз нарушителем  этих  правил  и  бесстрашным  борцом  за  свободу  духа и творческого самовыражения. 

Тем более что действительно Панкин  по  праву может  сказать:  делал,  что мог ,  пусть  другие сделают больше и лучше. Это в пору его редакторства в «Комсомолке» была напечатана статья Федора Бурлацкого и Лена Карпинского, произведшая — свидетельствую как очевидец —  буквально  фурор  в  театральных  и  литературных кругах Москвы, и, наверное, не только Москвы, и не только театрально-литературных:  в  ней,  хоть  и  осторожно,  но  все-таки достаточно внятно было сказано о пагубности администрирования  в  искусстве,  то  есть,  попросту  говоря,  о  вреде цензуры.

А еще раньше, в том же 56-м году в статье «Как погасили “Факел”», защитил от партийного гонения в Калуге молодого и еще мало кому известного Булата Окуджаву.

Это Панкин писал и печатал на страницах той же газеты статьи о честной, или, его же словами говоря, строгой литературе —  книгах Чингиза Айтматова и Валентина Распутина,  Василия Шукшина  и Михаила  Рощина,  Василя  Быкова и Юрия Трифонова, Марка Щеглова и Виктора Розова, Мустая Карима и Даниила Гранина… 

Можно возразить, что в ту же пору острее выступал «Новый мир», и это будет правда.

Только хорошо бы не забывать разницу между ежемесячным журналом,  являющимся  к  тому  же  в  представлении  современников  оплотом  свободомыслия,  и  ежедневной,  с  многомиллионным тиражом, партийной по определению (ну комсомольской — какая разница?) газетой.

Между прочим, лучше других понимал и ценил позицию Бориса Панкина — редактора и литературного критика — сам же Александр Трифонович Твардовский,  благодарно  откликнувшийся  в  личном  письме автору на его статью об эпопее Федора Абрамова о Пряслиных. 

Наконец — факт малоизвестный и свидетельствующий уже не о хорошем литературном вкусе и редакторской смелости, но о даре  сострадательности — именно Панкин, уже  в качестве руководителя Агентства по авторским правам, умудрился  каким-то  образом  устроить дело  так,  что  гонорар  за театральные представления в Америке достался не как обычно — упырю-государству, а самому драматургу — Михаилу Рощину, которому нужна была  срочная операция на  сердце, каких  тогда  в Советском Союзе не делали. Делал  в Штатах только входивший в славу Майкл Дебейки. Недавно замечательного мастера не стало, но кто знает, сколько прожил бы он, когда бы не авантюра, на которую пошел Борис Панкин.

Кто-то  опять-таки  возразит:  да  что  тут  такого,  нормальный человеческий поступок. Так оно и есть, конечно. Только ведь прав был Бернард Шоу, говоря, что я — это я и мои обстоятельства. А в таком интерьере, в каком разворачивались эти события, естественные — какие же еще? — человеческие реакции как-то сильно повышаются в цене.

Этой  истории —  хотя  какой,  казалось  бы,  выигрышный сюжет! — в «Пылинках» нет, другие возникают, но и в этих случаях автор сохраняет благородную сдержанность, никогда, даже если для этого есть полные основания, не стремясь утвердиться на авансцене и тем более не стараясь представить себя таким, каким не был. А ведь разве не лестно было бы покрасоваться в кругу таких людей, как Гагарин, Уланова, Константин Симонов, Астрид Линдгрен — этих и иных первостепенных

фигур отечественной и мировой культуры, с которыми, короче дальше ли, приходилось сближаться автору?

Наверное, поэтому и  удается  ему при  всей  естественной субъективности  взгляда  достоверно  реконструировать  даже не просто события, происшедшие в разное время, с участием разных  персон,  знаменитых,  не  очень  знаменитых  и  совсем безвестных, но  саму  атмосферу пережитого  рядом и  вместе с другими.

Только  тут  я,  собственно,  и  перехожу  к  главному.  Возможно,  напрасно  потревожил  я  тень  Герцена,  вспомнив  его высказывание о мемуарах. Потому что «Пылинки» — не мемуарная книга. В том смысле не мемуарная, что здесь самым решительным образом сбита правильная хронология событий и соотносятся они друг с другом не во времени, не в пространстве, даже не тематически — перечень этих «не» можно продолжать, — но  ассоциативно. Автор,  как  уже  было  сказано, листает блокноты и тетради, перечитывает записи, сделанные сначала  совсем  юным  репортером,  затем  молодым,  но  уже маститым редактором, а еще послом, а также литературным критиком и прочая и прочая и тут же перемещается из далекого, очень далекого порой прошлого в самое что ни на есть актуальное настоящее, оттуда снова возвращается назад, затем отступает  в  сторону по  горизонтали, на  чем-то  задерживает взгляд, чтобы тут же продолжить нелинейный путь, каковой, собственно, и предстает подвижной точкой скрещения людей, идей, историй. 

При этом интересуют его в этом втором прочтении не собственные давние рассуждения, а то, что он услышал в разные времена от своих бесчисленных собеседников.

Услышал и  запечатлел. Они-то,  эти фразы, притчи, речения, аллегории и прочее и составляют основную ткань книги. Образуется сложная повествовательная композиция, в которой для меня лично, да, думаю, и объективно, важнейшими являются два четко проступающих узора.

Борис Панкин принадлежит  к поколению шестидесятников, которое не ругает сейчас только ленивый, причем стрелы летят со всех сторон, естественно, с учетом зеркальной их перемены — вчерашние левые стали правыми и наоборот. Одни с демуленовским пафосом клеймят за то, что, мол, именно шестидесятники подготовили распад  великой державы, другим смешна наивность и нерешительность — какое там может быть человеческое лицо у социализма?

Духовная  биография,  принадлежность  к  этому  славному племени и очерчивает колеблющиеся контуры одного из тех двух  узоров,  что  скрепляют  всю мыслительную  инженерию

книги.

Славному? Но почему же не чувствуется ни в сюжетах ее, ни, главное, в интонации ничего похожего на ностальгию?

Помню, при первом, еще в рукописи, прочтении меня это насторожило. Показалось,  что  автор,  пусть  и  в  сдержанной форме,  присоединяется  к  общей  хуле. Это  что же  такое  получается — по своим бьем?

Но потом, поостыв, я сообразил, что ни огорчаться тут нечего, ни обижаться не на кого.

«Пылинки» — это духовный самосуд. Не побивание себя камнями, не покаяние на площади, но  внутренний  диалог  с самим собой — сдержанный, честный и, если вновь воспользоваться названием сильно прозвучавшей в свое время книги

литературно-критических очерков Бориса Панкина «Строгая

литература», строгий.

Мало клясться верностью собственным убеждениям, писал Достоевский, надо еще постоянно проверять их на истинность. Вот Панкин и проверяет, и, быть может, само это душевно очень нелегкое занятие и удерживает от лирической грусти в повествовательном тоне, той легкой целительной грусти, которую всегда порождает возвращение в молодость со всеми ее очарованиями и заблуждениями. Хотя мне, по совести говоря, такого ностальгического вздоха все же не хватает.

И второе, самое, по-моему, существенное, если говорить о современном звучании книги.

В конце концов, у любой нерядовой книги — а «Пылинки» явно книга нерядовая — всегда два автора: помимо того, чье имя стоит на обложке, еще и читатель.

Так  вот,  этот  соавтор  в моем  лице  находит,  что  главный содержательный интерес книги сосредоточен в этой точке — да,  по-прежнему  подвижной,  композиционно  не  закрепленной, — где наши нынешние патриоты-державники сходятся с нашими же либералами-западниками. Сходятся  в  буквальном  смысле,  не  как  заклятые  враги, какими являют себя городу и миру, но как тайные союзники. И это не авторское своеволие, это, увы, наличная реальность нынешней российской сцены.

В своем «Соло на IBM» — нью-йоркских записных книжках — Сергей Довлатов вспоминает одну встречу с Иосифом Бродским.  Заговорили  об  общем  петербургском,  вернее,  ленинградском знакомом, и Бродский вздохнул: господи, до чего же он советский. Ничего подобного, возразил Довлатов, он всегда выступал против колхозов (или чего-то в том же роде, запись  воспроизвожу по памяти). Ну  антисоветский,  так же тяжело вздохнул нобелиат, какая разница?

Вот-вот. Либерал —  это  кто  такой?  Если  отвлечься,  при  всей  их

важности, от экономических, политических, юридических позиций, это — человек диалога, человек середины, которую так высоко ставил Паскаль, а следом за ним Вольтер при всех мировоззренческих несогласиях  с  великим  соотечественником.

Не  хочется  в  тысячный  раз  воспроизводить  афоризм  насчет жертвенной готовности дать высказаться другому.

Но не таковы наши либералы. Это люди баррикады, у них пламенный  взор,  они  любят  разоблачать  и  умеют  говорить, иногда чрезвычайно красноречиво, но совсем не владеют навыком слушания. А  ведь,  как  говорил  еще  один интеллектуал  с  Запада,  то есть с родины либерализма, Иоганнес Бехер, противоположностью ошибки является ошибка.

Вот  с  такого  рода «либерализмом»  Борис  Панкин  и  полемизирует, иногда в острой, хотя всегда достойной, то есть либеральной,  форме.  У  него,  замечу,  есть  ясное  моральное право на такую полемику, большее, скажем, чем у меня, хотя вот как раз в данном случае мы с ним единомышленники, без всяких оговорок и сомнений с моей стороны. Это право обеспечено, помимо всего прочего, его непосредственным, хотя

и  непродолжительным  опытом  участия  в  переменах,  происходивших у нас на рубеже 80—90-х годов ХХ века. Как раз потому непродолжительным, что либерал, этот аристократ духа, никогда не приходится ко двору в обществе радикалов, пусть

и вдохновляющихся самыми лучшими намерениями.

Хотелось бы ошибиться, но, боюсь, если эта книга попадется на глаза кому-нибудь из таких людей, они бросят в автора камень и заклеймят конформистом. Что ж, это лишний раз укрепит в правоте нехитрой, в общем, мысли: революции, а лучше, эволюции в формах собственности, управления и так далее должна предшествовать тяжелая, медленная перестройка в умах.

Тайная, неписаная свобода выше любых писаных прав, хотя — кто спорит? — дороги и они. И пока такая перестройка не осуществится, либерализм у нас будет только риторический, а демократия суверенная.

Вот на какие примерно мысли наталкивает занимательная и поучительная книга с легкомысленным названием «Пылинки времени».