НАШИ УТРАТЫ

2 октября 2016 года на 71-м году жизни скончался наш коллега, член Клуба, журналист-международник Григорий Пашков

Ушел хороший человек

Он дотянул до 70 лет, очень хотел отметить этот юбилей. На юбилейнике пять лет назад мы вручали ему награду Союза журналистов России, Григорий был по-настоящему рад. Гипертония сузила круг его жизни, в последние два года он безвылазно жил на даче, на Николиной горе, где когда-то получил этот участок его отец, член-корреспондент Академии наук, один из ведущих теоретиков политэкономии социализма. Григорий закончил МГИМО, поработал в "Советской России", потом в нашей "Комсомолке" на этаже и вскоре уехал собкором в Берлин. Проводил там какие-то грандиозные международные фестивали, имел к этому делу вкус и желание. Вообще мыслил глобальными категориями. Недаром после переворотов, в 90-е уже годы создал одно из влиятельных социаологических агентсв "Служба "Мнение". Другое дело, что в новой России такие агентства не очень были востребованы, постепенно схлопнулись и заглохли, так что и у Пашкова Григория дела тоже накренились. Но он с удовольствием вошел в наш клуб и пока был "на ходу", активно участвовал в его жизни. Именно он в начале нашей деятельности провел опрос ветеранов КП, чтобы выяснить их жилищные, бытовые и социальные условия; опрос этот тогда и привлек многих в состав клуба, и позволил определить, кому какая помощь требуется. Мы искренне скорбим по нашему другу!  5 октября пройдут похороны на кладбище в деревне Аксюнино, у Николиной горы, там, где уже лежат его родители. Там же в прошлом году мы похоронили международника Александра Кривопалова, так что Григорий будет здесь в кругу уже и своего иностаррого отдела. Царства небесного, Гриша!

Слово прощания:
За  окном осень – тяжелые тучи, льет дождь – и кажется, что природа плачет. Причина есть: умер наш коллега, большой и шумный человек Григорий Пашков, или просто Гриша, как мы его всегда звали.
Работал он в международном отделе «Комсомолки», но его хорошо знали и в других отделах, потому как он был не только большим и шумным, но очень дружелюбным, общительным. И мы ему платили тем же – общением с ним, дружбой.
Как свидетельствует Яндекс,  Григорий Пашков родился 22 июня 1946 года в Москве. Отец - Пашков Анатолий Игнатьевич (1900-1988гг.), член-корреспондент АН СССР по политической экономии.  В 1972 году Григорий окончил Московский институт международных отношений МИД СССР по специальности «журналист-международник».  В 1972-1977гг. работал в редакции газеты "Советская Россия".  В "Комсомольской правде" - с 1977 по 1990 годы: корреспондент отдела международной информации, собственный корреспондент в Берлине.  А до болезни был директором Исследовательского института "Служба "Мнение".
Когда в прошлом году я позвонил ему, чтобы пригласить на сбор собкоров-международников «Комсомолки», он  ответил с юмором: «Я к вам, ребята, не приеду, а вы ко мне приезжайте - и я вам налью». Знаю, что наши ребята к нему приезжали, и он действительно им наливал, не жалуясь на болезни. Но, к сожалению, иногда мы бессильны сражаться с ними.
Кто знал и кто не знал Гришу – просто помяните его! Хороший был человек.
Анатолий Строев, президент Международного клуба собкоров «Комсомольской правды»

1 сентября 2016 года на 87 году жизни скончался наш коллега, член клуба журналистов КП, журналист-международник Борис Александрович Гурнов

ОН БЫЛ МЕЖДУ НАРОДАМИ

Наш многолетний коллега по шестому этажу Борис Александрович Гурнов родился 10 августа 1930 года в Москве в семье служащих. Внук великого русского историка Н.Костомарова. Всю войну провел в Москве, сбрасывая зажигательные бомбы с крыши своего дома в Столешниковом переулке.

Закончил юридический факультет МГИМО МИД СССР. Полиглот: владел немецким, румынским, английским, французским, итальянским языками. Работал в Румынии представителем в ССОД. С 1955 года – в иностранном отделе «Комсомольской правды». Работал собственным корреспондентом газеты в ГДР, Великобритании, Франции. Был фронтовым корреспондентом «Комсомолки» в воюющем Вьетнаме. Был одним из первых ведущих программы «Международная панорама» на ЦТ, недолго сотрудником газеты «Правда», затем редактором иностранного отдела журнала «Сельская молодежь», редактором литературного альманаха «Подвиг». В 90-е годы стал издателем и главным редактором журнала «Интерпол» и газеты «Интерпол-экспресс». В последние годы был редактором ежемесячного литературного альманаха «Интерполиция».

Автор более 20 документальных фильмов и 5 книг по международной тематике. Имеет правительственные награды.

Вечная память, Борис Александрович!

Коллеги по «Комсомольской правде».

Похороны в субботу, 3 сентября, панихида состоится в 13:30 в траурном зале ЦКБ (ул. маршала Тимошенко, 25)

13 августа 2016 года скончалась журналист Рада Аджубей

Рада Аджубей, человек, жена и дочь

10 августа 2016 года ушел из жизни скульптор Эрнст Неизвестный, автор стелы погибших военных корреспондентов "Комсомольской правды"

Эрнст Неизвестный и "Комсомолка"

Умер Эрнст Неизвестный. Умер на 92 году жизни, когда казалось уже, что будет жить вечно, как будут жить его гениальные произведения, составившие целую эпоху в искусстве и наложившие свой отпечаток на историю нашей страны.
Об этом скажут еще много и многие. Мне хотелось бы в эти горькие часы примирения с его смертью сказать о его связях с «Комсомолкой», которые завязaлись как раз после сокрушительных нападок на него Никиты Хрущева в Манеже и не прерывались никогда.
Готовясь к очередным юбилеям Победы и «Комсомолки», мы попросили Эрнста создать памятник военкорам «Комсомолки», погибшим на фронтах Отечественной войны.
Он предложил свою идею, стелу с комбинацией штыка и пера, и в дни юбилея памятник был сооружен и торжественно открыт в холле нашего Шестого этажа. Но подробнее об этом скажет уже сам скульптор в своей беседе с корреспондентом ТАСС, много-много лет спустя после того, как его изумительная работа буквально вросла в интерьер Этажа.
«В свое время, - рассказал он, - я по просьбе главного редактора Бориса Панкина сделал монумент в память журналистов “Комсомольской правды”, погибших в Великую Отечественную войну. Открытие было очень помпезным. Присутствовали многие наши военачальники во главе с маршалом Коневым. Встреча называлась "Фронтовая землянка". Мы пили спирт, как на войне, из алюминиевых кружек и пели фронтовые песни. Панкин повесил табличку, где было сказано, что скульптура создана мною, погибшим в атаке лейтенантом Украинского фронта, которым командовал Конев. Я действительно во время войны считался погибшим. Рядом с табличкой поставили оружейный патрон с цветком.
Вскоре после этого я окончательно впал в немилость и уехал из страны. Но позже узнал, что все так и осталось стоять в “Комсомольской правде” - и монумент, и табличка, и патрон».
Остается добавить, что то, что так приятно удивило и порадовало нашего великого друга, для нас «шестиэтажников» было вполне естественным шагом.
Последний раз мы встретились в Эрнстом в Нью Йорке в октябре 1991 года. Памятью о той встрече остался цикл подаренных им работ под общим названием «Стены, которые мы проходили».
Эрнст Неизвестный умер. Слава его не померкнет никогда.

Борис ПАНКИН
(Комсомольская правда, 10 августа 2016 года)     http://www.kp.ru/daily/26567.4/3582335/

5 июля 2016 года ушла из жизни Елена Калядина, журналист-международник "Комсомольской правды" 80-90-х годов. Светлая память, коллега!

КРАСАВИЦА ИЗ ИНО

Ее уход оказался внезапным не только для нас, но и для родных, которые не сразу спохватились, что Лена долго не звонит. Полиция расследовала ситуацию и установила, что имел место несчастный случвй: скорей всего, Лена поскользнулась в ванной, силно ударилась и не смогла никому позвонить. Все любили ее, а ушла в полном одиночестве. И не знаешь, чем помочь! Лена была в своем поколении буквально душой иностранного отдела, а некоторое время и его заведующей. Впрочем, из отзывов на фейсбуке по поводу ее кончины видно, что яркая, дорая, веселая, компанейская, заводная Калядина была, как пишут друзья, душой и всего нашего Шестого этажа. Вот почему такая большая волна сожаления, соолезнований, вот почему ее уход большинство называет горем. В Клубе она координировала связи с нашими зарубежными собкорами разных времен: ее все знали. И до последнего поддерживали во всем, чем могли - медицинской помощью, адвокатской, когда это ей понадобилось.  В журналистике она оставила свой след: переводила с греческого, много писала об этой стране, была в Сербии какое-то время собкором, внештатным, как зачастую в советские времена случалась с журналистами-женщинами, но вполне работоспособным. Читатели узнавали ее как автора крепких и актуальных публикаций. К сожалению, Елена ущла на 59-м году жизни, совсем молодой. Она была красивой и стильной, болезнь не затронула ее внешности. На этой фотографии она снята год назад, на празднике 90-летия газеты. Такой мы ее и запомним!

Прощание с Еленой будет происходить в храме Ваганьковского кладбища (М. 1905 года) в понедельник, 11 июля 2016 года, в 11 часов. Поминовение проводит Клуб журналистов КП с помощью Валентина Юмашева и Александра Дроздова, оно пройдет в Домжуре 11 июля, в 13 часов.

25 июня 2016 года ушла из жизни Татьяна Елаховская. Скорбим!
БЛОКАДНИЦА
Через три месяца ей было бы 83. И это феноменальный результат в борьбе за жизнь для человека, которого сиротой  семи лет вывезли из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни» и который на память о пережитой блокаде получил ослабленный на все оставшиеся годы организм и букет хронических заболеваний. Сегодня можно уже сказать об этом, чтобы отдать дань уважения поистине героически прожитой жизни, где никто из окружающих «ничего такого» не замечал и не видел.
Зато мы видели и знали, что Татьяна – добрейшей души человек. Шестой этаж стал для нее родным домом, а коллеги – ее семьей. Занимая скромную должность референта в секретариате, она всегда и каждому готова была прийти на помощь, переложить на себя ту мелкую рутину процесса публикации, который так выматывает и нервирует автора, так полон всяких подвохов и возможностей ошибиться. А сколько секретов и тайн было ей поведано, сколько советов и прямой поддержки от нее получено. Она была самоотверженно предана газете и ее людям. А мы ее искренне любили.
Прощание с Татьяной Сергеевной пройдет в храме при Боткинской больнице в среду, 29 июня, в 10 часов утра.

ТАКИМ ОН НАМ И ЗАПОМНИТСЯ…

7 апреля 2016 года от тяжелой болезни скончался наш собкор по Литовской ССР в 80-е годы Николай Лашкевич

Лучше бы не получать нам таких новостей: не стало нашего коллеги – собкора «Комсомольской правды» в Литовской Республике, нашего доброго товарища, соратника, отзывчивого, душевного человека, прекрасного журналиста Николая Лашкевича.
Еще, кажется, вчера мы вместе с ним прогуливались по Родосу в компании своих же, вчерашних собкоров «КП», рассуждая об изменчивости мира в глобальном масштабе и в нашем, журналистском, в частности. Ни единой жалобы на здоровье, на трудности в жизни или работе. Улыбка, мечты о будущем, надежды на спокойную жизнь пенсионера на болгарском берегу…
Он пришел в «Комсомолку» в мою бытность завкорсетью – точно такой же: улыбчивый и спокойный. Ни грамма суетливости, как это бывало у других стажеров – кандидатов в собкоры «КП». Но при этом -  уверенность в своих силах, журналистских способностях. Так оно и получилось: и работал уверенно, достойно, и общался с другими собкорами без скидок на молодость.
Он горячо поддержал нашу идею объединить всех собкоров «Комсомолки» в клуб, все годы откликаясь среди первых, если вдруг возникала острая необходимость помочь кому-то из членов Клуба.  
Из «Комсомолки» Лашкевич перешел в «Известия» - тоже собкором в Литве. А потом – Москва, журнал «Родина», «Парламентская газета», журнал «Российская Федерация сегодня», наконец – газета Парламентского Союза Беларуси и России «Союзное Вече».  Шеф-редактор газеты Николай Ефимович говорит, что смело оставлял Лашкевича на хозяйстве, очень рассчитывая на него и в будущем, не подозревая о его тяжелой болезни.
Мы тоже рассчитывали - что еще много раз встретимся с нашим другом Колей, посидим-поговорим, обсудим и даже, быть может, снова сойдемся на Родосе, на международном форуме «Диалог цивилизаций»… Ведь пару лет назад он отметил 65. Всего - 65!  
Таким вот он и был, как на этом фото. Таким он нам и запомнится!
Анатолий Строев, президент Международного клуба собкоров «Комсомольской правды»

УТРАТЫ 2015 ГОДА: великолепная тройка из приемной главного редактора - Евдокия Михеева, Маргарита Басалова, Надэра Незаметдинова. Иван Зюзюкин из школьного отдела, Новелла Иванова и Александр Кривопалов из международного. Всеволод Арсеньев и Геннадий Селезнев. Валерий Кисилев, Нугзар Микеладзе, Нина Павлова, Римма Барабанщикова. Вечная память!

30 декабря 2015 года, не дожив месяца до своего 85-летия, скончался Александр Владимирович КРИВОПАЛОВ, ведущий сотрудник и руководитель международного отдела "Комсомольской правды" в 60-е годы.

В ноябре 2015 года скончалась Римма Барабанщикова

Римма ушла, не дожив двух месяцевдо 87 лет. Работала она больше сорока лет референтом т.н. "Досье" международного отдела. Из тех сотрудников "Комсомолки", без которых все журналисты остаются как без рук... Светлая память нашей подруге!

25 октября 2015 года на 76-м году жизни скончалась член Клуба, драматург и православная писательница Нина Павлова

ЕЕ КНИЖНЫЙ ИКОНОСТАС

Вспоминая Нину, все повторяли: необычайно талантливая, до сих пор помню ее очерки начала 70-х, необычайно живая и милая – кареглазая, рыжая, с конопушками. Кто-то вспоминал ее публикации научного свойства – Нина после окончания факультета журналистики МГУначинала в «Комсомолке» в социологическом подразделении, Институте общественного мнения. Кто-то помнит ее газетный разворот «Души прекрасные порывы», очень характерный для времен оттепели с их поиском духовности. Вспоминают, как Нина ушла в студию Арбузова, которую закончила с готовой пьесой «Вагончик», принятой Олегом Ефремовым для постановки во МХАТе и поставленной там режиссером Камой Гинкасом. Потом были другие пьесы и много рассказов, была писательская и театральная среда.

А потом, в 1988 году, Нина Павлова поселилась близ Оптиной пустыни. К этому времени она воцерковлена, начинает писать рассказы на христианские темы. В 2002 году выходит ее главная книга жизни - «Пасха Красная», о трёх Оптинских новомучениках — иеромонахе Василии и иноках Ферапонте и Трофиме. Книга выдержала четыре переиздания и, несомненно, впредь будет переиздаваться, поскольку сразу вошла в раздел канонических произведений о православной вере. Есть и еще две христианские книги Павловой – «Иди ко мне» и «Михайлов день». Так что, образно говоря, Нина сумела за вторую половину своей жизни возвести свой собственный иконостас – книжный.

Православный мир с уходом нашего коллеги по «Комсомолке» понес большую потерю. Мы скорбим вместе с ним. И тоже будем помнить свою талантливую и обаятельную подругу.

- 28 июля 2015 года, на 89-м году жизни, скончалась Незаметдинова Надэра Садэковна, четыре десятилетия бывшая помощницей ответственного секретаря "Комсомолки" в 50-90-е годы

-19 июля 2015 года мы потеряли Геннадия Николаевича Селезнёва, главного редактора "Комсомольской правды" с 1981 по 1988 годы (см. отдельную подборку ниже)

- 21 мая на 79-м году жизни ушел из нее наш коллега, главный художник "Комсомольской правды" более 20 лет Всеволод АРСЕНЬЕВ (см.отдельную подборку ниже)

НАШИ УТРАТЫ

Вырадаем глубокое соболезнование члену Клуба, известному журналисту, писателю, лауреату знака "Золотое перо России" Геннадию Бочарову в связи с кончиной на 52-м году жизни его сына Дмитрия Геннадьевича, известного также как писатель, мастер интеллектуальной прозы, лауреат литературных премий Дмитрий Бакин. Разделяем горе этой большой потери!

Геку - мои слезы.
У него был замечательно талантливый сын...
Нету никаких слов.
Оля Кучкина

НАШИ УТРАТЫ

5 апреля 2015 года после тяжелой продолжительной болезни ушла из жизни Новелла ИВАНОВА, замечтельный журналист-международник и писатель. Сообщение о месте и временипрощания будет опубликовано позже. Клуб выражает соболезнование близким и товарищам нашей подруги. Вечная ей память!

Новелла Александровна Иванова — яркая звёздочка советской, прежде всего, комсомольской журналистики. Она дебютировала в отделе комсомольской жизни «Московского комсомольца» и сразу обратила на себя внимание талантливыми очерками. Когда судьба занесла её вместе с мужем в Японию, «Комсомольская правда» предложила Ивановой стать там собкором. Несколько лет газета печатала её живые, всегда познавательные корреспонденции, которые потом составили книгу «Япония без кимоно». По окончании командировки Новелла долго и весело, с выдумкой, работала в штате редакции, и когда перешла потом в другие издания, в «Комсомолке» у неё остались пожизненные друзья.

Она много лет работала в «Огоньке», встречалась с видными зарубежными политическими деятелями, её интервью часто становились событиями нашей международной журналистики. Первой, самой сильной симпатией Новеллы в этом ряду был Фидель Кастро.

Постсоветское время Иванова посвятила становлению и развитию еженедельника «Семья», где в полной мере развернулся её талант организатора многолетних разговорах на страницах газеты с читательницами, новых и новых инициатив.

Новелла была неисчерпаемым источником идей, её творческая энергия не имела пределов. При всём напряжении редакционной работы она постоянно выпускала книги, последнюю - «Как любят в России», может быть, ещё можно найти на книжных прилавках. И всегда, при всех обстоятельстах оставалась Женщиной с большой буквы, жила в окружении верных друзей.

К 80-летию сын Игорь сделал маме подарок — издал книгу прелестных стихов, которые она, оказывается, писала всю жизнь, но никогда никому не показывала. Вот одно из них.

Как трудно женщиною быть

В век торопливый, отчуждённый,

Когда немеет доброта,

Царит цинизм непобеждённый.

Когда касанье рук и плеч

Не предвещает тайны встреч,

А радость робкого свиданья

Уходит в старину преданий.

Когда мужчины забывают

Нам просто так цветы дарить,

Как трудно женщиною быть!

Когда наш локон не хранят,

И не поют нам серенады.

Скажите, кто когда решил,

Что это нам теперь не надо?

Дорогая наша подруга, наш товарищ по жуналистской страде, мы всегда будем помнить о тебе.

Юрий Изюмов

Свои соболезнования выразили коллеги Новеллы Ивановой по Клубу журналистов КП Борис Панкин, Людмила Овчинникова, Ольга Кучкина, Геннадий Бочаров, Кира Лаврова, Александр и Валентина Кривопаловы, Ирина Хуземи, Виктор Грибачев, Александр Пумпянскийф, Елена Липатова, Александра Гончаренко, Виктор Дюнин, Юрий Бережной, Павел Михалев, Инга Преловская

ПРОЩАНИЕ С НОВЕЛЛОЙ ИВАНОВОЙ состоится 8  апреля в 12-30 в ЦКБ по адресу: ул.Маршала Тимошенко, 25. В 12-00 с  парковки перед торговым центром «Рублевский» туда отправится автобус «мерседес» черного цвета вместимостью   18 человек.  От выхода  из метро «Крылатское» (последний вагон из центра) до ТЦ «Рублевский» примерно 300 метров. После гражданской панихиды  и отпевания тот же автобус к  14-00  доставит на поминки (зал в районе ст.м. «Аэропорт»).

Телефон для связи с Игорем Ивановым, сыном Новеллы и нашим коллегой8 903 728 84 70, почта fidel2008@yandex.ru

НАШИ УТРАТЫ

19 марта 2915 года на 57-м году жизни скончался наш товарищ Нугзар Микеладзе
ВМЕСТО ПРОЩАЙ
Он — один из основателей нашей газеты. Это им воспитанные и вздрюченные спецкоры работают в самых невозможных условиях, а весь последний год — на войне.
Я почему-то уверен, что он тоже ее жертва, и рак этот от невероятного стресса и ответственности за своих сотрудников под огнем.
Он и врачи (и наши в Боткинской, и немецкие — огромное спасибо!) победили Т-клеточную лимфому. Но сил восстановиться уже не хватило…
Я был у него в Мюнхене 8 марта, уже уходил, он показал две исхудавших руки и сказал с непередаваемым величием:
— Митя, я исчезаю…
У нас нет никакого опыта жить и работать без него. Думаю, мы и не научимся этому.
Дмитрий МУРАТОВ
(Новая газета, 20.03.2015)

Он был очень красив. Это первое, что бросалось в глаза любому (мужчине или женщине) при знакомстве. И сколько бы потом ни прошло времени (лет, десятилетий) вашего знакомства с ним — вы также отмечали его красоту, как будто только что его увидели. Не слащавую красоту, не ложно-значительную, без дешевого плейбойства, а очень мужскую, княжескую.
Он ведь был князь. Настоящий грузинский князь: Нугзар Кобаевич Микеладзе.
С княжеством своим никогда не носился, не зацикливался на нем, для друзей это было скорее поводом к шуткам. Но он был князь, князь… Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Потому что — неподдельное благородство, ум, талант, внимание к людям.
Он пришел в «Новую», тогда еще «Новую ежедневную газету», в 1993 году, как только мы открылись. Он был среди «отцов-основателей».
Он сам очень классно писал. А потом стал заместителем главного редактора.
Он был редактором не по должности, а по сути. Редактировал материалы с наивозможной, непревзойденной тщательностью. После его правки газетные заметки становились шедеврами. Он так умел вдохновлять и нацеливать нет, не на успех, — на качество.
Мы потеряли друга, лучшего из коллег.
Приносим свои соболезнования родным и близким.
Зоя ЕРОШОК

Эх, поменьше бы, поменьше бы нам таких известий! Но что поделать: с утра поздравляешь кого-то с днем рождения, с юбилеем – круглым или не очень, пишешь приятные и даже неожиданные слова и признания, а вечером все меркнет от простого и короткого сообщения: «Толя, сегодня ночью Нугзар Микеладзе умер. Игорь Сичка».
Я мало знал Нугзара (о чем сожалею!), он был уже из нового поколения собкоров «Комсомолки», но которые, как мы знаем, ярко зажглись на небосклоне нашей нестареющей газеты.
Одно хочу сказать: пусть светит! Как та звезда, что погасла, а свет от нее все идет и идет через годы и расстояния!
Анатолий СТРОЕВ

В 89-м мы были собкорами «Комсомолки»: Нугзар — в Грузии, я — в Украине. Мы все тогда считали друг друга братьями и сестрами, хотя виделись только на совещаниях в Москве.
Родными со временем остались немногие.
Мой брат Нугзар был душой компаний и таким красивым — глазам больно. Но, кажется, сознательно «притушивал» это аристократичное сияние внешности деликатностью, свойственной только тем, кто действительно — выше. Журналистика увела его из спорта, с которым Нугзар тоже сочетался, в моем понимании, совершенно. Лучник. Исчезающее, очень мужское, благородное единство напряжения и свободы, полета и цели.
Благодаря Нугзару я пришла в «Новую». Гораздо позже, чем следовало, чем он говорил, никогда не упрекая. Очень ждала всегда звонков. Знала, кому первому пожалуюсь, если плохо, или похвастаю без особых причин. Завидовала спецкорам из его отдела, ревновала.
Тоска и смятение без тебя, братик.
Ольга МУСАФИРОВА, Киев

ДРУГУ

О встрече договаривались летом:

«Нет, не сегодня… Через пару дней».

И лето улетело. Осень следом,

зима в молчанье двинулась за ней.

Весенним утром –

солнечным, морозным – 

(дыханье здесь, а снег ушел навек)

я принесла тебе четыре розы.

Четыре розы.

Белые, как снег.

Ты здесь еще – душа и даже тело.

Слова бессильны. Смертен человек.

Я с краю положила неумело

четыре розы,

нежные, как снег.

Наталия МОРЖИНА

Прощание с Нугзаром Кобаевичем Микеладзе пройдет
в Большом траурном зале
Центральной клинической больницы
(ул. Маршала Тимошенко, 25)
во вторник, 24 марта,
с 11:00 до 13:00

НАШИ УТРАТЫ

18 января 2015 года, на 83 году, после тяжелой продолжительной болезни ушел из жизни один из лучших очеркистов «Комсомольской правды» 60-70-годов, заведующий ее школьным отделом, отец-основатель страницы для старшеклассников «Алый парус», лауреат журналистской премии «Золотое перо России», известный детский писатель и заслуженный работник культуры Иван Зюзюкин.

ЗОЛОТОЕ ПЕРО С ПЕРЧИНКОЙ И БАБОЧКАМИ

Иван Иванович (или для многих - просто Ванечка) - из легендарных журналистов "Комсомолки", которые не просто в ней работали, но именно они и определяли лицо газеты, делавшее ее лучшей и непревзойденной. Дальневосточник, хабаровчанин, он приглашен был собкором "Комсомольской правды" по своему региону в 1961 году, а ушел из редакции на "вольные хлеба" свободного писателя уже в 1975-м. Многие годы заведовал школьным отделом, был признан одним из лучши х очеркистов газеты, придумал с Симоном Соловейчиком 50 лет назад спецвыпуск для старшеклассников "Алый парус", фактически создав в отечественной журналистике новый язык - монолог подростка. Ему обязан школьный отдел появлением в штате невиданного прежде персонажа - выпускника школы Леши Ивкина, который стал камертоном новой страницы, а затем - и первым капитаном АП. В "Алом парусе" вырастали многие легендарные ныне личности - от Юры Щекочихина, Павла Гутионтова, Надежды Ажгихиной, Валерия Хилтунена, Леонида Загальского, Андрея Чернова, Алексея Дидурова, Николая Булгакова до Валентина Юмашева, Бориса Минаева, Сергея Кушнерева, Юлии Будинайте. И зюзюкинская интонация задиристости, самоиронии, некоторого даже веселого хулиганства с - одновременно - пронзительной искренностью, романтизмом, нежностью, драматизмом переходили из поколения в поколение "парусников" как главная мелодия их жизни и судеб.

Конечно, Зюзюкин был шире одного "Алого паруса". В газете 60-х он придумал и еще один замечательный, тоже легендарный формат - социологический очерк, корифеем которого  вместе с Валерием Аграновским и стал. Он оказался прекрасным детским исателем - с прозрачной, фантазийной, легкой, теплой прозой. Будучи человеком необычайно деликатным, Иван умел оставаться "за кадром", хотя и получил "Золотое перо России", а затем и Почетный знак "Честь. Достоинство. Профессионализм" от Союза журналистов России. У него вышло много книг, отмеченных в том читсле и литературными премиями, но, пожалуй, еще больше осталось в замыслах, в черновиках, в рукописях. На клубном сайте в разделе ПУБЛИКАЦИИ мы опубликовали впервые его юмористичесие миниатюры - Непроходимые мудрости, или Дурашки, как он их называл. А буквально в последние дни жизни он обсуждал с Вячеславом Недошивиным и Ниной Аллахвердовой замысел еще одной книги, уже подготовленной к изданию. Его уход, как водится, оказался, несмотря на болезнь, все же неожиданным - наверное, из-за того, что Иван до последнего не сдавался, а работал, работал и работал. Посмеиваясь, как всегда, над своим недугом и над своими неутоленными творческими амбициями.

Вечная тебе память, наш Ванечка!

Людмила Сёмина

ВСЕГДА БУДЕШЬ С НАМИ
Сказать, что умер Иван Иванович Зюзюкин, будет абсолютно неправильно. Ушел от нас… Покинул этот мир… По-другому - невозможно. И то, что его стеснительная улыбка, его тихий голос будут помниться всегда -  не сомневаюсь.
Мы с ним изредка переписывались, в основном по праздничным датам, и для меня всегда было приятно получить хоть пару его строк. Он ведь и в письмах своих оставался все тем же ироничным, мягким и талантливым журналистом. Когда при наших редких встречах я цитировал ему его же строчки из его блестящих очерков в «Комсомолке»  о ярких и талантливых учителях, он удивленно вскидывал брови: неужели кто-то помнит? А я не просто помнил – учился на этих строчках, всю жизнь будучи поклонником его таланта.
А я просто хочу напомнить, что он был собкором «КП» на Дальнем Востоке. И пусть незримо, но по-капитански верным курсом  он вел нас, дальневосточных собкоров разных времен, за собой. И за это тоже я признателен Иван Иванычу.
Делюсь маленьким шедевром – его письмом, написанным им после его юбилея:
«Старина Толя! Я все лето жил на даче, а интернет заблокировал. Это я к тому, что вот только теперь, вернувшись в первопрестольную,  обнаружил, что ты был в числе тех, кто поздравил меня с  «осенью патриарха». Ты сказал удивительно хорошие слова в мой адрес. Возможно, я их вовсе и не заслужил, но, как настоящий старый хрыч, им здорово обрадовался. Особенно приятно, что помнишь о моем, хотя и коротком, собкоровском прошлом.  Боже великий, какие это были прекрасные времена!
Говорю тебе сердечное спасибо за поздравление, сказать которое никогда не поздно  - да?   Обнимаю! Иван».
А я хочу сказать: спасибо и тебе, Иван Иваныч, за то, что ты был! И за то, что всегда будешь с нами!
Анатолий Строев

НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ МУЖИК

Очень жаль Ивана Ивановича, Царствие ему Небесное! Достойный был человек, ему было что вспомнить. Мужественно боролся за жизнь. А уж скромность его не поддается описанию. Настоящий русский мужик. Замечательный журналист. Много чего хорошего можно о нем сказать. Поклон ему от меня.

Татьяна Корсакова

ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ СТАРЫМ

Дружил с Иван-Иванычем еще с тех пор, как сидели рядом на летучках, бывшие дальневосточные собкоры. Переписывались, всегда ровный, умный, с мягкой шуткой… Трудно представить и старым, и умершим.
Андрей Тарасов

ЭТО ПЕЧАЛЬНО, НО ОНИ УХОДЯТ
Ушла Елена Образцова, но то - событие почти планетарного звучания. Но ведь и Зюзюкин великий для нашей страны, если такой страной в стране считать нашу "Комсомолку" и ее читателей.
Я лично не знал Ивага Ивановича Зюзюкина, но от этого ровным счетом ничего не меняется, ибо я помню его имя, подписанное под мастерскими текстами, на которых мы, будучи еще студентами, учились на журфаке МГУ. И скорбя об очередной утрате в наших рядах - утрате еще одного золотого пера страны, я думаю, как же нам сделать так, чтобы вместе с великими носителями ТОЙ журналистики не ушла и сама журналистика - многожанровая, человеческая и просветительская во всех отношениях.
Царствие ему Небесное, и пусть земля будет Ивану Ивановичу Зюзюкину пухом!
Леонид Арих

НАШИ ПРОГУЛКИ БЫЛИ УДИВИТЕЛЬНО СВЕТЛЫМИ
С Ваней Зюзюкиным  у нас была коридорная дружба – обычная для Шестого этажа. Кабинеты были рядом, мы любили над ним подшутить. Он и сам был мастер разыгравать, хотя на шутки в свой адрес мог по-детски обидеться. Я любила с ним разговаривать, сразу начинала почему-то смеяться. После таких разговоров поднималось настроение, хотелось бежать к письменному столу и писать, писать. Иногда мы вместе  шли с ним домой, жили рядом – в т.н. «комсомольской деревне», в Останкино. Наши прогулки были удивительно светлыми. Иван вообще был очень светлым человеком. И очень талантливым. Обожал детей, своих школьников – героев очерков. Придумывал книжки для них. И мне подарил одну из первых своих книг – «Мост над речкой детства», так необычно и трогательно названную. Прощай, Ваня!

Людмила Овчинникова

ТАКОЙ ИНТЕРЕСНЫЙ

Про Ваню ошеломило. Как жаль! Он такой был интересный и такой хороший!..

Ольга Кучкина

Я У НЕГО УЧИЛСЯ ПРОФЕССИИ

В пору моего собкорства нас часто вызывали повкалывать на Шестом этаже. Самая благодатная работа была в учмоле (отдел учащейся молодежи или в просторечии - школьный): непринужденная, веселая, поучительная. В теплой, благожелательной, остроумной атмосфере. Три года назад я написал в воспоминаниях: «До сих пор помню первую фразу своей публикации. «Паяцы» - звала афиша». Думаю, можно простить эту стилевую манерность – по молодости автора. Такими «первыми фразами» я еще частенько доставал читателя, вплоть до 65-го, до «Комсомолки», школа которой (Инна Руденко, Аграновский, Голованов, Зюзюкин, Соловейчик, Песков, и еще, и еще…) не одобряла использовать чужие, ставшие расхожими, тронутые дешевизной приемчики…» Для меня в этом ряду Иван был одним из первых.

Александр Щербаков

Соболезнования по поводу кончины Ивана Зюзюкина выразили Инна Руденко, Борис Панкин, Владимир Снегирев, Павел Михалев, Людмила Овчинникова, Вячеслав Недошивин, Кира Лаврова, Инга Преловская, Маргарита Федотова, Татьяна Яковлева, Ким Смирнов, Юрий Данилин, Дмитрий Шеваров, Анатолий Юрков, Виктория Сагалова

Некрологи памяти Ивана Зюзюкина опубликовали "Комсомольская правда" , Союз журналистов России, ТАСС, Российская газета, Литературная газета, Вести Ру, Рен-ТВ, Новотека, Лениздат, Журдом, Ру Ньюхуб, Пиши-Читай и др. информагентства.

 ПРОЩАНИЕ ПРОШЛО 21 ЯНВАРЯ В 11 ЧАСОВ В РИТУАЛЬНОМ ЗАЛЕ ГОРБОЛЬНИЦЫ № 5 (УЛ.СТРОМЫНКА, 7, М.СОКОЛЬНИКИ). Отпевание усопшего провел чоен Клуба, священник Николай Булгаков. В прощании приняли участие Ким Смирнов, Анатолий Юрков, Юрий Макарцев, Алексей Ивкин, Татьяна Ивкина, Павел Гутионтов, Вячеслав Недошивин, Людмила Семина. Были возложены цветы от Нины Аллахвердовой и Людмилы Овчинниковой.

На портале "Старая фантастика" в память об Иване Зюзюкине в связи с его кончиной опубликован "забытый" рассказ писателя из журнала "Смена за 1983 год. Приводим рассказ полностью.

Иван Зюзюкин

Мальчик, который был птицей
Родители мальчика Леро были астронавтами. Ему едва исполнилось четыре года, как они отправились в экспедицию на одну из малоисследованных планет соседней галактики. Взять с собой сына они не могли. Этот полет, как и всякий, был связан с риском для жизни. Пришлось оставить мальчика на Земле и из-за отсутствия другой возможности поместить его в доме ребенка, созданном Звездофлотом специально для таких случаев.
За Леро, как и за всеми воспитанниками дома, был установлен хороший уход. Но, подобно всем приютским детям, он сильно скучал по родителям. Каждый день мальчик склонялся над картой мироздания и синим, как его грусть, карандашом отмечал путь корабля от звезды до звезды к намеченной цели... Ему исполнилось шесть лет, когда экипаж, выполнив задание Звездофлота, повернул корабль обратно. Примерно через год земного времени он должен был приземлиться в точке взлета. Его возвращение домой, от звезды до звезды, Леро отмечал красным карандашом – таким был цвет его радости...
Прошло еще полгода. И вдруг из космоса пришло печальное известие: корабль столкнулся с небольшим космическим телом, в результате чего два его двигателя из трех вышли из строя. Он по-прежнему летит к Земле, но скорость полета снизилась, и теперь его возвращение откладывается на целых десять лет!..
К сожалению, не все в жизни идет, как нам хотелось бы. С чем-то надо мириться. Вот и Леро погоревал некоторое время и перестал. К возвращению родителей на Землю он окончит школу, вырастет сильным, добрым, правдивым человеком – так он понял свой сыновний долг и благодаря этому обрел желание жить и радоваться жизни несмотря ни на что...
Но оставаться в доме ребенка еще десять лет Леро, естественно, не мог. Ему пора было идти в школу. Только вот в какую? Полномочный посол Звездофлота предложил ему на выбор четыре лучшие школы-интерната мира. Одна из них была расположена на благодатном юге, в узорчатой тени пальмовых рощ, другую вместе с зимним садом воздвигли среди чистых сверкающих снегов Крайнего Севера, третья действовала в лесистых, с могучими водопадами, горах запада, четвертая укрылась в высоких травах ароматных степей востока. Звездофлот готов был доставить Леро в любую из этих школ специальным самолетом.
– Мне все равно, где учиться, – откровенно сказал мальчик. – И все же я предпочел бы школу, в которой не заставляют спать, когда сна еще нет ни в одном глазу, и не обязывают немедленно вставать, когда так хочется еще немного поваляться в постели.
– Тебе хочется попасть в школу, где не увлекаются всякого рода регламентами? – уточнил посол Звездофлота. – Тогда ничего лучшего, чем Нескучная Обитель, нам с тобой не сыскать. Эта школа-интернат расположена у подножия величественной горы, неподалеку от моря. Воздух там до такой степени насыщен озоном и крепкими запахами моря, что три-четыре часа сна вполне достаточно даже для самого большого любителя подавить подушку. Кроме того, – посол добродушно улыбнулся, – по части соблюдения режима там тебе особенно не с кого будет брать пример. Самого руководителя школы и всю его шумную, непоседливую команду учителей не так-то просто уложить. Как бы поздно я ни приезжал в эту школу, взрослые в ней всегда на ногах. Они читают, занимаются музыкой, рисуют, играют в шахматы, но больше всего, собравшись вместе, любят вслух поразмышлять, как помочь детям поскорее стать взрослыми и как при этом сохранить в них на всю жизнь детскую чистоту души. Расхожая фраза: "Дети, пора спать!" – понятная в других местах планеты младенцам, там будет всеми воспринята как смешная абракадабра. В Нескучной Обители, сокращенно НО, никого и никогда не укладывают спать! Там так уматывают детей умственной работой, купанием в море, играми на полянках, что к вечеру все они сами рады-радешеньки добраться до постели.
Рассказ посла о Нескучной Обители воодушевил Леро. Но чувствовалось, его еще что-то беспокоит.
– А как там относятся к смешливым? – опустив глаза, поинтересовался он.
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Потому что я смешливый, – с грустью признался Леро. – Мне покажут палец – и я хохочу до упаду. Это так смешно, когда тебя хотят рассмешить столь примитивным способом.
– О! – обрадованно воскликнул посол. – Именно таких жизнерадостных, как ты, руководитель НО и просит присылать в его школу. Скажу тебе по секрету: у него слепнут глаза, уши перестают слышать, пропадает аппетит, если на территории школы с утра до вечера не раздается веселый детский смех. Говорят, он в молодости умирал от какой-то неизлечимой болезни сердца. Врачи посоветовали ему вместо всевозможных лекарств лечиться детским смехом. Он послушался их и не только выжил, но и подрос, окреп и теперь как никто из руководителей школ-интернатов планеты умеет, а главное, любит играть в чехарду!..
– Мне эта игра тоже нравится!.. – воскликнул Леро и, не дожидаясь приглашения, взошел по трапу и сел в самолет типа "зяблик", рассчитанный на взрослого пилота и малолетнего пассажира.
Вел самолет сам посол. Через пару часов они стали снижаться. Но с посадкой не спешили – Леро пожелал досыта насмотреться сверху на Нескучную Обитель, где ему предстояло провести целых десять лет жизни.
Под ними у самого моря на южном склоне высокой, с сахарно-белой от снега вершиной горы расположилась маленькая, но, глаз не оторвешь, симпатичная страна. Она была вся покрыта густыми лесами и лугами с пламенеющими на солнце цветами. Через нее к морю по ложбинам и ущельям белой дымкой стекала мятная снеговая прохлада и бежали потоки чистой ключевой воды. Там и сям сквозь нагромождение живописных камней проглядывали пещеры. Входы в них были отделаны белым галечником, и это делало их похожими на удивленно приоткрытые детские рты.
Но сколько Леро ни вглядывался вниз, он заметил всего лишь одну постройку. Да и она была необычного вида. Чем-то напоминала старинную крепость, современную обсерваторию, бродячий цирк, библиотеку, тепличное хозяйство, завод по ремонту трехколесных велосипедов, кукольный театр, космодром, океанариум и еще многое другое одновременно!
– Что это за штука?! – удивленно показал Леро на постройку.
– Школа, – ответил посол, делая еще один круг над НО.
– Да? – не сразу поверил Леро. – Но в школе ведь только учатся. А где я буду жить?
– Ты задал вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз... Здесь все – и учителя и ученики – живут в отдельных домах.
– В домах? – переспросил Леро и еще раз посмотрел вниз. – Что-то я не вижу ни одного...
– Видишь ли, сейчас день, и все дома, как носовые платочки, аккуратно свернуты и хранятся в нагрудных карманах своих хозяев. Ты догадался? Дома надувные. Они удобны тем, что их можно ставить там, где тебя застанет ночь.
– А если она застанет меня на берегу моря?
– Ставь на берегу, но позаботься, чтобы твой дом и тебя вместе с ним ночью не слизнуло волной.
– А что это блестит на мысу? – кивнул Леро на большой прозрачный усеченный шар, переливавшийся на солнце, как только что выброшенная волной медуза.
– Это? Столовая. До чего вкусно в ней кормят, ты узнаешь сразу после медосмотра.
Леро проглотил слюнку и с большой заботой в голосе сказал:
– Кажется, мне уже пора проверить свое здоровье.
Понятливый "зяблик" сразу пошел на посадку.
Школьного врача, седенького, невысокого роста старичка, звали доктор Кальцекс. Ничего не скажешь, это был оригинальный человек. Он не спросил у Леро, на что тот жалуется, а сразу, с интересом поглядев на него сквозь круглые очки, начал вслух говорить все, что приходило в голову.
– Смотрю я на этого мальчугана и думаю про себя: какой симпатяга! Сейчас он еще не понимает, поймет позже, до чего это хорошо – иметь такое доброе, открытое лицо и смеющиеся умные глаза, как у него. От скольких хлопот и трудностей в жизни он будет избавлен лишь благодаря своему умению улыбаться от всей души...
Доктор одновременно прикреплял к Леро датчики для взятия анализов и делал ему безболезненные прививки от укусов змей и ожогов медуз. Леро же, слушая его, давался диву, до чего это просто – говорить так, чтобы на языке было то же самое, что на уме!
– И если бы он спросил меня, – продолжал рассуждать доктор в том же духе, – как ему все эти десять лет прожить в Обители счастливо, я бы ему сказал следующее: будь, мальчик, так же правдив, как правдиво бьется твое молодое честное сердце! Конечно, бывают случаи, когда немного приврать не грех. Допустим, такому старому грибу, как я, сказать, что он выглядит намного моложе своих лет. Но если ты уж начал говорить правду – говори ее, милый, до конца! Ибо, – доктор назидательно поднял палец вверх, – неполная, куцая правда бывает опаснее преднамеренной лжи!..
Он немного помолчал, затем, обращаясь уже непосредственно к Леро, сообщил:
– Я тебя осмотрел: ты здоров и долго будешь жить. А теперь иди в столовую. Я же еще немного посижу здесь и подумаю о том, какой я, в общем, молодец: не прочитав тебе ни одной морали, сумел сказать о вещах не менее важных, чем крепкое здоровье...
Да, у Леро все было в норме. Единственное, что Кальцекса смутило как врача, – это микроскопические пузырьки неизвестного происхождения в крови новичка. Он не пожалел времени, особым пинцетом поймал один такой пузырек и, запаяв его в колбочку, отправил в межгалактический центр по разгадыванию всех неразгаданных тайн. Правда, центр находился безмерно далеко от Земли и до того был завален просьбами, поступавшими отовсюду, что получить ответ через двадцать лет считалось большой удачей. Но доктор Кальцекс был уверен, что пузырьки в крови Леро скоро сами по себе исчезнут, и послал колбочку скорее дли очистки совести.
А Леро между тем продолжал знакомиться с Нескучной Обителью. Он не пошел в столовую сразу после медосмотра – решил вначале надуть выданный ему отдельный дом. Эта операция оказалась простой, как надувание воздушных шариков. Что его приятно удивило – вместе с домом внутри сразу надувалась и вся обстановка: письменный стол, настольная лампа, телерадиокомбайн, оттоманка и прочее... Но не успел он прилечь на оттоманке, мягкой, как облако, в дом постучали. К Леро пришли двое: высокий, а вернее сказать, долговязый мужчина в коротковатых ему джинсах, коричневый от загара и на вид уморительно серьезный, с ним молодая и тоже очень загорелая женщина с глазами цвета родниковой воды, одетая в белую тунику. Представляя мужчину, она сказала:
– Сансанч, руководитель школы. Ужасно любит напускать на себя строгий вид. Но, не при нем будь сказано, хуже всего ему удается именно это...
– Мария-Анна-Мирафлорес-Айгюль, – называя имена спутницы, Сансанч загибал пальцы, чтобы не сбиться со счета. – Твоя персональная наставница и, между нами говоря, самая большая язва среди самых красивых учительниц.
– Леро! – озорно показав язык Сансанчу, обратилась к новичку женщина. – Мои родители были очень щедрыми людьми и надавали мне кучу роскошных имен. Но я не обижусь, если ты будешь называть одни мои инициалы...
– Получится МАМА! – засмеялся Леро.
– Обещаем сразу: мы не будем стеснять твою жизнь излишней опекой, – сказал Сансанч. – И все же время от времени мы будем приставать к тебе с вопросами типа "Как ты живешь?", "Все ли тебе здесь нравится?", "Как ты чувствуешь себя?" и так далее...
– Не в наших привычках навязывать детям свою помощь. – сказала МАМА. – Но если она тебе понадобится, попроси ее у нас!
– Сансанч и МАМА! – Леро обворожительно улыбнулся. – Слушая вас, я думал про себя: "Какие они добрые, заботливые люди! Но, право, им незачем беспокоиться обо мне. Ведь я гораздо взрослее, чем они думают..."
Гости сразу догадались, у кого новичок успел перенять эту забавную манеру открыто высказывать подспудные мысли. Такая восприимчивость говорила о том, что перед ними способный и к тому же искренний, неиспорченный мальчишка.
– Сансанч и МАМА! – продолжая успокаивать этих беспокойных взрослых, говорил Леро. – Клянусь, все десять лет. что я пробуду здесь, вы не услышите от меня ни одной жалобы и никто, обещаю, вам не пожалуется на меня. Не запрещайте мне спать и есть. сколько я хочу, а в остальном положитесь на самого меня...
– Что ж, по рукам, – после долгого молчания несколько растерянно проговорил Сансанч.
– Я вас чем-то обидел? – затревожился Леро.
– Нет! Просто до встречи с тобой мы полагали, что всем без исключения людям твоего возраста нужны дружеские советы и толковые подсказки старших.
– Я буду гордиться знакомством с тобой, если ты докажешь, что без нас можно обойтись, – ласково и почему-то грустно улыбнулась мальчику МАМА, и после этого гости оставили его одного.
В столовую Леро пришел точно к обеду. Непринужденно занял чье-то место с видом на море и с заразительным вдохновением начал уписывать холодные, чуть теплые и горячие блюда, чем и привлек всеобщее внимание. Особенно он приглянулся Ацтекам. (В Нескучной Обители у каждого класса было право, кроме официального названия, иметь и свое – для внутреннего, так сказать, употребления.) В классе Ацтеков было на одного мальчишку меньше, чем девчонок, и эта диспропорция не очень нравилась девчонкам. Не отрывая любопытных взглядов от Леро, они посовещались меж собой и отрядили для переговоров с ним девочку по имени Солнышко, названную так потому, что от нее со дня рождения исходило серебристо-серое, как цвет ее глаз, сияние, заметное даже днем, а ночью такое яркое, что если Ацтеки во время туристского похода располагались бивуаком в лесу, около нее можно было на сон грядущий почитать или сгонять партию в шахматы.
– Мне велено спросить тебя, мальчик, согласен ли ты присоединиться к Ацтекам. – Обратившись к Леро, Солнышко вся зарделась и засияла розовым, как ее лицо в ту минуту, светом.
Леро был поглощен вылавливанием ягод из компота без применения ложечки. (Каждый по себе знает, как это непросто!) И он, потягивая компот, даже не поднял глаз на разговаривавшую с ним девочку,
– А с кем я буду сидеть? – поинтересовался Леро, когда настиг все время ускользавшую от него кисло-сладкую черносливину.
– Скорее всего со мной, – смущенно опустила голову Солнышко. – Я сижу за партой одна.
– Почему одна? – спросил Леро в компот.
– Видишь ли, я вся свечусь, ну, прямо точно какая-нибудь святая... а это ни одному мальчишке нашего класса не нравится.
И такая грусть прозвучала в ее голосе, что Леро наконец поднял лицо. И обомлел! Перед ним стояла девочка необыкновенной красоты. Любуясь ею, он молча улыбался. А Солнышку от его взгляда почему-то стало не по себе, хотя Леро ей тоже очень понравился. Ее маленькое, с кулачок, сердце сжалось, заболело – оно непостижимым образом учуяло в этом мальчугане причину и источник своих будущих страданий.
– Не обижайся на мою прямоту. – Отвечая ей, Леро сразу решил все поставить на свои места. – Не пошли твой класс с этим поручением тебя, я бы, наверное, отказался присоединиться к Ацтекам. Есть классы, я слышал, с названиями позавлекательнее: Кроткие Тигры, Пешеходы Морского Дна, например, и другие. Ты, сразу видно, не зазнайка, и с тобой готов я сидеть за одной партой все десять лет, а если захочешь, иногда будем нарочно оставаться на второй год, чтобы сидеть рядом подольше. – Леро посмотрел на часы и деловито добавил: – Короче, передай своим: как только я допью этот компот, попрошу еще одну порцию и выужу из нее все самое вкусное – считайте меня своим верным товарищем!..
Так Леро стал Ацтеком. Правда, потом, повторяя в миниатюре историю человечества, он вместе с классом превращался поочередно в Соратника Спартака, Римского Колона, Финикийского Морехода, Карбонария, Коммунара, Паромщика Вселенной и т.д. Но в отличие от истории человечества жизнь Леро складывалась на редкость безмятежно. Он безупречно (то есть не хуже и не лучше других) учился. Как и обещал Сансанчу и МАМА, не совершал никаких предосудительных поступков. Быстро рос, хорошо прибавлял в весе. К четырнадцати годам его худенькая, мосластая фигурка уплотнилась, он стал крепышом, похожим лобастой головой и мускулистой шеей на бычка абердинской породы.
Между тем из центра по разгадыванию всех неразгаданных тайн пришел ответ на запрос доктора Кальцекса. Пришел, надо сказать, тревожно быстро – на седьмой год пребывания Леро в Нескучной Обители. Такая поспешность объяснялась тем, что пузырек, запаянный в колбочку, всполошил и озадачил весь центр. Сначала его приняли за молекулу неизвестного науке элемента в газообразном состоянии. Но эта гипотеза не подтвердилась. Затем одному сотруднику центра пришла в голову мысль, показавшаяся вначале чистой блажью, – проверить, кем были предки Леро. Выяснилось, что в эпоху раннего капитализма предки Леро по линии матери были рабочими угольных копей. Из-за условий труда, существовавших в те рутинные и жестокие времена, они работали в лежачем положении и постоянно изнывали от нечеловеческой усталости и тоски по небу над головой. Алчность хозяев копей загоняла их все глубже под землю. В конце концов шахты стали такими глубокими, что рабочие, не желая тратить свои скудные заработки на подъемы и спуски, стали жить прямо в штольнях. На поверхность земли они выходили лишь по большим праздникам и в случае, если умирала жена (смерть других лиц не считалась веской причиной для бесплатного подъема из шахты). Многие горняки, десятилетиями работая во тьме, слепли, но это обнаруживалось только когда они, уволенные по старости, пытались понять, на сколько их обсчитали при окончательном расчете. Настоящими испытаниями для рабочего копей были редкие выходы из забоя. Он до того привыкал жить и трудиться лежа, что уже и представить себе не мог, что же такое вертикаль! На поверхности земли он чувствовал себя неуверенно и поскорее, тратя месячный заработок на бутылку спиртного, напивался и на полпути от шинка к дому падал, принимая привычное ему лежачее положение... Но самым тяжелым последствием изнурительного труда глубоко под землей было наполнение крови пузырьками, какие доктор Кальцекс обнаружил у Леро. Это было что-то вроде кессонной болезни, но с другими и не менее тягостными проявлениями. Под воздействием пузырьков люди испытывали непреодолимую тягу к чему-то неведомому. Страх, нерешительность и полное неверие в себя отныне определяли каждый шаг в их жизни. Они замыкались в себе, становились угрюмыми и раздражительными. И это еще не все! Болезнь передавалась по наследству потомкам, которые не то что не работали в копях – в глаза их не видели. Пузырчатая кровь могла миновать сына, дочь и, подобно блуждающему лесному ключу, выскочить в каком-нибудь далеком потомке. Случай с Леро, заключили в центре, именно такой...
Об опасности, грозящей мальчику, доктор Кальцекс немедленно сообщил Сансанчу и МАМА. "С ним, вероятно, уже что-то происходит, а мы про это ничего не знаем", – с убитым видом предположил доктор. Коричневый от загара, Сансанч сразу стал серым от ужаса. " Беда в том, что мы обещали ему в течение десяти лет ни с чем не приставать, – подавленно пробормотал он. – Не знаю, что и делать..." Решительнее всех оказалась МАМА. "Оставим в стороне условности, когда речь идет, возможно, о жизни мальчика, – сказала она. – Надо действовать!.."
И вот Сансанч и МАМА, не дожидаясь приглашения, пришли к Леро в гости.
– Что случилось?! – испуганно закричал он, увидев их. – Из строя вышел третий двигатель?
– Нет, с кораблем больше ничего плохого не произошло, – поспешил успокоить его Сансанч. – Мы пришли спросить: как ты себя чувствуешь?
– Лучше всего сказать: никак! – мигом повеселел Леро. – Мне здесь до того хорошо, что я забываю, есть ли у меня тело, и убеждаюсь, что есть, лишь когда о чем-то сильно задумаюсь и упрусь на ходу лбом в стену или, приняв падающую сосновую шишку за чей-то пас, по привычке отбиваю ее головой... И во всех остальных отношениях у меня, как говорили мальчишки моего возраста лет сто назад, "нормалек". Мне с каждым годом все сильнее хочется учиться и еще больше знать. Откровенно говоря, я все хуже и хуже понимаю, что имел в виду этот древний чудак Екклезиаст, утверждая, что во многой мудрости есть много печали и кто умножает познания, тот умножает скорбь...
– Значит, тебя в самом себе ничто-ничто не огорчает? – спросила его МАМА.
– Врать не стану: огорчает, – весело ответил Леро. – Давно хочется испытать, что такое хандра. Но мне почему-то никак не хандрится! И что такое валящая с ног усталость, тоже знаю пока что по книгам. Но больше всего я недоволен тем, что у меня не хватает силы воли не просить добавку, из-за чего я ем слишком много и расту темпами фасоли...
– Все это, конечно, недостатки, но с ними можно не бороться: они сами с годами пройдут, – сказал Сансанч, несколько ободренный признаниями Леро. – Но, быть может, тебя в самом деле тревожит что-то такое, в чем бы ты признался только отцу с матерью?
Умные глаза Леро лукаво блеснули. Он с самого начала воспринимал это собеседование как розыгрыш.
– Пока мои родители в космосе, на Земле мои отец и мать вы, Сансанч и МАМА! – с жаром признался он им. – И вам-то я скажу по секрету: есть у меня постыдная тяга к добавке просить еще одну добавку. Но с ней я уже успешно борюсь!..
В конце концов гости, совершенно успокоенные, ушли.
А между тем в жизни Леро уже произошло нечто такое, что его самого встревожило. Нет, нет, рассказывая, как хорошо ему живется, он ничего не прибавил! Но и не сказал полной правды. А она заключалась в том, что накануне визита Сансанча и МАМА ему приснился странный сон. Правда, на его месте многие не стали бы заводить разговора на эту тему: подумаешь, экая невидаль – сон!.. Но для Леро ночное сновидение было событием. До этого дня он вообще не видел снов, спал, точно нырял в черный колодец небытия. Открыв глаза, с удивлением отмечал: солнце, только что севшее за горой, уже взошло и пламенеет над морем, а на подушке под щекой откуда-то появилось влажное пятнышко. А что было между тем, как он закрыл и открыл глава, Леро не помнил. И когда товарищи в его присутствии пересказывали друг другу свои сны, он уязвленно отходил в сторону. Ему долгое время казалось: либо они, соперничая в умении выдумывать, все сочиняют, либо его сны, не успев образоваться, вытекают у него изо рта на подушку... Но вот как-то, продолжая спать, он сказал самому себе: "Внимание! Мне снится сон!" Снилось ему, что он, стремясь для Солнышка занять самое лучшее место в столовой, бежит вниз по лестнице, ведущей к морю. Он уже отщелкал ногами половину из тысячи ступенек и вырвался вперед (что не раз и было наяву), как вдруг неведомая дерзкая сила, похожая на встречный ураганный ветер, сначала как бы примериваясь, приподняла его над лестницей, а затем вознесла над гурьбой бегущих наперегонки Паромщиков Вселенной, Рыцарей Алых Гвоздик, Больших Друзей Маленьких Букашек и других его товарищей, "Люди! – встревоженно крикнул им он сверху. – Что со мной?" Голос ветер смял, погасил его крик. Тогда, чтобы привлечь к себе внимание, Леро замахал руками и поболтал ногами. Это привело к тому, что он стрелой взмыл еще выше.
Это был сладостный сон! Летать в небе оказалось куда проще, чем ходить по земле. Достаточно было развести руки в стороны, и Леро зависал между небом и землей. А если он взмахивал кистями или даже просто ставил их под острым углом – его резко бросало вперед и выше, в ушах свистел ветер и сотрясались барабанные перепонки. И вот какое неведомое прежде ощущение он испытал, летая во сне: ему казалось, что сам-то он в это время лежит с закрытыми глазами в постели, а высоко в небе реет его двойник, его второе "я"! Так уже в этом сне Леро познал и отравился сладостью двойного существования. В нем заговорила пузырчатая кровь...
Он проснулся, обнаружив себя лежащим на надувном полу. Изумленно потряс головой. Вышел из домика. В ту ночь он спал в горах у небольшого водопада. Утро выдалось кротким, золотистым. В расщелинах камней таинственно и нежно пела вода. Чайки, снежно-розовые в лучах восходящего солнца, расхаживали неподалеку туда-сюда, разогреваясь для взлета. Не залюбоваться этим утром было невозможно! Но вот беда: Леро оно показалось мрачным, недобрым и вызывало у него лишь раздражение, прежде всего тем, что напоминало – ночь прошла и все, что он видел и испытал, было не наяву, а во сне. Он заставил себя принять душ под водопадом. Смыл разбитость и дурное настроение, и скоро все вернулось на свои места: мир Нескучной Обители вновь предстал перед Леро во всей своей красоте, а диковинный сон, отлетая из памяти все дальше, тускнел и меркнул.
Сансанч и МАМА расспрашивали Леро о самочувствии на пятый день после того, как ему приснился этот самый сон. К тому времени мальчик уже почти не сомневался, что никакого сна на самом деле не было, просто ему что-то померещилось. Он успокаивал свою совесть, внушая ей, что скрыл от своих старших друзей не правду, а всего лишь легкое сомнение... Но вскоре на него снова неистовой бурей обрушился все тот же крылатый сон. Пробудившись, Леро затужил, хотел было немедленно пройти к Сансанчу и МАМА и рассказать им все начистоту. И все же не пошел. Ведь прежде чем поведать этим двум симпатичным людям всю правду о странных снах, сначала надо было сказать, что накануне он солгал им умолчанием.
А второй сон был еще увлекательнее, чем первый! Взмыв ввысь, Леро с сотню миль пронесся над мелко всхолмленным морем, увидел караваны судов и темные силуэты подводных лодок, стада синих китов, колыбели морских смерчей и ураганов, острова, видимые только во сне и потому не отмеченные ни на одной карте, и прибрежные города заморских стран. Он лете л –и то ли в нем самом звучала грозная и скорбная, как реквием, музыка, то ли эта музыка и была энергией его полета, все клеточки его тела благодарно пели и легко отзывались на малейший взмах руки и поворот ладоней. И как бы высоко он ни поднимался, повсюду за ним по поверхности моря торопливо бежала причудливая тень, похожая на какое-то слово, прочитать которое из-за высокой скорости полета и зыби волн было невозможно... Наконец он очнулся, открыл глаза. Как и в предыдущий раз, утро предвещало ясный день. Но, удивительно, Леро не воспринимал его ярких красок. Все в его глазах: и сахарно блистающая вершина горы, и леса, облитые розовато-золотым светом утра, и тихо колыхающаяся громада моря-все было покрыто серым пеплом уныния и тоски. Весь день мальчик был угнетен, молчалив и улыбался лишь в ответ на очень удачные шутки товарищей. И, как только выпадала возможность, уединялся. Ему хотелось вновь пережить то самое состояние, которое он испытал во сне, когда, облетав все море, повернул к берегу, вытянулся в струнку, весь затрепетал, как папиросная бумага на ветру, и полетел вперед с такой огромной скоростью, что весь раскалился и, как ему показалось, опалил себе мочки ушей.
В тот день ему необычно часто встречался Сансанч. Снова чем-то обеспокоенный, руководитель НО вопросительно поглядывал на Леро, будто ожидал, что мальчик подойдет к нему и признается в чем-то важном. Под вечер, не дождавшись этого, он сам подошел к Леро, глянул ему в глаза, как сталевар в глазок печи, и с тревогой сказал:
– До меня дошел слух, что сегодня ты отказался от добавки. Это правда?
– Да, – неохотно ответил мальчик. – Я не хочу полнеть.
И тут же торопливо свернул в сторону.
И опять Леро не сказал всей правды! Не полноты боялся он, а того, что возросший вес станет помехой для его полетов во сне!..
Да, все в жизни Леро как бы перевернулось вверх дном: чем изощреннее и красочней были сны, тем неприятней ему становилась явь. Не только природу, но и людей Леро теперь воспринимал через призму ночных видений. Он стал с мрачной снисходительностью поглядывать на своих товарищей. Им снилось, как правило, что-нибудь будничное, прозаическое: один на удочку поймал кита, другой во сне решил математическую задачу... А Леро что ни ночь летал во сне, с каждым разом забираясь все выше и выше в небо. Бывали случаи, он покрывался льдом, подобно стратостату, поднявшемуся в разреженные слои атмосферы, его трясло при переходе звукового барьера, он научился совершать строго вертикальный, как ракета, взлет...
И все же самыми приятными были для него сны, в которых он становился пассажирским авиалайнером со сверхзвуковой скоростью. На его спящем лице появлялась счастливая улыбка всякий раз, когда он видел себя в образе длинной серебристой сигары с короткими, прижатыми к корпусу крыльями и носом в форме клюва клеста. Две огромные силы противоборствовали в нем: одна скрепляла части его конструкции, другая стремилась разорвать его на те же самые части, и именно это противоборство и обеспечивало его надежность. Он любил молча возвышаться над сутолокой аэропорта. Испытывая смесь добродушия с чувством превосходства над крохотными по сравнению с ним пассажирами, он вбирал в себя и их самих и их толстенные чемоданы. Затем выруливал на взлетную полосу, стартовал и уже через несколько секунд был в леденящих взор просторах стратосферы. Но пиком нечеловеческого счастья для него каждый раз был вот этот миг полета: когда посреди равномерного гула двигателей вдруг раздавалась озорная трель звонка. То, снилось ему, в багажном отсеке срабатывал кем-то впопыхах засунутый в чемодан будильник. Спящего Леро охватывала безмерная гордость. И в самом деле: где, когда, кто из людей испытывал такое, чтобы внутри него звенел будильник?!
Спал Леро всегда крепко. Но если прежде он просыпался сам, то теперь просил товарищей будить его по утрам. Но легко было сказать: разбудить Леро! Чтобы он наконец открыл свои сонные глаза, товарищи кричали ему в ухо, лили за ворот ледяную воду, трясли изо всех сил. "Встаю", – недовольно бормотал Леро и, когда товарищи уходили, случалось, опять засыпал.
Пришла пора – крылатым снам мало стало ночей! Леро потерял всякий интерес к книгам, на уроках сидел "сонной мухой" (так выражались, когда на Земле еще водились мухи). Он и ел теперь не со здоровым аппетитом, как прежде, а зло и алчно, от всего, что ему подавали, отрывал и заглатывал кусками и при этом, точно кондор, угрюмо оглядывался по сторонам. Надо ли говорить, что товарищи, любившие Леро за независимый и жизнерадостный характер, перестали его узнавать?
Чтобы он не отстал в своем развитии от сверстников, учителя начал заниматься с ним отдельно. Каждый раз он садился напротив них с внимательным видом. Глядел во все глаза на все, что они для него писали, чертили на доске. Но ничего не видел. Слушал, что они говорили. Но ничего не слышал. Он был весь поглощен рассматриванием приснившегося ночью. Крылатые сны, химеры его ночей, едва он открывал глаза, как тонкий стеклянный сосуд при ударе об пол, разлетались на мелкие части. И теперь самой большой страстью Леро стал собирание и – да будет нам позволено выразиться так – склеивание осколков сна...
Кто бы знал, как ему стало тяжко жить! Он по-прежнему от всех скрывал, что с ним происходит по ночам и чем его ум занят днем. И чтобы как-то объяснить свое равнодушие к книгам и учебе, стал прославлять Екклезиаста и проповедовать его мрачный взгляд на познание как на источник скорби и печали. Наконец пришел день – Леро совсем запутался и запретил себе думать о том, чтобы пойти и рассказать Сансанчу и МАМА о своих мучениях. Это случилось, когда он увидел во сне ту, ради которой в снах поднимался над землей все выше и выше, – Солнышко.
Все эти годы они, как и условились во время первой встречи в столовой, сидели за одной партой. С первого же дня оба почувствовали, что им хорошо быть рядом. А почему, не знали. Да и где им в ту пору было знать, что с людьми много происходит помимо их сознания и воли? Сердца Леро и Солнышка, точно два маленьких колокола, которые нашли, что они созвучны, без устали и самозаббвенно переговаривались в то самое время, когда мальчик и девочка, занятые на уроках делом, сосредоточенно молчали, и даже тогда, когда горячо спорили, как из них на чью половину парты залез локтем... Чем старше становился Леро, тем больше он открывал в Солнышке достоинств. Она была не только красивой, но и доброй, неспособной обидеть комара девчонкой. Леро любил смотреть в ее серебристо-серые глаза и ради этого, бывало, легонько дергал соседку за косички на уроке. А на переменке выкидывал какое-нибудь смешное коленце, чтобы вызвать у нее улыбку. Он уже слабо помнил, как выглядит его мать. Зато где бы ни был, повсюду видел перед собой светозарное лицо Солнышка, оно словно вторым изображением было наложено на весь полуденный мир. Все стройные, красивые девчонки стали ему чем-то напоминать соседку по парте. Со временем он начал находить общее с ней в птицах, облаках, цветах, а очертания самых живописных скал округи навели его на мысль, что ветры за образец для разрушения твердых пород приняли милый, с чуть вздернутым носиком профиль Солнышка...
Ему, конечно же, хотелось, чтобы Солнышко узнала, как дорога ему. Но каким образом это сделать? Сказать о своих чувствах, что называется, открытым текстом, не утаив, как советовал доктор Кальцекс, ничего? Однажды Леро набрался храбрости и проводил ее после уроков аж до дверей спортзала – Солнышко занималась гимнастикой. "Ты самая хорошая девчонка на свете, и давай с тобой дружить до самой смерти", – хотел он сказать ей на прощание. Но не смог вымолвить ни слова! Дикий страх вдруг обуял Леро: что, если он ей ни капельки не нравится?! Хуже того: он ей противен и, кроме смеха, его предложение дружить до самой смерти ничего у.нее не вызовет? "Я потопал! " – довольно грубо сказал он ей на прощание и ушел.
Страх быть отвергнутым и осмеянным загнал его чувство в сны. Едва он засыпал, серебристо-серые глаза Солнышка вспыхивали, как две путеводные звезды в небе его мрачных снов. Он до острой боли в предплечьях вытягивал руки и, сотрясаемый миллиардами лошадиных сил воображения, устремлялся ввысь. Трудно сказать, сколько продолжались эти полеты. Во сне время течет по-особому. Но, что не подлежит сомнению, они изматывали его до предела. Он беззвучно плакал, продираясь во сне сквозь ледяной мрак и твердую пустоту космоса, вскрикивал от боли и метался в постели, когда сквозь него пулями проносились малые метеориты... Верно, Леро еще бы и не то вынес, лишь бы близко, на расстояние вытянутой руки, подлететь к Солнышку, прекрасное лицо которой, озаренное синими солнцами соседних галактик, печально светилось в беспредельной вышине. Нет, этого ему никак не удавалось сделать. Как бы долго и быстро он ни летел, Солнышко ближе не становилась!
Это в снах. А в жизни Леро обращался с ней день ото дня грубей и бесцеремонней. Его теперь раздражало, что девчонка вся светится кротостью и чистотой, – завидев ее, он стал демонстративно надевать темные очки. Теперь ловил момент, когда соседка, задумавшись о чем-то на уроке, нечаянно залезала локтем на его половину парты. Брезгливым щелчком пальца он водворял ее локоть на место...
Все же после каждой выходки ему становилось стыдно за себя. Просыпаясь по утрам, он давал клятву: сразу после завтрака подойти к Солнышку и громко ей сказать: "Ты меня извини, но я жить без тебя не могу!" Однако заканчивался завтрак, подходил обед – Леро молчал. Страх быть непонятым и непрощенным запаивал ему губы. Бывало, он с решительным видом подходил к ней. И с таким же решительным видом, промолчав, убегал прочь.
Однажды он тайком пробрался в кабинет доктора Кальцекса и для храбрости выпил месячный запас валерьянки. Главным теперь для него было признаться Солнышку в своих чувствах, а там, как говорится, будь что будет! Прямо из кабинета Леро отправился на поиски соседки по парте. Кто-то ему сказал, что она играет в вечноцветущих садах Нескучной Обители. Но уже по дороге туда он почувствовал, как у него все реже и реже бьется сердце, деревенеют губы – валерьянка давала о себе знать... Солнышко стояла на зеленой лужайке под вечноцветущей яблоней и крутила хулахуп. Она сразу догадалась, зачем он пришел. Вся напряглась и застыла в ожидании, но обруч продолжал вращаться вокруг нее, как спутник по заданной орбите.
– Ты... – начал Леро произносить заранее заготовленные слова и надолго замолчал, глядя себе под ноги. В нем почти остановилась жизнь. Голос был глухим и враждебным. Слово "ты" в его одеревенелых устах прозвучало как угроза жестокого оскорбления, – ...меня.
С огромным трудом он договорил фразу до конца. Поднял голову и по безжизненно лежавшему на траве обручу догадался: Солнышко, испугавшись его вида, давно ушла.
Детской душой будущей женщины она догадалась, что Леро сражен каким-то недугом, но как и чем помочь ему, не представляла. Ее доброе сердце, истерзанное предчувствием беды, теперь не знало, о чем говорить с сердцем Леро. Лишь изредка горько жаловалось ему то на ужасную тесноту, то на безмерную пустоту в груди...
А что Леро? Болезнь продолжала в нем свою разрушительную работу. Крылатое существо, почти вытеснившее из него человека, сделало крен, в результате чего с мальчиком произошло самое печальное за все это время: он стал неправильно воспринимать положение вещей! Все доброе ему теперь казалось подозрительным. Во взгляде, обращенном к нему с любовью и жалостью, он видел дерзкую насмешку. Отныне он стал избегать всякого общения. Уже не просил товарищей будить его по утрам. Спал теперь и ночью и днем. Просвет между сном и бдением катастрофически сужался. На его сознание надвигалась полярная ночь Летаргии – покровительницы всех измученных и всех измучивших себя...
Сансанч посадил вялого, дремлющего Леро в корзину аэростата, сбросил балласт, и они полетели в клинику физического бессмертия, расположенную на заснеженной вершине горы.
Там мальчика обследовали и пришли к заключению, что он будет спать свыше восьмидесяти лет.
– Не хотел бы я быть на его месте, – хмуро заметил Сансанч. – Проснуться, когда все твои друзья и подруги уже будут глубокими стариками...
– Можем еще предложить вечный сон, – бессильно развели руками врачи.
– Чем он отличается от смерти?
– Спящий один раз в столетие глубоко вздыхает, открывает глаза и тут же засыпает еще на сто лет. И так далее.
Сансанч отказался усыплять Леро и вместе с ним полетел к подножию горы, в Нескучную Обитель. Он надеялся, что по дороге домой что-нибудь придумает. Но ничего стоящего не пришло в голову. Приземлившись, он отнес спящего мальчика в его надувной домик – последнее время Леро ночевал в самом глубоком и темном ущелье округи. А сам пошел к себе в кабинет, чтобы по космическому телефону связаться с родителями ученика и испросить их волю...
Увы, он не знал, что Леро сквозь дрему слышал приговор врачей. И как только руководитель НО, заботливо прикрыв его одеялом, ушел, мальчик принял решение, которое ему показалось до того простым и мудрым, что он впервые за много дней слабо улыбнулся.
Он встал за час до рассвета. Ночью, как ни странно, ему ничего не приснилось. Но это не повлияло на его решимость исполнить задуманное. Он вышел из домика и в последний раз, как бы запоздало возрождаясь к жизни, сделал утреннюю гимнастику, почистил зубы, ополоснулся ключевой водой. И начал восхождение в гору.
Шел он быстро и за это время всего один раз остановился, чтобы полюбоваться на оцепеневшую на листе магнолии черную бабочку со светящимися во тьме серебристыми каплями росы на бархатных крылышках. Встреча с этим прекрасным видением неповторимой жизни заставила его покрепче стиснуть зубы, чтобы не заплакать над своей судьбой. Он ускорил шаг.
Ровно через час он стоял на самой высокой в округе скале с острыми, как ножи, зубьями. Однажды он уже поднимался на нее и бросал отсюда камни в море. Но так и не дождался, когда они упадут в воду. По всей видимости, их относило ветром куда-то в сторону.
Он отсчитал от края пропасти сорок шагов. В последний раз огляделся. Чем-то место для разбега ему напомнило взлетную площадку его крылатых снов. Но какое значение это имело теперь? Он побежал к пропасти без капельки страха в душе. Оттолкнулся от края скалы, изогнул тело дугой, чтобы затем выпрямиться и начать падение строго вертикально.
Но ураганный ветер, ринувшийся Леро навстречу из бездны, не дал ему падения. Он развел его устремленные книзу руки и расставил так, будто они были крыльями. Леро завис над бездной.
– Это не сон?! – потрясенно вскричал он, когда воздушная подушка подкинула его выше скалы и понесла в синеющем просторе рассвета. Крик мальчика обвальным эхом отозвался в ущельях горы.
– Это не сон! – утвердительно ответило ему эхо, вообще, как известно, неспособное передавать сомнения.
Леро, независимый по натуре, попытался вырваться из цепких объятий ветра. Тот поднял его еще выше и закружил, как сережку ясеня, затем как бы расступился под ним. Леро мог камнем полететь вниз. Но налетавший во сне много часов, он обнаружил сноровку: извернулся, выполз из воздушной ямы и начал свободный полет на руках. А ветру, казалось, лишь этого и надо было: тонко засвистел в пальцах летающего мальчика.
Еще не совсем рассвело. Предутренний мрак пока что толстым слоем лежал на всей земле. Но Леро был высоко в небе, в тот день он первым из людей увидел рождение солнца. Сначала это был тонкий жгугик ослепительного света, проклюнувшийся сквозь черту горизонта. Несколько мгновений он, радостно извиваясь, плескался в черных волнах далекого безлюдного моря. Затем из него образовался полый, как будто бы дышащий шарик розового света. Его первые лучи промчались сквозь толщу мрака и зажгли в нем розовые угольки утра. А вот и вся гора, одетая зелеными, в росе, лесами, засверкала как изумруд и вновь предстала в своей вечной женственной красоте. Леро стремительно понесся над гранью, разделяющей сушу и море. Зеркала укромных бухт стреляли по нему зарядами золотисто-синего огня. Тело мальчика приятно покалывало иглами пустоты. Его молодой, гибкий позвоночник прогибался подобно грифу гавайской гитары и чуть слышно пел. Хотя Леро летел высоко в небе, его ноздри уловили вполне земной запах свежего огурца. То в устья здешних чистых рек входила для нереста серебряная рыбка корюшка, которой природа моря по странному капризу зачем-то даровала этот самый огуречный запах...
Кружа над сахарной головой горы, Леро отчетливо увидел под собой ту самую причудливую тень, похожую на какое-то слово. Он сбросил скорость, завис над тенью и с удивлением прочитал: орел... С минуту он ничего не понимал. Наконец до него дошло: его имя состоит из тех же букв, что и имя гордой к смелой птицы!
Ободренный этим открытием, он сделал несколько сильных взмахов и полетел вверх, потом вниз, барахтаясь в сиянии утра, как в воде. Кровь далеких предков, загубленных тяжелой работой в кромешно темных шахтах, теперь победно звенела в его жилах. Их мечта о синем небе над головой, погребенная глубоко под землей, через века взошла в потомке ненасытной жаждой и способностью к свободному полету, а пузырьки в крови придали его телу летучесть водорода. Леро изначально умел летать! И, знай об этом, он уже мог бы-не во сне, а наяву – налетать миллионы километров... Наверстывая упущенное, он делал круг за кругом над горою. Летая, видел караваны надводных кораблей, стада синих китов, заморские страны – все то, что видел в снах, конечно, кроме островов, видимых только во сне.
Из живых существ в небе Леро первой повстречалась чайка. "Сейчас она упадет в обморок", – весело подумал он, поставив себя на место птицы. Но чайка продолжала спокойно лететь. Она сразу смирилась с фактом появления человеко-птицы.
– Доброе утро! – резким, как у всех чаек, голосом поздоровалась она и бросилась вниз, к устью реки, где на бреющем полете стала выхватывать из волн и судорожно заглатывать живое серебро корюшки...
Еще немного погодя Леро услышал позади себя надсадный свист реактивного двигателя. Его нагонял самолет типа "колибри", рассчитанный на одного человека. Когда их скорости сравнялись, Леро положил руку на крыло "колибри" – ему захотелось еще раз убедиться, что не спит. Покрытая инеем плоскость крыла обожгла его холодом.
– Давно занимаешься этим видом спорта? – спросил у него пилот.
– Только начал, – застенчиво ответил Леро.
– В твои годы я занимался дельтапланеризмом. Увлекательное занятие. Но после того, как дети, принимая меня за бабочку необычных размеров, стали гоняться за мной с сачком, я, от греха подальше, пересел на самолет...
– На ваш взгляд, у меня что-то получается? – вежливо поинтересовался Леро.
– Для начала ты летаешь очень неплохо!.. – искренне похвалил его пилот и дал несколько советов:-Почаще отдыхай на восходящих потоках. Заставляй работать ноги, пользуйся стопами как хвостовым оперением...
– Скажите, а что лучше иметь – крылья или?..
– Умную голову и крепкую веру в себя! – не дал ему договорить пилот, засмеявшись.
– Да, но без крыльев далеко не улетишь...
– Будем откровенны: ни у меня, ни у тебя их нет, но мы же летим! В том и штука: человеку мало быть человеком! Ему хочется побыть и птицей и рыбой... Сдается мне, он и богов когда-то для себя придумал, чтобы потом самому стать богом и все невозможное сделать возможным...
– Согласен с вами! – горячо воскликнул Леро. – Хоть тресни, но верь в чудо, и оно обязательно свершится!
– Э-э... – шутливо погрозил ему пилот пальцем. – Не приписывай мне мыслей, которых я не высказывал. Уж если в кого-то и верить, так только в человека, потому что он и есть самое большое чудо во всей Вселенной...
– Здорово сказано! – пришел в восторг Леро. – Сами придумали?
– Это знают все, – снова засмеялся пилот и тут же немного взгрустнул. – Но не все живут, помня об этом. Много еще людей, которые тратят жизнь на безделье, грошовые удовольствия, пьянство, ссоры, интриги – на все то, что убивает в человеке человека...
Они еще немного поговорили о том о сем.
– Нажми на кнопку под крылом, и тебе кое-что перепадет, – сказал пилот под конец разговора. Посмотрел на часы и добавил: – Извини, я опаздываю на симпозиум по проблеме предутренних снов.
Леро не заставил себя уговаривать, нажал на кнопку и получил в руки блок с горячим кофе и бутербродом с сочной ветчиной. Пока он раздумывал, с какой стороны ему откусить, "колибри" прощально махнул крыльями, набрал высоту и быстро скрылся из виду.
Подкрепившись, Леро полежал на спине в теплеющей лазури неба. Потом взобрался на розовое пухлое облачко и крепко уснул на нем...
На земле его хватились во время завтрака. Самые быстроногие мальчишки сбегали в ущелье. Надувной дом Леро был пуст. На ноги была поднята вся Нескучная Обитель. Обследовалась каждая пядь земли. Аквалангисты старших классов прочесывали морское дно... Кто же знал, что Леро был в небе?
Сансанч и МАМА находились в смотровой вышке штаба по спасению Леро. В который раз просматривая окрестности, они по очереди глядели в подзорную трубу. Отчаявшись найти мальчишку, Сансанч горестно запрокинул голову в небо. Легкие утренние облака сменились черноватыми и точно в какой-то битве порванными тучами. По всему небосводу прокатывалась дрожь отдаленных бурь. И какая-то смуглая щепочка носилась под днищами туч.
– Соринка, что ли, попала? – недоуменно пробормотал Сансанч. Протер платком красные от бессонницы глаза. Щепочка никуда не делась. – Самое интересное: она не трет глаз, но и не исчезает.
МАМА тоже взглянула вверх.
– И мне попала соринка! – удивилась она. – И я тоже не чувствую ее...
– Странное совпадение, не правда ли? – с забившимся сердцем сказал Сансанч.
– Очень! – согласилась с ним МАМА. Она приставила подзорную трубу к глазам и направила ее на мятущуюся под тучами щепочку. А затем с потрясенно-счастливым видом передала трубу Сансанчу...
Леро сам явился к обеду. Сел за стол как ни в чем не бывало. Ел с большим удовольствием, оживленно переговаривался с товарищами. Никто у него не допытывался, где он пропадал, и сам он этого не касался. После обеда, как заведено, наступил тихий час. Леро поставил свой домик на берегу моря и под рокот волн и крик чаек уснул.
Вместо одного часа он спал трое суток. Ему снились сны, в том числе и крылатые. Но теперь они приносили ему отдых, он играл ими, как усталый пловец, достигнувший берега, играет красивыми камешками.
Доктор Кальцекс, не будя Леро, обследовал его и взял анализы. Больше всего он опасался резкого увеличения пузырьков в крови. Их не оказалось вовсе! По всей видимости, на большой высоте они улетучились из крови Леро.
Проснулся он свежим, бодрым. Выбежал из домика и первым делом искупался. А потом решил немного полетать. Упругий ветер с моря как бы зазывал его в полет. Он долго взмахивал руками, яростно, как пропеллерами, крутил ими. Но так и не смог оторваться от земли.
Леро разучился летать. Грех сказать, что мальчика это ничуть не огорчило. Кто хоть раз в жизни, пусть лишь во сне, летал на собственных руках, знает: это почти счастье, если не само счастье!.. Но он был в том возрасте, когда у человека расцветают все способности, в том числе и способность не слишком близко принимать к сердцу утраты. А кроме того, теперь он знал: если быть правдивым, как сама правда, много трудиться, верить в себя и в человека как самое великое чудо Вселенной – можно сделать свою жизнь прекраснее любого сна...
Дела у него пошли как до болезни и даже лучше. Он хорошо учился. Каждый день менял места ночевки. Перестал, приучая себя к умеренности, просить добавки. Больше того, от каждого блюда теперь оставлял толику для птиц – их изучению и охране он решил посвятить свою жизнь... И был счастлив только тем, что живет на одной планете с Солнышком. Девочка не напоминала ему об обидах, которые он ей нанес. И Леро не докучал ей своими раскаяниями. Молча сев после небольшого перерыва рядом с ней, он положил свою руку на полсантиметра ближе, чем обычно. И с волнением ждал, как она отнесется к этому. Солнышко промолчала. Но и руки своей не отодвинула! А когда ее вызвали к доске и затем разрешили сесть на место, она положила свою руку тоже на полсантиметра ближе, чем обычно...
(Журнал "Смена", №6 за 1983 г.)

Наши утраты

3 января 2015 года на 95-м году жизни скончалась ветеран «Комсомольской правды» Евдокия Ивановна Михеева

ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО

Дуся Михеева пришла работать в «Комсомолку» в 1939 году и как-то очень быстро заняла один из самых ответственных постов в газете – стала помощником-секретарем главного редактора. Сначала ее «хозяином» был Борис Бурков, потом – поочередно – Анатолий Блатин, Дмитрий Горюнов, Алексей Аджубей, Юрий Воронов, Борис Панкин, Лев Корнешов.  Но и после, когда в помощь уже ей пришли другие секретари, – и вплоть до ухода на пенсию в 1979 году, ровно через сорок лет безупречной службы на одном и том же месте в приемной главного редактора, Евдокия Ивановна вела незаметную, но кропотливую и безошибочную секретарскую пахоту в ранге особо доверенного лица. Обладая прирожденной сдержанностью, никогда не распространяла лишней информации о людях и событиях. При этом была не просто дружелюбна, а по-семейному близка каждому на Шестом этаже, всех любила родственно. Редакция заменила ей семью, а сотрудники – детей и близких. Заслужила звание ветерана труда, которым очень гордилась. Награждена медалями, грамотой Верховного Совета РФ. До последних дней сохраняла ясный ум, великолепную память. Помогала Клубу ветеранов КП восстанавливать историю газеты.

Мы всегда будем вспоминать об Евдокии Ивановне Михеевой с благодарностью и уважением. Вечная ей память!