Поздравления Инне Руденко в связи с 85-летием

ПИСЬМА ИННЕ РУДЕНКО
2 мая 2016 года исполнилось 85 лет Инне Руденко, журналисту «Комсомольской правды» с 1954 года, выдающемуся профессионалу, автору классических очерков, бесед, обзоров читательских писем, первому лауреату звания СЖ РФ «Легенда российской журналистики», нашей коллеге и другу.
Такое событие не могло пройти мимо внимания товарищей по «Комсомольской правде», а потому они написали 62 письма дорогой ИП, которые стали книгой-признанием в любви. Их собрала под одной обложкой и выпустила в свет команда Владислава Фронина из «Российской газеты». «Комсомольская правда» и команда Владимира Сунгоркина пошла еще дальше: выпустила книгу-личное дело ИП, собрав под одну обложку документы из полуобгоревшей при пожаре КП в 2006 году архивной папки, а также около трех десятков лучших публикаций Инны Руденко с репринтами этих публикаций в газетных номерах.  В этой книге-альбоме представлен впервые и полный библиографический список работ ИП. Обе книги подарены юбиляру и вызвали искренний восторг Инны Павловны, который она адресует всем, кто ее помнит, любит, чтит.
Здесь мы публикуем те тексты из книги писем, которые засылались в набор через Клуб журналистов КП. И хоть авторское право на них  (в сокращенном из-за нехватки места виде) формально принадлежит РГ, мы публикуем их и на своем сайте, причем, как и было обещано, в полном объеме. Думаем, это не нарушит ничьих прав и интересов, поскольку интерес у нас один: выразить дорогой ИП всю полноту нашего к ней отношения.
Борис Панкин, главный редактор «Комсомольской правды» (1965-73 г.г.):
Итак, дорогая Инна, у тебя сегодня Юбилей.
И сколько бы ни было на твоем счету десятков лет, не могу не упомянуть, что по крайней мере шесть из них
мы знаем  другу друга, правда, поначалу, скорее, заочно.
Ты при случае рассказываешь, как зашла на комсомольское собрание курсом старше, где обсуждали опубликованное в стенной газете журфака МГУ «Открытое письмо Борису Панкину», незнакомому тогда тебе. Однокашники упрекали его в том, что вместо того, чтобы согласиться стать комсоргом курса, он, то есть я, задумал жениться, да еще, по слухам, на дочке большого начальника. Ее, Валентину, прожившую с тех пор со мной в законном браке 63 года, ты тоже тогда увидела впервые, а теперь вы с ней, как, полагаю, и со мной, - закадычные друзья.
А я где–то в те  же дни заглянул, услышав звонкий девичий голос, на собрание коллег курсом младше и увидел неизвестную еще мне  по имени девушку с толстенной русой косой до щиколоток, которая этим своим звенящим от гнева и сострадания голосом защищала от упреков в стиляжничестве и преклонении перед иностранщиной пару лоботрясов-однокурсников, стоявших тут же со склоненными в притворном раскаянии головами.
Видно каждому свое на роду написано. Тебе выпало, с тех немыслимо далеких уже лет, защищать несправедливо притесняемых, облыжно обвиняемых, непонятых, незаслуженно обиженных…
Стоять вечным часовым - только с пером, а не с винтовкой в руках - на страже ее Величества Cправедливости, докопаться до которой в сотнях самых запутанных жизненных, личных и общественных   ситуаций никто лучше тебя не умел.
Этому призванию ты верна и сегодня. Ему ты следовала и следуешь  как на Этаже, так и за его пределами, где не устает звучать твой голос и его эхо. Не удивительно, что эту же стезю избрали такие питомцы выпестованного тобой «Алого паруса» как Юра Щекочихин, Леша Ивкин, Коля Булгаков, Алеша Дидуров, Лена Воронцова… Иных, увы , уж нет…
Твой метод защиты справедливости – нападение на тех, кто ее попирает. Будь то вздорная соседка по квартире автора письма в газету или Политбюро КПСС, затеявшее преступную интервенцию в Афганистан…
Верность! Вот  еще одна, увы, не универсально распространенная ценность, с которой ты не разлучаешься всю твою жизнь. Верность профессии, Комсомолке, верность родителям и детям,  любимому человеку, друзьям. И в конце концов, а точнее, прежде всего, – верность самой себе, чем и объясняется все остальное.
Правильно сказано: жизнь пройти – не поле перейти. Все у тебя в ней было и есть – и радости, и горести, сменяющие друг друга, открытия и потери, упадки духом и воспарения… В одном не было никогда сомнений: в поднимающейся год от году как волна морская любви и признательности твоих читателей, имя же им – миллионы, вспомним былые тиражи Комсомолки.
Пожелание же мое в том, чтобы все упомянутое мной постоянно присутствовало в твоем сознании и сердце, помогая жить и служить избранной стезе.
За это и поднимем тост в урочный час «боевыми ста граммами», которым тоже храним с тобой верность, несмотря на все надоедливые боли и хвори.

Людмила Овчинникова, собкор, военный обозреватель КП в 50-80-е г.г.:
Дорогая Инна! Мы встретились с тобой в многотиражке "Сталинградгидростроя", и здесь я увидела - как ты работаешь. Я оказалась в этой газете, благодаря случаю. После окончания МГУ работала в сибирском городе Ленинске-Кузнецком. В 1956-году приехала к родителям в Сталинград. Проезжая через город Волжский, увидела на одном из зданий вывеску - "Многотиражная газета "Сталинрадгидростроя". Пошла искать редактора: "Хочу у вас работать". Сейчас даже трудно передать – как мы стремились попасть на большие стройки. Редактор мне сказал: "А Вы будете ездить в котлован?" - "Конечно! Зачем бы я к вам пришла". - "У меня мужиков полно. Никто не хочет туда спускаться. В котлован ездит только Инна Руденко. Если Вы обещаете,что будете стараться, как и она, пришлю Вам вызов”.
Так я оказалась вместе с тобой в многотиражке. Вскоре услышала в коридоре "Инна! Скорее к телефону! Тебя вызывает"Комсомольская правда"! Я удивилась и обрадовалась так, будто раздался звонок из космоса. "Комсомолка" была любимой газетой в каждом доме. Оказалось, ты каждую неделю передаешь ей материалы о строительстве ГЭС.
Помнишь, Инна, как ты повезла меня первый раз в котлован. Мы спускались по обочине разбитой дороги в клубах пыли. Мимо мчались груженые бетоном самосвалы. Потом я увидела как ты бесстрашно пошла по доскам над блоками, в которых пузырился бетон. "Если свалишься вдруг туда, ведь не выбраться", - со страхом думала я. Но вокруг рабочие ходили по таким же шатким перекладинам. Пришлось и мне, преодолев напряжение, следом за тобой ступить на эти мосточки.
Наступили холода. Сначала мы переправлялись через Волгу на старом катере, который пробирался между льдинами. Но потом Волга встала. Мы пошли к пилонам канатной дороги, которые своим острием, казалось, уходили в облака. К этим пилонам на высоте примерно десятиэтажного дома был приварен пешеходный мостик, раскачивающийся над Волгой. Внутри пилона - маршевые лестницы, которые поворачивали через каждые десять метров. Поднялись на высоту, перебрались, уцепившись за канаты, на мостик. Было холодно и страшно. Нас бегом обгоняли рабочие, еще больше раскачивая "канатку". Под ногами на мостике были выложены дощечки, через которые виднелся волжский лед. Мы проходили так целый километр. Но самый жуткий отрезок пути был на правом берегу. Здесь нельзя было просто шагнуть с мостика на пилон. Надо было буквально ползти по металлическому квадрату, обхватив его руками и ногами. А под нами пропасть.
Удивительно ли, что и мужики боялись этой переправы.  Тогдашнему собкору "Комсомолки" дали задание: написать очерк о монтажнике Гидростроя. Увидев "канатку", он отказался. И тогда это задание передали тебе. И ты написала, как всегда, прекрасный очерк. Через полгода тея утвердили собкором "Комсомолки" в Сталинграде.
В прошлом году, лежа в больнице после операции, вспомнила эти наши с тобой походы над Волгой и решила пошутить. Позвонила тебе: "Иночка! Не пора ли нам собираться на"канатку"?" В трубке раздался твой заразительный смех.
Какими же мы были тогда на стройке молодыми, крепкими, бесшабашными. Все нам было нипочем! И незабываемая
"канатка" осталась символом нашей с тобой журналистской юности.

Инга Преловская, собкор, член редколлегии КП в 50-60 г.г.:
Дорогая Инночка! С юбилеем! Хотя теперь каждый год нам можно отмечать как подарок судьбы.Пусть же сбудется все то, что ты себе сегодня желаешь, а таланта и стойкости тебе не занимать.
Мы знаем друг друга, считай, без малого шестьдесят лет, и, поздравляя тебя, не могу не вспомнить счастливое время нашей общей молодости в "Комсомолке" 60-х. В те тринадцать лет, что я прожила тогда в ней, ты была одним из самых близких мне людей, да и позже оставалась живой связью с родной газетой.
Не забыть первые шаги. Едва принятая стажером ленинградского корпункта, я попала в августе 1957-го на шестой этаж в разгар Всемирного фестиваля молодежи и студентов, тогда настоящего праздника раскрепощения. Окунувшись в водоворот энергичной и веселой жизни, я с восторгом смотрела на молодых и симпатичных корифеев редакции Панкина и Ганюшкина,читала раскованные очерки и репортажи солидных спецкоров Чачина, Александровой, Бендеровой и не решалась поверить, что меня могут взять сюда на работу.
Тебя я узнала в свой следующий приезд в Москву, когда уже обратила внимание на твои крепко выстроенные и свежо написанные материалы из Волгограда. В кабинете местной сети, где правил неугомонный Семен Яковлевич Гегузин, наш заботливый собкоровский дядька, я увидела серьезную, уверенную в себе девушку в очках и с роскошной косой, перекинутой через плечо. Коса сразу выделяла тебя среди модных стрижек и кудрей "венчик мира". У тебя и всегда будет свой стиль, свое лицо в очерках, суждениях, повадках.
Собкоры, соскучившись в своих вотчинах, где держались начеку, в редакции давали себе волю. Вспоминаю наши бурные откровенные разговоры о проблемах общественных и в Голубом зале, и в номерах "Урала" или "Юности". А непременным ритуалом встреч после того, как все выговорились и утолили первую жажду, были песни, чаще фронтовые. И, кажется, я слышу твой голос, когда вы с Кимом заводите любимую "Горит свечи огарочек, гремит недальний бой"... В пении, как и в разговорах, мы ощущали дух нашего товарищества, отдавались настроению взаимной приязни и дружеской поддержки.
Вижу родные лица собкоровской братии того времени: Геру Алексеева, Капу Кожевникову, тебя и Кима Костенко, Клару Скопину, Андрея Нуйкина, Женю Гортинского, Сашу Мурзина, Илюшу Хуцишвили, позже присоединятся Люда Овчинникова, Володя Онищенко, Ваня Зюзюкин, Кира Лаврова, Нарик Дадабаев... Приезжают в гостиницу и Толя Иващенко, и Илья Шатуновский, и Витя Дюнин из отделов, да и начальство появляется.
Одни из нас потом перейдут во взрослые газеты, других заберут в Москв, назначат редакторами, заведующими, но эти перемены не повлияют на тон наших отношений, собкоровская закваска останется.
В памяти мелькают отдельные моменты жизни. Вот мы с тобой в гостях у Веры Бендеровой, где собралась ее родня: видный юрист, инженеры, известный летчик-испытатель, - и каким старомосковским теплом веет от этого семейного очага. Когда мы начинали, Вера называла нас "мои девочки", старалась поддержать советами, отзывами на летучках. Старшее поколение относилось к нам очень по-доброму. Сколько раз в Москве я находила приют у Софьи Романовны Фингер, летописца нашей газеты. А тебе посчастливилось оказаться под крылом Любови Михайловны Ивановой, выдающегося редактора. Потом и ты станешь для многих учителем.
А помнишь,как мы ликовали, когда Бориса, своего, выросшего в редакции из стажеров, утвердили главным. Поехали к Панкиным с ворохом белых роз, ничего другого не придумали. Борис стал замечательным редактором-лидером: талантливый, волевой, убедительный в своих требованиях.  Мы были дружны, но никогда не ждали поблажек.
Или вот встречаю вас с Кимом в Ленинграде. Ходим по моим любимым местам: Львиный мостик, колоколенка Николы Морского у Крюкова канала. Вы меня как будто и слушаете, но пребываете в какой-то своей ауре блаженства, просто светитесь от счастья. Остается только радоваться за вас.
А какие потом будут прекрасные задушевные встречи в вашем с Кимом радушном доме на улице Горького! Последняя, в которой я участвовала после долгого перерыва, была уже без Кима. Мы сидели с Юрой Данилиным, Кимом Смирновым, Таней Яковлевой в твоей уютной знакомой кухне-столовой. И за столом еще были и Лена Брускова, и Коля Боднарук, и Юра Щекочихин... И сколько благодарных слов было тогда тебе сказано.
У тебя были сильные и дружные отделы. А я по опыту знаю, как трудно собрать и удерживать неординарных людей: сама в свое время присмотрела и привела себе в замы Виктора Липатова с Володей Черновым из "Московского комсомольца", вопреки сопротивлению некоторых начальников взяла в отдел Валерия Аграновского.
Наши кабинеты в пору редакторства разделяла тонкая стенка, и я бывала невольным свидетелем твоей настойчивой работы с сотрудниками, терпеливых диалогов с Кимом Смирновым. Зам по студенческому отделу, эрудит и умница, он был еще и упрямцем, но все у вас разрешалось миром.
Нам, конечно, повезло, что начало журналистской жизни в "Комсомолке" совпало с оттепелью, с общественным подъемом: грандиозные стройки, полет Гагарина, жилищный бум, поэзия в Политехническом. Не могу согласиться с бытующим сейчас утверждением о "несбывшихся шестидесятых". Наверное, нас можно назвать идеалистами, но уж точно не потерянным поколением. Мы не только верили в справедливость социальных идей, положенных в основу общественного строя, но и отстаивали их от выхолащивания и подмены. "Комсомолка" боролась против дутых рекордов, эксплоатации энтузиазма, против небрежения людьми, за человеческое достоинство. Вспоминаю в этом русле твою громкую статью "Стригущая педагогика", твою борьбу за Симу Соловейчика с его "педагогикой сотрудничества". Всегда была и останусь твоим заинтересованным читателем.
Желаю тебе, моя дорогая, быть такой же мудрой, а нам - ясности ума и выдержки против невзгод возраста, который, увы, уже не прибавляет сил.

Михаил Блатин, спортивный журналист, член редколлегии, собкор КП в Венгрии (1960-85):
Инна Павловна! Дорогая Инна! У меня есть три повода написать тебе это письмо.
Повод первый. У тебя юбилей. Как говорится, годы берут свое. Пускай берут. Но все твое пусть при тебе оставят. Прежде всего, здоровье. И все остальное тоже.
Жизнь дается каждому, а старость – лишь избранным. Не помню, кому из мудрецов принадлежит эта, не лишенная юмора фраза, но с ней, пожалуй, не поспоришь. Считай, что возраст твой – еще одна награда тебе от Бога. Помимо таланта и прочего, не менее замечательного.
Повод второй. Мы знакомы уже более полвека. Я пришел в «Комсомолку» в 1960 году, ты тогда была собкором в Волгограде. А  через год-другой появилась на этаже. С толстой косой, которая, правда, вскоре исчезла. Но и утратив ее, ты с каждым годом становилась все более заметной фигурой в редакции.
Если я считаю себя счастливым человеком, то только потому, что работал в «Комсомолке» 60-70 годов. Газета расходилась баснословными тиражами. И не по принудительной подписке, как, скажем, «Правда» или «Труд», росту тиражей которых способствовали парткомы и профкомы (и все равно догнать не могли). Газета выбивалась из общего строя, позволяя себе шаги в сторону – от мертвечины, казенщины, казарменного единомыслия. Поэтому и шла нарасхват, и многие читатели, развернув газетный лист, искали на нем твою фамилию.
Повод третий. Нам есть что вспомнить. Никогда мне не забыть, например,  ваш приезд – почти всем семейством – в город Будапешт, где в первой половине 80-х я работал собкором КП. Втроем – ты, Ким и дошкольник Павлик – вы отдыхали летом на Балатоне, выкроив пару дней для нашей встречи, чему я был несказанно рад, поскольку соскучился по нормальному общению. А тут – люди с этажа. Можно сказать, родные. Помимо этого, к Киму, Киму Прокопьевичу Костенко,  я питал особые чувства, считая его одним из своих наставников в журналистике.
Все достопримечательности и красоты города Будапешта и его окрестностей показать вам я, конечно же, не смог. На автомобиле мы проехали к живописной излучине Дуная, пересекли горы Пилиш, и по дороге к озеру Балатон, завернув в местечко Мартонвашар, посетили замок  Брунсвик, известный тем, что здесь часто останавливался и жил Бетховен и будто бы именно здесь создал «Лунную сонату» и «Апассионату».
 Замок и обширный парк прекрасно сохранились. В тот день мы были, кажется, единственными там посетителями. Помнишь, как бродили мы по пустынным аллеям с вековыми дубами и вязами вокруг живописного озера (Павлик крутил педали трехколесного велосипеда), и нам всем было хорошо? Тишина парка казалась музыкой. Каждый из нас, похоже, испытывал в эти часы чувство необыкновенного единения. Мы шли наугад словно зачарованные. Казалось, будто время остановилось для нас. Куда влекли нас расходящиеся дорожки парка? В прошлое? В будущее?
Тогда мы еще не знали, что довольно скоро вы с Кимом также отправитесь работать за рубеж – в соседнюю Чехословакию.
Что Ким – светлая ему память! – трагически и нелепо погибнет в автомобильной аварии.
А мы будем жить не в Советском Союзе, а в совсем в другом государстве.

Виктор Дюнин, сокурсник по факультету журналистики МГУ им.Ломоносова, кореспондент, член редколлегии КП (1958-70):
Милая Инна! Никогда не говорил тебе добрых и ласковых слов. Это от студенчества, в котором презирались сантименты  и почиталась грубоватость. Однажды  на лекции в Коммунистической аудитории мы сидели с  Ганюшкиным чуть повыше вашего девичьего ряда, и я буркнул Виташке, что, мол,  у Руденко красивая коса; он меня одернул:  у ней вся красота в зачетке, а сам залюбовался. Он был больше других влюбчив, но все нежные чувства выкладывал на аккордеоне: «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир зеленеет миндаль…». Помнишь?
Тогда для нас всё зеленело и расцветало. Много лет подряд. В каком-то году, из 60-х, в доме с аркой на проспекте Мира ты, как сейчас вижу, мыла посуду в маленькой кухне после нашей шумной посиделки, а я нахваливал тебя. Нет, упаси Боже, не открытым текстом. Продолжая, видимо, застольный тост, говорил о том, какие замечательные люди окружают редактора отдела школ и вузов «КП»: Люда Овчинникова, Лена Брускова, Сима Соловейчик, Инга Преловская, Иванова Любовь Михайловна… Мне и сейчас хочется назвать последнюю по имени- отчеству. Не человек, а редкоземельный элемент, Л.И. блистала в «Комсомолке», а когда Аджубей увел её в «Известия», светила нам дорогу и оттуда - умом, профессионализмом, дальновидностью. Это тебя она считала своей преемницей.
Но ты ждала услышать от меня другое имя. И я назвал его – Ким Костенко. Мы с ним только что вернулись из Одессы, где Ким на заседании разъяренного бюро обкома партии принял на себя удар за всех причастных к публикации острейшей антиноменклатурной статьи Аркадия Сахнина «В рейсе и после», которая прошла по нашему с Костенко отделу рабочей молодежи. Ногой открывавший двери кабинетов первых лиц государства (руки были заняты подарками) секретарь обкома Синица пригрозил Костенко: «Выметем тебя из партии сраной метлой!». «Да, вижу, у вас тут много насрано», - парировал Ким.
Красневшая от явно не литературных словечек, ты в тот вечер была готова слушать и слушать всякие подробности одесской баталии. Это же Ким сказал! Твой не просто кавалер, а кавалер ордена Александра Невского за танковый бой. Ради него ты терпела нашу пьяную ораву, слышно, как в соседней комнате матюкавшуюся, готовую сцепиться друг с другом по принципиальному вопросу о праве трудящихся на забастовки.
Ты ставила чайник на плиту и уходила с кухни к гостям, под сияющие глаза Кима Прокофьевича, почти трезвого, молодевшего при твоем появлении и, чтобы скрыть смущение, предлагавшего: «Споем или выпьем?». «Споём!» - за всех отвечала ты и зачинала любимую своего гвардии старшего лейтенанта:  «Дымилась роща под горою, а вместе с ней горел  закат…». Голоса  дружеского застолья   подхватывали: «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят».
Вас в «Комсомолке» осталось чуть больше. Но тебе, Инна, нельзя не высказать искренней благодарности за то, что  ты не просто осталась, а всё вынесла, поднялась, развернулась, стала совестью газеты. Благодаря труду,  позиции, порядочности работающих в «КП» ветеранов не затоптан её общественный престиж, удержаны боевитые  традиции, сохранилось уважение  нынешней талантливой молодежи к предыдущему поколению.
Мы увиделись не так давно на балу прессы. Были еще из старой «Комсомолки»  Борис Панкин, Гек Бочаров, Елена Брускова, Ольга Кучкина, Людмила Семина, Леонид Репин, Кира Лаврова, Костя Щербаков, Саша Пумпянский, Ира Котенко, Лида Графова.  А за ними мне виделись Василий Песков, Ярослав Голованов, Ким Костенко, Виталий Ганюшкин, Виктор Липатов и  много других настоящих  спартанцев, павших каждый, как кто-то  недавно заметил на сайте  Клуба журналистов всех поколений «КП», у своих фермопил.
Всех живых тогда наградили. Ты сидела за столом в дальнем конце от меня. Когда отчего-то становилось грустно, я смотрел в твою сторону и видел тебя с бокалом в руке, с ироничной улыбкой, с модно  постриженными волосами.
Но всё равно - с красивой  косой, в Коммунистической аудитории нашей юности.
 
Нина Аллахвердова-Соловейчик, редактор «Алого паруса» в КП 60-х годов:
Дорогая моя, любимая Инночка!
Письма - замечательный жанр, хотя бы потому, что он дает слово каждому, кто хочет. А если можно было бы собрать вместе все письма, которые я «написала» мысленно, говоря с тобой, то получился бы, наверное, объемный том, который никто не захотел бы взять в руки.
Я, конечно, шучу по поводу тома писем. Но не по поводу мыслей, которые направляю тебе уже многие годы то по одному, то по другому случаю. Сколько всего в этих письмах!
Уверена, там, где ты, много таких, кому ты близка и дорога. Честная награда неформального многомиллионного объединения твоих читателей. О, как человечно ты пишешь! А письма, которые пишут тебе разные люди уже многие-многие годы - это перекличка, соединение любящих тебя людей с тобой. Эти письма - сама жизнь. За каждым стоят твои труды, твое самопожертвование, твоя преданность всем, кто тебя читает.
И вот мое - одно из них.
Ты писала и пишешь, обращая каждое слово к читателям, служа им. Я тоже из твоих благодарных читательниц. Как мне отозваться, чтобы образовалось единое целое, где ты и я? Невозможно. Как ни старайся, получится что-то общее, сопоставимое со всеми другими.
Но есть и частное. Например, наше знакомство.
Впервые услышала о тебе от своего Симы Соловейчика. Он вернулся домой воодушевленный: шла в номер твоя большая публикация, чуть ли не первая с того момента, когда ты переехала в Москву из Сталинграда. И в ней, как помню, Симу восхитила  женская, никогда не спутаешь с мужской, но при этом совершенно твердая рука, так сильно определившая твою индивидуальность. Помню в том очерке  легкую  фразу, сказанную как бы между прочим, о том, как женщина кормит грудью ребенка. Очень непривычная деталь для журналистики тех лет. И продолжилась эта особенность твоего пера множеством публикаций, всегда мастерских, точных, какими они являются и сегодня. Спустя годы, мы видим то же самое,- ты одно из самых ярких журналистских дарований в нашей стране.
Что выражают твои тексты раз за разом? В них любовь к людям, к жизни, женская, материнская, дружеская, гражданская,  к тем, за кого ты взяла на себя когда-то ответственность.
Я уверенно называю все это любовью и знаю, что именно она согревает и поддерживает стольких людей.
Не представляю «Комсомольской правды» без тебя. Будь я мексиканская художница Фрида Кало, написала бы картину: ты сидишь за столом на одном из праздников газеты, а к тебе отовсюду тянутся нити связи с теми, кто рядом на этом празднике, с кем проходила и проходит твоя жизнь.  И это не надуманный образ, все так и есть. Стоит собраться редакции по какому-либо поводу, как образуется центр встречи, - стол, за которым сидишь ты. И все устремляются сюда. Я не раз наблюдала за этим потоком, как естественно, ровно и легко ты общаешься с каждым. И всегда за всем этим твои подлинные чувства.
В день девяностолетия «Комсомолки» на страницах праздничного выпуска газеты публиковались лучшие из материалов за многие годы ее существования. В этом номере - твой знаменитый очерк «Долг» соединился с не менее знаменитым очерком Кима Костенко «Солдаты Отечественной».
Какая же это радость - повстречаться в этой жизни с тобой и с Кимом! В этом столько теплого, близкого, незабываемого. От необыкновенно серьёзного, безмерно глубокого до вашего открытого, гостеприимного  дома на Тверской, тогда еще улице Горького.  
Достаточно вспомнить о подвиге Кима, когда он очистил своими публикациями пространство Краснодона, а значит, и всех наших душ, от неверных оценок и даже намеренного наговора на лучших из молодогвардейцев. Посягнул  на авторитет самого Александра Фадеева. И так вплоть до ЦК комсомола, до других высоких государственных структур, что, конечно, не могло остаться без последствий. Истинный воин не только журналистики, но духовного поприща.
И, наряду с этим, мы, серьезные, заметные журналисты самой «Комсомольской правды», выпрыгивали, дурачась, вслед за Кимом через окно вашей квартиры на балкон, опоясывающий девятый этаж. Дверей на него из квартир не было. То было счастье, детское озорство и любовь всех друг к другу, когда мы, размахивая руками, бежали вслед за Кимом по бесконечному балкону вашего девятого этажа, видели отсюда Москву далеко-далеко. А ваш дом будто плыл по океану поздних столичных огней, как огромный лайнер.
В памяти подобные мгновения жизни приобретают какой-то особенный масштаб. Становятся чем-то большим, чем представлялись, когда происходили на самом деле.
В те мгновения мы были словно герои фильма Феллини «8 1\2», когда они в заключительных кадрах фильма идут хороводом под музыку Нино Рота.
Захотелось в этом разговоре с тобой упомянуть этот фильм, перейти чуть-чуть на язык кино, потому что берегу, как дорогую память, копию твоей рекомендации  при моем поступлении на Высшие сценарные курсы при Госкино СССР. Спасибо за нее.
Инна, я все спрашиваю себя, разве можно было хоть чем-то огорчаться, когда мы были такие молодые, легкие, подвижные и здоровые? А ведь огорчались, страдали, ситуации порой казались безвыходными. Зато в результате закалились, как сталь. Не в этом ли и смысл всего, через что мы проходили и проходим?
Давным-давно, в году шестьдесят пятом, а это значит шестьдесят лет назад, ты сказала совершенно бесстрастно в поздний час дежурства в «Комсомолке»:
- Мы шахтеры в глубоких рудниках… - это о типографии, куда мы спускались во время дежурства.
Такие были времена.  Но образ этих слов шире их конкретного содержания. Мы хорошо понимали, что труд журналистов соразмерен с трудом шахтеров. А в те годы утверждалось, что у шахтеров самая короткая жизнь. Впрочем, вся жизнь - шахта с глотком свежего воздуха, когда мы на поверхности.  
Скажу главное. Как его понимаю, конечно, я. Главное, твое умение рассмеяться сердечно, искренне. Вопреки всему, твоя живость, шутки и, главное, смех. Великое достоинство с моей точки зрения. Может быть, не все захотят разделить мою точку зрения. Я люблю и ценю твой смех! Твою чудесную улыбку! Уверена, талант человека можно определить и по тому, как он смеется. Я живу в удивлении от того, как твой дивный смех освещает все вокруг, включает все огни радости, какие есть на земле, покрывает и даже совсем смывает  грусть других.
Храни Бог тебя! Прошло столько времени, а я по-прежнему вижу рядом с тобой прекрасного Кима, твоего мужа, человека свободного, радостного и талантливого, героя войны, знавшего цену жизни, утверждавшего каждого, как необыкновенную ценность.
Обнимаю тебя, благодарю всем сердцем и всегда помню.
Твоя Нина. И, конечно, Артем и Катя. Они тоже во всем всегда рядом с тобой.

Наталья Брускова, дочь Елены Сергеевны Брусковой, заведующей школьным отделом КП в 50-60-е г.г.:
Дорогая, любимая Инна Павловна!
Когда я пишу Ваше имя, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что мне становится тепло и уютно. Но одновременно я ощущаю внутреннюю собранность. Передо мной – энергичная женщина, с роскошной, всегда безупречно уложенной копной волос, модно одетая, очень женственная, но без женской томности. Всегда окружена людьми, всегда рассказывает какие-то интересные истории, требующие её вмешательства, а герои этих историй – её понимания и защиты.  
Дорогая Инна Павловна! Я испытываю  громадное восхищение Вами. Вы можете себе представить, какое количество людей в этом мире заряжены Вашей энергией, вдохновлены Вашей убежденностью, что мир можно сделать лучше и что человек не брошен на произвол судьбы? И свидетельств тому – великое множество. Это Ваши статьи и книги, которые уже сохранила история.
Дорогая Инна Павловна! Я испытываю громадное удивление Вашему умению общаться с молодежью. Таланту воспитывать без менторства, вести диалог на равных, но держать дистанцию, быть доступной, но без панибратства. Таланту воспитывать не нравоучениями, а своей позицией, своей принципиальностью и неравнодушием. И подтверждением тому являются многие журналисты, которые учились у Вас и тоже уже вошли в историю.
Но есть что-то, что не так заметно всему миру, но что определяет, в конечном счете, меру счастья, выпавшего на долю каждого человека. Это умение дружить. И я хочу Вам сказать: Дорогая Инна Павловна! Я испытываю к Вам громадную благодарность. Вы и Ким Прокофьевич были долгие годы верными, понимающими друзьями моих родителей. Эта дружба была искрометная, искрящаяся, наполненная чувством соучастия и умением сопереживать – и в горе и в радости. Многие-многие десятилетия Вы были подругой моей мамы, вашей коллеги по школьному отделу Елены Брусковой, и  это был поразительный пример бескорыстной профессиональной женской дружбы.
Дорогая Инна Павловна! Я испытываю к Вам огромное чувство любви.
Вы талантливы, доброжелательны, деликатны, в хорошем смысле любопытны. Мне всегда было радостно и интересно быть с Вами: ходить друг к другу в гости,  говорить, размышлять, курить, смеяться... А сейчас к этому добавились общие воспоминания о близких нам людях.
Дорогая, любимая, родная Инна Павловна! С Днем рождения! Пусть жизнь не преподносит никаких неожиданных сюрпризов, а наполняется теплом, светом и любовью.                 

Лидия Графова, спецкорр КП в 60-70-е г.г.:
Инночка, драгоценная наша!
Знаю тебя больше полувека, и все эти годы не устаю радоваться тебе. Заранее присоединяюсь ко всем восторженным эпитетам, которые ты услышишь в честь своего славного юбилея, но позволю себе, пользуясь давностью наших отношений, высказать немного критики в твой адрес.
Мне кажется, уважаемая Инна Павловна, что Вы при всей Вашей мудрости пока ещё не доросли до высоты своего возраста и до сих пор не научились по справедливости относиться к самой себе. А пора бы уж знать, наконец, себе цену!
Да, так у тебя было всегда. Свои очерки и беседы, ставшие теперь классикой, ты писала очень трудно, порой мучительно (оттого они и выходили такими чеканными), а тебе всё казалось, что могла бы написать лучше. Вечное недовольство собой, конечно, святое чувство, но всё же надо когда-то поверить тому, что думают о тебе окружающие. На семинарах и конференциях тебя называют «хранительницей нравственности в российской журналистике». А ты не хочешь осознать этой ответственной роли в отношении к самой себе. Не хочешь понять, что воскрешенные тобою великие «простые истины» продолжают прорастать в душах воспитанных на твоих строчках читателей. И ведь это благодаря тебе, Инна, в нашем безумном жестоком мире прибавилось множество (тысячи!) порядочных людей,  ты продолжаешь и сейчас реально участвовать в их жизни.
В одном интервью ты сказала, что «физическое существование – ничто по сравнению с тем, что происходит у человека в душе». В твоей душе, так много и мужественно пережившей, каждый день, несмотря на физические недуги, происходит столько важных событий, что самим фактом своего бытия ты увеличиваешь количество добра в мире. Независимо от того, пишешь ты сейчас что-то новое или нет, твой голос звучит в мире, и его слышат. Будь же к себе справедлива. Очень прошу тебя, ну, пожалуйста, – освободи свою душу от  бесконечного «надо». Ведь не строчками в конце концов жив человек. Каждый твой день для нас – драгоценность.
P.S. Наверное, это правильно, что ты уже давно не допускаешь к себе никого, кроме своих родных. Пусть каждый, кто знает тебя, выбирает в памяти самый дорогой твой образ. Например, я вижу тебя почти летящей по нашему длинному коридору шестого этажа. Ты - в развевающемся, кажется, синем платье в крупный белый горошек. Может быть, ты возвращаешься из кабинета Кима. Может быть, это то самое мгновенье, когда вы вдруг оба поняли, что созданы друг для друга. Ах, Инна, как мы всей редакцией любили вашу любовь…
Спасибо за всё светлое, что вы с Кимом нам подарили, и особенно за то, что ты (такая!) у нас есть. Как это здорово, что всегда, если кому-то из нас плохо, можно тебе позвонить и опереться  на твою стойкую  душу.

Владимир Губарев, заведующий отделом науки, зам.главного редактора КП в 60-70-е г.г.:
В те немногие часы, когда приходят прозрачные ночи, люблю вглядываться в небо, усыпанное звездами. Они помогают раскрыть глубину мироздания, его истинную бесконечность, и ты понимаешь, насколько прекрасен и неповторим тот мир, в котором тебе посчастливилось жить.
Это звездное небо напоминает мне «Комсомольскую правду» 60-х и 70-х годов прошлого века, где нам суждено было служить той капризной даме, что именуется «журналистика».
На небе горят разные звезды, большие и маленькие, погасшие давно и вновь вспыхивающие, сверхновые и «черные дыры». Все там есть, в этом безбрежном мире! Но для меня три звезды «Комсомолки» горят всегда ярко и неповторимо. Они светят по-разному, а потому я так люблю ими любоваться. А помню о них всегда!
Блестящая, вспыхивающая сверкающими гранями звезда – Слава Голованов. Мы шли по жизни рядом с первых шагов в «Комсомолке», честно «делили» космос и космонавтику, атомные дела и все прочее, что связано с наукой, и наши интересы практически никогда не пересекались – науки всегда хватало на всех, кто ею занимался и занимается. Ну а «П. Багряк» сделал нас и фантастами. Кстати, неправильно расшифровывается буква «П» - почему-то она отдается Павлу Бунину, который иллюстрировал наши романы, а на самом деле она скрывает цифру «Пять» - именно столько человек скрывалось за псевдонимом.
Но я слегка отвлекся…
Вторая звезда «Комсомолки», конечно же, Вася Песков. Это звезда отсвечивает зеленым  цветом, так как более преданного природе и всем ее составляющим писателя и журналиста не было в наше время. Но для меня все-таки Василий ближе по космическим делам – в гагаринские дни он был сотрудником нашего отдела науки, где и начиналась его поистине всемирная слава. Жаль, что сейчас его уже нет с нами: я представляю, как Песков описал бы нынешнюю дружбу тигра и козла! Интересно, пообедает ли тигр своим другом, если вдруг нахлынет голод, возьмет за горло? Ответить мог только Василий Песков…
И наконец, третья яркая звезда на небосклоне «Комсомолки» - Инна Руденко. Нет, я не выстраиваю их в очередь, просто пишу последовательно, так как с Инной у меня были самые «сложные» отношения. Просто до сих пор я не знаю, как именно она ко мне относится, а я всегда ею восхищался, так как эта звезда горела теплом, которое согревало окружающих. И это звездное тепло называется «талантом».
Любя, Инну называли «наседкой», мол, вокруг нее множество «цыплят», которые вырастают быстро и подчас становятся «орлами». Отчасти такое сравнение имеет право на существование, но, на мой взгляд, оно не отражает полную картину того явления в журналистике, которое именуется «Инна Руденко». Дело в том, что ее влияние на весь коллектив «Комсомолки», отчасти и «Известий», было гораздо шире и сильнее, чем может показаться на первый взгляд.  Она принимало самое активное участие в создании принципиально новой газеты, коей являлась «Комсомолка» в 60-е годы, а значит и всей печати в стране. Мы вошли в прежний мир журналистики, выросли в нем, а потом перешли-перевели ее на более высокие орбиты. И примером новаторства нам служила Инна Руденко.
Однажды у нас вышел спор. Речь шла о Коле Боднаруке. Я считал, что как журналист, как настоящий газетчик, он рождался в отделе науки, которым в те годы руководил я. И об этом я сказал в своем выступлении во время представлении книги Николая «Хлопчик», которое проходило в «Российской газете». Инна тут же возразила: «Нет, Николай – наш!» А потом привела ряд примеров из жизни студенческого отдела, где стажировался Николай. Боднарук – один из блестящих журналистов «Комсомолки», а потому наша «борьба» с Инной за него носила принципиальный характер, мол, чей же он?
Вынужден признаться: Инна опять оказалась права. Я перечитал те страницы книги, которые посвятил ей Николай Боднарук – один из ее учеников, которым она щедро поделилась с отделом науки.  Запомнился такой эпизод, описанный Николаем: «Пьем водку, закусываем чем-то китайским, каждый тост об Инне. Хорошо, что не перевелась еще эта традиция – говорить тосты. Когда скажешь Руденко, какой она замечательный человек и выдающийся журналист, как гордишься, что не просто знаком и вместе работал, а считаешь себя ее учеником. Каждый говорит, что именно она поставила его «на крыло», даже если сама его рукописи не редактировала и прямым редактором не была».
Вспомнил: да, именно Руденко рекомендовала нам в отдел науки Николая – она всегда щедро делилась своими учениками.
Когда смотришь вверх и разглядываешь небосвод, то видишь: вокруг яркой звезды, излучающей теплый свет, много других звезд и звездочек. Это твои друзья, коллеги и соратники, путь в журналистику которым открыла Инна  Руденко.

Татьяна Яковлева, заведующая школьным отделом, Ким Смирнов, заведующий студенческим отделом КП в 60-90-е г.г.:
ПИСЬМО В ДВЕ РУКИ       
Инночка! У каждого из нас свой круг воспоминаний, связанных с тобой. Но начать мы хотим вместе - в память того утра, когда мы примчались к тебе, заставив тебя теряться в догадках: что случилось, если завам двух твоих отделов – школьного и студенческого – срочно потребовалось увидеть тебя до того, как ты появишься в редакции. Ничего хорошего от этого неожиданного визита ты, видимо, не ждала, потому что, не дав нам раскрыть рта, нервно сказала: «Подождите, я должна сначала закурить…»
Ты, как и многие, не подозревала, что мы - хорошие конспираторы: как бы иначе в редакции, где стоит чихнуть в одном конце коридора и это тут же станет известно в другом, нам довольно долго удавалось дурачить окружающих, скрывая наши отношения? Накануне, в воскресенье, когда наши отделы устроили вылазку в лес, а потом собрались у Кима в Лобне, мы наконец объявили: мы не просто коллеги, а ещё и муж и жена. Эффект неожиданности был сильнейшим. И когда на следующее утро мы пришли в редакцию, со всех сторон уже неслось: «Это правда?.. Это правда?» Ну, не могли же мы допустить, чтобы ты узнала новость последней и не от нас!
А через несколько дней - у тебя же! - наши два отдела торжественно отметили то явное, что перестало быть тайным.
К.С.: Познакомился я с тобой гораздо раньше, чем ты, наверное, полагаешь. К нам, в группу новоиспечённых студентов журфака МГУ, пришла старшекурсница с комсомольским поручением провести с нами воспитательную беседу. Не предрасположенные к каким-либо назидательным воздействиям, мы встретили её настороженно. Но как-то так получилось, что никакого «мероприятия», собственно говоря, не было. Она с интересом слушала наши рассказы о том, что нас сюда привело, и сама вспоминала интересные истории из жизни своих однокурсников.  Звали эту симпатичную девушку Инна Руденко.
А 12 лет спустя я пришёл на работу в «Комсомолку». И потом были десять лет работы с тобой. Хотя  - догадываюсь - в ролях сначала литсотрудника, потом зава и разъездного корреспондента подведомственного тебе студотдела я был далеко не сахар. Доходило до того, что однажды мой непосредственный начальник, тогдашний завотделом заявил , что потребует моего изгнания из редакции. Дело в том, что меня послали в недельную командировку на Чукотку, а мне пришлось задержаться там на месяц. Не слушая моих объяснений, он утверждал, что сделал я это намеренно, самовольно, в собственное удовольствие. На следующий день ты подошла ко мне: «Тебя просит зайти Ким Прокофьевич».
Направляясь к кабинету зам. главного, я прокручивал в голове защитно-объяснительную речь. О том, что целый месяц над Чукоткой, в связи с сильными пургами, для гражданской авиации стояла нелётная погода. И это было истинной правдой. Но Костенко сразу начал разговор о другом: что я видел, с кем встречался за этот месяц, что показалось особенно интересным и почему. Я рассказал, как с шоферами прошёл по легендарной Чукотской трассе до Иультина. Как спускался с шахтёрскими сменами в молибденовые рудники. Потом был мыс Шмидта, жизнь на полярке на берегу Ледовитого океана. Бросок через пролив Лонга и несколько дней на собачках по тундре Академии на острове Врангеля вместе с охотниками и оленеводами в поисках берлог белых медведей. Цель – отлов медвежат, которых потом наши вожди подарят высоким иностранным гостям…
       Костенко кончил наш разговор так: «Открываем твою персональную рубрику «Из чукотского блокнота». Напишешь обо всём, что ты сейчас рассказал». Первая публикация рубрики называлась «Трасса». Сегодня я нисколько не сомневаюсь, что к такому неожиданному повороту в моей судьбе ты имела самое непосредственное отношение. Впрочем, как позже, когда я стал заведующим отделом, тебе доводилось защищать литсотрудников и стажёров уже от меня самого. Коля Боднарук, тогда стажёр нашего отдела, вспоминал, как я заставил его переделывать материал несколько раз. И когда, не выдержав требования переделать и ещё раз, он отдал все варианты тебе на третейский суд, ты заслала в набор самый первый его вариант.
Мне кажется, ты придерживалась стендалевского принципа: опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Тебе было интересно с теми, кого всегда заносит куда-то в сторону, а на поверку часто оказывается – на завтрашнюю главную дорогу.
Т.Я.: Однажды в отпуск наши пути с тобой перекрестились в Ниде. Каждое утро, вставая, мы передавали приветы друг другу: «Тебе – от Депсамеса», «А тебе – от Софьи Романовны…» Персоналии день ото дня менялись, но редакция – в снах – упорно не отпускала. Не помню, сколько дней прошло, пока она перестала нам сниться. А может быть, и не переставала вовсе.
Обычно, когда тебя вспоминают, вспоминают и твои «звёздные» материалы. А мне, когда думаю о тебе, приходит на память ещё и одна небольшая заметка. Она запомнилась не только парадоксальным заголовком – «Жду понедельника» (логичнее, казалось бы, ждать выходного дня), но и тем, что в ней, по-моему, ты сказала нечто важное, сущностное о себе самой. В этой заметке, по сути, шла речь о счастье самозабвенного поглощения своим делом.
Время от времени появляется такая рубрика – «Комсомольская правда» в вашей жизни». Подразумевается, что «КП» - часть какой-то большой жизни. Эта рубрика не для тебя. «Комсомольская правда» никогда не была для тебя частью жизни. Она для тебя всегда – сама жизнь. Никогда – просто выполнение положенных обязанностей, всегда – полная отдача души и интеллекта.
К.С.:  Мой дебют в «Комсомолке» случился за два года до того, как я оказался в её штате. И опять же, Инна, с твоей лёгкой руки. Я тогда был в аспирантуре своего факультета и одновременно – полулегально, «зайцем» - учился на дневном физфаке МГУ. А летом мы выпускали в Целинограде газету «Молодой целинник» на студенческой стройке». И однажды ты перепечатала из неё в «КП» мой очерк «Синий парус» -- об отряде физиков МГУ, работавшем в совхозе «Октябрь». Синий парус – это синий флаг с эмблемой физфака – квадратным корнем из знака факториала, поднятый над палаточным студгородком. Почему синий, когда во всех отрядах были красные флаги? Командир и комиссар отряда Галым Абильсиитов и Таня Гендлер объяснили так: «Когда девчата выбирали в магазине материю для флага, понравилась эта».
В память об этом, знаковом для меня событии дарю тебе сегодня строки из тогдашнего моего целинного блокнота.
Инне Руденко
Флаг со знаком факториала
На тревожном бьётся ветру.
Светит лампочка вполнакала,
Командир задремал к утру.
Чтό степные сны напророчат –
Быть ли радости, быть беде?
Синий флаг на исходе ночи
Прикоснётся к дальней звезде.
Право первых: за всё, что знаем,
Дорогою платить ценой.
Мы – согласны. Мы поднимаем
Синий парус над целиной.
Т.Я.: Ты уже не была нашим редактором. Твои «школьники» и «студенты» разбрелись кто куда: одни – в разные издания, другие – на вольные хлеба. Но остался невидимый магнит, притягивающий нас друг к другу. Так родился своего рода уникум – «Зюзюкинские вечера у Руденко». Идея принадлежала Ване Зюзюкину. Ты её поддержала, как всегда поддерживала всё стоящее. И в который раз распахнула двери своего дома. Как удавалось в назначенный час всех собрать? Лена Брускова, Иван Зюзюкин, Таня и Леша Ивкины, Гена Жаворонков, Паша Гутионтов, Коля Боднарук. Приходил Юра Щекочихин с сыном. Звонила из Германии Лена Воронцова…
Спасибо тебе и твоему дому, что дали нам ощутить обаяние старого дружества.

Виталий Игнатенко, стажер, корреспондент, заведующий отделом, зам.главного редактора КП в 60-70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Только недавно понял: надо прожить долгую жизнь, чтобы, наконец, стать молодым.
Считается, что все-таки в молодости осталась эта привилегия - «чушь прекрасную нести». А оказалось, что именно это главное в судьбе. Чем больше год за годом, год за годом мы вслушивались в твои простые истины и удивлялись твоему удивлению, тем правильнее жилось и работалось.
Ну вот написал это и выдохнул: без пафоса никак. Испортили меня после «Комсомолки» вконец.
Раньше как было. Приходишь в отдел рабочей молодежи. Костенко, Ганюшкин, Дюнин…Славянский шкаф…
Эпоха!
Прорубленная дверь в студотдел.
Чудный твой смех. То ли по поводу качества материалов отдела… То ли потому, что ты первая из нас поняла, что добром, улыбкой, благорасположением ко всем, кто тебя окружает, можно совершить невозможное. Что ты и делаешь по сию пору…
Так же доброжелательно, даже восторженно ты встретила на вечеринке «Комсомолки» мою будущую жену – Светлану. И тогда ты так приняла ее, еще даже не невесту, что я к своим чувствам прибавил и твое отношение. Через пару дней и случился главный поступок моей жизни: я сделал предложение моей Светлане.
И как классно, и как часто ты с Кимом нас привечала в своем хлебосольном доме!
…Скоро у нас золотая свадьба.
Спасибо тебе за все, что ты сделала для меня!

Кира Лаврова, собкор, зам.ответственного секретаря КП в 60-90-е г.г.:

Сколько лет, сколько зим, дружочек! Мы с тобой однолетки. И столько за плечами…
Каждый звонок к тебе начинается одинаково: "Есть пять минут?" Иногда в ответ усталое: "Нет". Но спустя время слышу твоё: "Извини". И - пока не угомонимся...
Господи, какой я помню тебя - купающейся в счастье, вознесённой всеобщим поклонением: тысячи откликались за твоё соучастие в их судьбах, твою распахнутость и платили великой признательностью. И столько радостного было накоплено впрок за те "годы тучности", что внезапная горечь на взлёте не увязывалась в глазах людей с твоим обликом. Помнишь, я передавала тебе мнения: "Инна? Да она сильная, она всё вынесет". О силе и слабости не будем, это интимное. Но ты же сама подбрасываешь дровишки в костёр.
Сознайся, застолбить заголовок на разворот "А счастье - всюду" в разгар кампании воспалённой агрессии - всё равно, что пытаться закрыть собой амбразуру. Скорей примешь полотно "Крик" - символ ужаса и страдания. Но в противовес всему этому ору ты поднимаешь своё оружие - Любовь. "Я всю жизнь про любовь", - говоришь в трубку, словно оправдываясь. От звонка - до звонка.
Политика - грязное дело. Слышу в ответ: "А Гавел?" Тебе ли не знать Гавела за годы жизни в Чехии. Любовь - как мироощущение, как взгляд на мир. С этим невозможно спорить. Любовь, любовь - хоть в гомеопатических дозах! Твой радостный многострочник следует за мини-сообщением, как кто-то откликнулся на чью-то беду. "Нет, не угасло в людях...", - твердишь мне. А назавтра:" Интересное движение сибирских школьников "Пишу другу": письмо по цепочке. Это же не автомат-эсэмэска, а твоя рука, эмоции". Очередная радость: "Не разучились живые письма писать".
Привычное: "Что читаешь?" Пишу за студентку курсовую о Швейцере. "Швейцер? «Благоговение перед жизнью", - откликаешься на главную идею учёного-праведника. -  Эти его "малые мира сего" - хоть букашки, козявки, - которые "тоже жизнь", которую, как всякую жизнь, надо беречь».      
Ворчишь по поводу заметки (дань памяти) в честь твоего любимого дорогого Кима Костенко: «Главная гордость всей жизни Кима – снял позорное пятно с честного человека, а это куда-то ушло…» (речь о молодогвардейце, обвинённом в предательстве).                                                                                                    Самое время напомнить историю моего собственного душеспасения (не смейся) по твоей милости. С каждым случается – тупик, безнадёга – хоть вой. Твой звонок - как из небытия. Мол, журналистке Инне Руденко выделили (где-то наверху) как награду путёвку, так вот не желаю ли я поехать вместо тебя... Мне никто ничего не дарил. Но ты сделала это. И я рванула в благословенное сказочное место, где меня будто только и ждали. Колючий загнанный зверёк? Я вернулась другим человеком (это тянет на повесть). "Не представляешь, что ты для меня сделала!" - кричала я в трубку, слыша в ответ неловкое: "Перестань".
Только один раз, как бы изменив себе, ты признала хрупкость всеобщей Любви. Помнишь, я позвонила в день гибели человека, убитого ненавистью, и сказала, зная, что задеваю святое: "Умерла любовь". И ты, не колеблясь, ответила: "Да, - исчерпав тему.
 Замечу, по случаю, что у тебя нутряное чувство "правды" и "правоты". Звучит, конечно, громко, я понимаю, но это как абсолютный слух (ты морщишься...).
Не удержусь, чтобы не помянуть одну из твоих последних улыбок по проводу. Как сестра Лина (даст ей Бог здоровья) вывезла тебя "в свет" (натурально) из тесноты квартиры на своей машине. И ты "лихо вкатила" (твои словечки) на инвалидной коляске в широченный зал элитного магазина и "пронеслась" мимо сверкающих витрин. "И мне улыбались продавцы так душевно и говорили какие-то хорошие слова". Атмосфера дружелюбия зарядила тебя на целый день, до вечернего нашего разговора. Всего-то улыбка? Как мало! Но, оказывается, так много.
Признаемся, с годами становится уже круг тех, с кем хочется общаться. Неизбежны отчуждение, холодок, несовпадения. Несовпадения случаются и у нас с тобой. Но почему так хочется соприкоснуться с тобой снова и снова? "Как твоя девочка?" - дотошно вытряхиваешь из меня о внучке, зная, что у неё проблемы. Ну что она тебе? Но где проблемы, там твоё счастие... На сим обнимаю. И до следующих "пяти минут".
 P.S. Кстати. Апостол Павел соединял "Любовь" и "терпение". "Любовь долготерпит" (в одно слово). Это под занавес. Ты поймёшь... Ибо "нет пророка в своём Отечестве".

Нина Пижурина, корреспондент отдела школ, собкор КП в Ленинграде в 60-70-е г.г.:
Инна, Инночка, Инна Павловна! Шесть лет, которые прожила я в школьном отделе, кому-то могут показаться малой малостью по сравнению с нашей длинной профессиональной дорогой. Но Вы-то знаете, какими важными, переворачивающими всю жизнь бывали даже не годы, а месяцы, отданные «Комсомолке» тех лет. Даже одна встреча! И нет ничего странного в том, что они стали самыми важными, значимыми, определяющими в судьбе девочки из Ташкента, довольно случайно оказавшейся на пороге «Алого паруса». С подачи Наримана Дадабаева Вы тогда выдернули меня, как редиску недозрелую, из привольной жизни собкора «Пионерской правды» по Узбекистану. Не видя, не зная, рискуя ошибиться, пригласили на стажировку. И подарили счастье, о каком я и мечтать не могла. Сказали, как бы даже с печалью, предупреждая о трудностях, что отныне всё моё существование ограничится этими коридорами. Что каждого  тут ждут поздние дежурства, командировки, работа с письмами и что-то ещё в том же духе. А меня в тот момент как раз очень мало интересовал мир за пределами этих коридоров. Боже мой, как я всех тут сразу и безоговорочно полюбила, как любовалась многими из тех, с кем никогда до этого не была знакома!
«- Пижурина! Прекращай кокетничать! Сколько я могу тебя защищать?» - не раз и с разными интонациями говорили Вы с первого и до последнего моего дня в «Комсомолке». А я не могла иначе. Кокетство моё со всеми подряд  - даже с письменным столом, как говорил кто-то – было проявлением ликующего щенячьего восторга. Его правильно истолковал, мне кажется, Григорий Суренович Оганов, когда я стажировалась в секретариате. Он сказал, что Пижурину нужно держать в редакции для хорошего настроения. Беспричинная радость накатывала уже в лифте, поднимавшемся на 6-ой этаж. Утро чаще всего начиналось с визита в наш отдел Гены Бочарова, приносившего «на завтрак» новый анекдот. Потом, как подарок, - краткий визит в редакцию Вани Зюзюкина. Его стол стоял против моего. Ванечка, как правило, с ходу ловил моё настроение, и мы, веселясь, сочиняли диалоги для нескончаемой пьесы «Дурачок и Дурочка». Деловитый, неспешный Ивкин, философствующая Воронцова, обе Тани – Снегирёва и Яковлева… Я могла бы написать целый трактат о становлении – профессиональном и человеческом – молодого журналиста в условиях, сложившихся в те годы в газете. И в нём нашлось бы место для каждого, кто, может быть, меня не замечал и уж никоим образом не собирался влиять, но самим присутствием своим воспитывал, вспахивал целину полусонного разума, открывая новые смыслы. А самым главным человеком в этой счастливой, страстной кутерьме всегда были Вы. Не только потому, что от Вас зависела судьба каждой заметки, поездки и всего остального. Это как раз понятно. Однако решающую роль сыграло обстоятельство, о котором Вы, может быть, теперь и не помните.
В первое же лето, когда я окончательно переехала в Москву, не имея никакого жилья, Вы добились, чтобы мне на этот сезон выделили комнатку на даче. Там жила вся Ваша семья. Как оказалось, ездить туда ежедневно было очень неудобно и на даче немедленно поселилась моя обожаемая старшая сестра Сталя со своим сынишкой. У мужа Стали, Игоря Ледогорова, только начинала складываться карьера в театре Советской Армии, Сталя тогда ещё училась на режиссёра и жить им было негде. А Ваша сестра Лина, её муж, мама интересовались театром, кино, музыкой. И дети у всех были примерно одного возраста. Так и случилось, что жизнь на даче сложилась дружная, весёлая, полная взаимного понимания, общих интересов и добрых чувств. К сожалению, Вас я там видела крайне редко и общие чаепития как-то не получались. Помню только добрые глаза Вашей мамы, улыбку Лины и сбивчивые рассказы детей о репетициях какой-то оперы, затевавшейся во дворе. О костюмах из простынок и бумаги. А главное – помню ощущение глубокого родства и доброжелательности и странную мою уверенность, что исходит оно в первую очередь от Вас и от Стали. В моём мироощущении Вы оказались рядом, связанные моим воображением как две старшие сестры. Так  началась жизнь, которая не делилась на дом и работу. Она всюду протекала среди родных.
А сложностей, конечно же, хватало. Взять хотя бы дежурства. Помню, поздно вечером принесли огромный «хвост» к очерку Нины Аллахвердовой. Пришлось срочно сокращать, не советуясь с автором. Увидев утром своё произведение в газете, Нина, естественно, пришла в ярость. Разбираться меня пригласили к Вам в кабинет. Что можно было сказать в своё оправдание? Нину я уважала чрезвычайно. Очерк был прекрасен и любое вмешательство его только уродовало. Тогда я предложила: пусть автор сделает свой вариант сокращений. Как иначе я пойму, что можно убрать, а что – оставить? Такое предложение вполне можно было истолковать как дерзость. Вы молчите. Переводите взгляд с меня на Нину и обратно. Как хорошо я знаю, помню это Ваше умение смотреть! Мгновения, когда взгляд говорит больше, чем слова! «- А что, это вариант!» - произносите Вы с интонацией, которая сразу снимает напряжение. И Нина, как человек творческий, сразу принимает игру.
Так было всегда. В трудной ситуации спасительным оказывалось Ваше вмешательство. Примеров - тьма. Один из ярчайших – когда отдел не принял сочинение Александра Володина, написанное для «Алого паруса». Это был текст, созданный в жанре, трудно поддающемся определению. Нечто очень личное: «Мы – самоеды, себя грызущие. Вам наши беды – потехи сущие…» И дальше прозой, но в том же духе, вроде бы совершенно не подходящем для газеты. Таких трудов мне стоило уговорить классика написать нам! Я готова была плакать от отчаяния: что я скажу ему теперь? Что он написал плохую заметку? В тот раз уже Нина Аллахвердова взяла дело в свои руки. Сказала: идём к Инне. И оказалось, что текст прекрасен как раз своей доверительностью, искренностью, которой и должен отличаться «Алый парус».
Отличаться! Не бояться своего голоса, даже если он звучит слишком непривычно…  До меня это доходило с большим трудом. Как-то даже высказалась я по поводу очерка Анатолия Стреляного в том духе, что он слишком много места уделяет собственным чувствам и ощущениям. Похоже, герой ему мало интересен. Вы ответили, что это прекрасный способ самовыражения. И опять это было переворотом в моём сознании: самовыражение? В газете?
И как же хотелось мне много позже, уже в 90-х, поработать с Вами в «Учительской газете», куда до этого пришёл С.Соловейчик! Там складывалась обстановка, в которой, как мне казалось, очень не хватало Вас. Я даже решилась однажды уговаривать Вас расстаться с «Комсомолкой» и сделать «Учительскую» настоящей отдушиной для умных, творческих, свободных людей. Для этого тогда были все возможности. Я и теперь считаю, что Ваше дарование, Ваш человеческий талант намного больше той роли, которую Вы для себя выбрали. Но это не важно. Важно, пока Вы живёте на свете, пока жива ещё в Новой Зеландии моя Сталя, мир для меня не оскудел родными душами. Так здорово, что Вы – есть! И я Вас поздравляю!
Всегда Ваша Нина.

Леонид Загальский, корреспондент «Алого паруса» в 70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна, меня всегда изумляло, что Юра Щекочихин говорил Вам «ты» и «Инна». Даже сегодня, имея полностью седую голову, я никогда не смогу с Вами  сфамильярничать. Только Инна Павловна, и на «Вы».  Есть такие женщины, которые вызывают что-то вроде трепетного уважения. Когда они заходят в комнату, все мужчины встают. Это о вас…
Я пришел в «Алый парус» в начале семидесятых, но все-таки застал и основателей, и последователей. Свободный шестидесятнический «дух шестого этажа» тогда уже почти выветрился. Ушел Б.Д.Панкин, и это означало конец эпохи журналистики, в которой начинали вы, Иван Иванович Зюзюкин, Симон Львович Соловейчик, Валерий Абрамович Аграновский, Ярослав Кириллович Голованов, Юрий Михайлович Рост… Началось другое время, о котором нужно рассказывать отдельно. И не сегодня…
Лешу Ивкина призвали в армию. Он, читавший всю периодическую прессу, пригласил в «Алый парус» Юру Щекочихина, «капитана» подростковой странички «Сверстник», которая выходила в «Московском комсомольце» так же по четвергам. Они познакомились и на всю жизнь остались друзьями. Юра заменил Лешу на капитанском мостике. Вместе с Юрой в «АП» пришел я, который в то время учился в десятом классе и ходил за Юрой (старше меня на пять лет), как хвост. Я уже писал в «Комсомольце» про свою школу, которую, по словам директора, «охаивал». Но ей приходилось сдерживаться: все-таки печатали заметки в центральной газете. В «Алом парусе» мне понравилось. Можно было писать и о выставке детских рисунков, и о «Зарнице», и о скучных школьных комсомольских собраниях, но главное - читать тысячи писем от мне подобных. Тогда любой журналист мог по-настоящему почувствовать, «как наше слово отзовется»…
Однажды я принес две странички про моих соседей по двору, которым не повезло: с ними рядом не оказалось таких потрясающих людей, среди которых я находился. Поэтому они после школы не мчались, как я, на улицу Правды, а ошивались, докуривая брошенные кем-то «бычки» и приставая к прохожим в бездонной подворотне нашего сталинского дома на Смоленке. Заметка называлась «Репортаж из подворотни». Это была «бомба». «АП» получил десятки тысяч писем от «трудных подростков». Так их назвал писатель Леонид Жуховицкий, написавший мне, в то время 16-летнему мальчику, ответ размером почти в целую полосу.
Когда я на следующий день пришел в «АП», Щекочихин молча взял меня за руку и отвел к Вам. Вы, уйдя уже из членов редколлегии, сидели тогда в крошечном (но отдельном!) обозревательском кабинетике. Щекоч сказал:
- Вот он. Ты хотела познакомиться.
И ушел.
Мы довольно долго разговаривали. Не помню точно, о чем, но я стал приносить Вам свои заметки до того, как их прочитывал Юра. Щекочихин был очень жесток в оценках, и, если материал ему не нравился, не было шансов его улучшить или переписать. Сам Щекочихин печатал на старенькой пишущей машинке «Optima», в которой вечно кончалась лента и буква «о» выбивалась без просвета, как черный кружок.  Садился и писал, как будто перепечатывал уже написанное в голове на бумагу.
А вот Вы, Инна Павловна, давали только советы и никогда не вносили правку. «Деточка, - говорили Вы, - мне кажется, что это не то. Зайди с другой стороны, посмотри по-другому на то же самое, привычное». После третьего захода, когда Вы наконец говорили, что «это уже можно показывать, но нужно еще поработать», я нес заметку Юре. Надо сказать, что не всегда ваши  мнения совпадали…
Я люблю Вас, своего первого настоящего редактора, Инна Павловна, за невероятно острый ум и проницательность, за невероятное чувство собственного достоинства, за Ваши прекрасные слова, которые печатались в «Комсомолке», за верность профессии и тому времени «оттепели», в котором Вы начинали…

Виктор Сагидов, корреспондент, член редколлегии КП в 60-70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Я хочу напомнить тебе об одном «невысоком подвальчике», вышедшем в полосе отдела пропаганды почти за 20 лет до распада Советского Союза.
Ты вернулась из командировки и рассказала, что вот там-то, в большом областном центре, на тротуаре валялся сорванный ветром с какого-то административного здания Государственный флаг СССР.
И за весь день его так никто и не поднял с земли, люди шли и шли, кто, переступая, а кто и просто наступая на один из ключевых символов советской государственности.
Командировка была совсем по другой, как всегда, очень сложной, теме, но надо быть Инной Руденко, чтобы посреди городской суеты разглядеть в банальном, на первый взгляд, факте, серьезную проблему. Проблему отношения к собственной стране.
Мы тогда эту заметку опубликовали, несмотря на сопротивление некоторых товарищей по этажу. Ко мне, как редактору отдела пропаганды, тоже поступили недоуменные звонки. Но никакого большого скандала не случилось: и тогда, и много лет спустя никто даже в страшном сне и представить себе не мог, что красный флаг с серпом и молотом когда-нибудь будет сброшен наземь.
26 декабря 1991 года в 19 часов 45 минут над резиденцией президента СССР в Кремле был спущен Государственный флаг Советского Союза. Красные флаги заменили на российский триколор над зданиями Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР. Старые свернули и понесли на выход.
«Люди восприняли это событие нормально. – пишет историк. - К тому времени все осознали: это неизбежность. Советский Союз уходил не в один день».
Нам сегодня еще рано судить об исторических процессах, и я вспоминаю эту твою давнюю заметку совсем по другому поводу. Ибо тебе, как мудрой, тонко чувствующей женщине, и как большому таланту, всегда было свойственно ощущение предчувствия.  Предчувствия темы, удачи, судьбы человека, о котором ты писала, и даже, как в случае с флагом, предчувствия будущего огромной и кажущейся непоколебимой в веках страны.
Судьба Отечества зависела, зависит и будет зависеть только от людей, от его граждан. Я убежден, именно это ты хотела сказать в той памятной публикации про флаг, которую прочитали миллионы подписчиков «Комсомолки». Годы спустя они же без сожаления расстались с легендарным Красным Знаменем, но мы не вправе судить свой народ за его исторический выбор. Флаг СССР был сорван невиданным по силе ураганом Истории.
И ты первая почувствовала, поняла и сказала нам всем о том, что может произойти, если его вовремя не поднять его с земли.  
Ты свой журналистский и человеческий долг выполнила.
Все остальное довершило время…

Александр Щербаков, собкор по Волгоградской области, зав.отделом фельетонов КП в 60-70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Передо мной огрызок, иначе не назовешь, бумажки, очевидно, оторванной от гранки, с фамилиями членов редколлегии «Комсомолки» 1965 года, набросанными «мамой Шурой» - Александрой Михаиловной Соловьевой. Я должен был их обойти на предмет определения, гожусь ли стать собкором в Волгограде. Первое имя – Руденко И.П. К Вам и пошел.
Несколько месяцев до того я пристрастно следил за «Комсомолкой» и успел приметить И.Руденко - автора очерков, в которых сливались пластичность описаний с вдумчивыми размышлениями о сокрытой, духовной деятельности современников. И вот я в вашем кабинетике.
Облик хозяйки оказался… знакомым мне. Для точности языка надо бы написать: показался, но по сути все сказано правильно. Да, именно такая, в тот момент рукой подперевшая, как знаменитый «Мыслитель», подбородок, с внимательными глазами, готовыми к улыбке, и должна была написать те теплые и одновременно беспощадно-правдивые истории. Столь верное соответствие живого человека умозрительному представлению тут же отразилось на моем состоянии неким спокойным согласием с самим собой: все в жизни устроено как надо, и - долой треволнения!
Вы говорили со мной о чем-то житейском, и точно не о задачах газеты или проблемах страны. Позднее меня часто выдергивали в Москву потянуть лямку «на шестом этаже». Всего больше мне нравилось иметь дело с учмолом и
со студотделом. Не знаю, как служилось их постоянным сотрудникам, а я при должностном общении с вами всегда испытывал все то же ощущение: все идет как надо.
И, представьте, Инна, в тот ответственейший момент
вхождения в «Комсомолку» я после беседы с вами поехал в «Аэрофлот» и, под тем же настроением правильно идущего хода событий, купил билет домой, до Ростова на… послезавтра. Это было нахальством, ибо Серега Иларионов, в те дни – начальник корреспондентской сети, предупредил, что собеседования займут не менее недели. Я показал билет Сергею, напомнил, что у меня только-только родилась дочка, и поэтому придется уложиться в указанный в билете срок. Нет необходимости рассказывать, что было в те два дня. Но к концу второго из них я вернулся в Ростов с «корочкой» «Комсомольской правды» в кармане.
Дорогая Инна Павловна!
Какая прекрасная возможность поздравить Вас и какая это радость – вспоминать про Ваше участие в моей судьбе. Пусть в чем-то и невольное.
Первое задание мне как волгоградскому собкору газеты пришло с Вашим письмом о «разногласиях вокруг почетного караула ребят на площади Павших борцов».
Позднее, как вновь назначенный зав. отделом фельетонов я отметился публикацией «Кто кого поборет» на предложенную Вами тему о дурацком соцсоревновании между вузами.
А вот уже и воспоминание о совсем личном - о какой-то поразительной нравственной, умственной родственности между Вами и моей женой Галей. Она постоянно и благожелательно следила за Вашим творчеством, а Вы, я думаю, помните, как всегда наказывали мне передать «привет вашей замечательной жене». Дружба Галины с Вашей красавицей-сестрой Линой, конечно, еще более поддерживала эту, повторюсь, удивительную сердечную связь. И открою секрет: в двух своих романах о журналистах Галя щедро раздавала любимым героиням Ваши душевные и профессиональные черты (как она их себе представляла). А помните, как совсем недавно, года три назад, Вы с удивлением в нашем с Вами телефонном разговоре узнали, что вы с Галиной – однофамилицы? Она в девичестве тоже была Руденко.
Будьте здоровы, Инна Павловна. Пусть Вас и далее хранит Провидение.   
 
Людмила Семина, корреспондент, зав.студенческим отделом, собкор КП по Молдавской ССР в 70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Давайте вспомним вместе 1970-й год. Потому что именно тогда произошло то невероятное сотрясение всей женской половины советского общества, которое привело к кратковременному, но зафиксированному Госкомстатом демографическому взрыву. Да-да, в таблицах рождаемости 71-й и 72-й выделены неожиданным пиком увеличения прироста населения. 167 тысяч 46 младенцев появились на свет благодаря публикации в «Комсомолке» 6 сентября 1970 года вашего очерка «Женщина».
Боже, что это был за очерк! Сначала он поразил нас сюжетной интригой. Вы писали о трех женщинах. О докторе наук, ученом-экспериментаторе Маргарите Константиновне Копыловой, опробовавшей на себе противотуберкулезную вакцину. О мамочке-Ритулечке, обожаемой своими десятью детьми. И, наконец, о необычайно женственной, почти секс-иконе, моднице и красавице Марго. Конечная фраза о том, что это один человек, вызывала шок.
Статистика и тут зафиксировала рекорд: только откликов от изумленных читателей зарегистрировано в отделе писем 10 тысяч! Читатели не могли поверить, что такое возможно: и наука, и десять детей, да еще и любительница кружевного белья. «Две тысячи женщин – работниц комбината из-под Иркутска очерк читали на общем собрании, переругались, обсуждая статью, и командировали к Копыловой проверенного и надежного мужчину с магнитофоном и фотоаппаратом», - сообщила тогда наша газета. И немудрено: жизнь замотанной советской женщины-работяги не располагала ни к первому, ни ко второму, да и ни к третьему (секса-то в СССР, как известно, «не было»).
Второе потрясение было замедленного действия. Молодые гражданки детородного возраста, откладывающие появление ребенка на неопределенное время достижения хотя бы относительной социальной стабильности, после прочтения очерка сметали в сознании все запреты и рациональные доводы. Ваш рассказ прямо-таки зомбировал их. В том числе и журналисток «Комсомолки». В последующий год своих детей родили Нина Пижурина из школьного отдела, Елена Лосото из морали и права, Элла Щербаненко из студенческого, Елена Оберемок из информации, Людмила Семина (то бишь я) из рабочего. Включая в том числе вас, дорогая авторесса феноменального очерка, решившейся родить вашего общего с Кимом Прокопьевичем Костенко сына Павлика.
Так что это и наш демографический взнос зафиксирован Госкомстатом.
А вас – помните? - на очередном редакционном капустнике удостоили почетного звания «Матерь soveticus». И вы долго с удовольствием смеялись ему. Хотя звание – по соответствию вашему вкладу в историю страны - очень даже подходящее.
Обнимаю с благодарностью за дочь.
P.S. Сегодня, возможно, трудно представить такое всеобъемлющее влияние печатного слова и журналистского мнения, но оно реально было. И на семинаре в ВКШ  мы со студентами формулировали тезисы об авангардизме Руденко, умеющей раньше других выразить назревшие в обществе настроения и сделать их новой нормой, но и раньше других предчувствующей, что становится актуальным, какие точки роста и развития оказываются желанными, соответствуют самым прогрессивным, как теперь сказали бы, трендам. В этом секрет ее непреходящего успеха и непоколебимого авторитета. Великий очерк "Долг", построенный на обыгрывании самого этого понятия (наших парней посылали исполнять интернациональный долг страны, а страна свой долг перед вернувшимися калеками исполнить забыла), еще один пример такого авангардизма. После публикации очерка думать по-другому было уже невозможно, открытие этой истины сделало ее духовной нормой для всех.
Инна Павловна, извините мне этот теоретический пассаж, просто много думала о вашем феномене. А вам, надеюсь, тоже будет небезинтересно узнать, как подвиг вашей жизни выглядит со стороны.

Владимир Конкин, заслуженный артист РФ, лауреат премии Ленинского комсомола за роль Павла Корчагина:
Дорогая Инна Павловна!
Мой папа еще в детстве приучил меня писать письма и вести дневники. Это милое занятие всей моей жизни выработало вкус работы со словом и не только в эпистолярном жанре, ведь дневниковые записи, со временем, обретают ценность самоцветов, как в сказках Бажова о Серебряном копытце. Эти странички оживляют память.
Так вот, в начале ноября 1973 года по Центральному телевидению СССР прошел премьерный показ шестисерийного художественного фильма «Как закалялась сталь» по одноименному роману Н.А.Островского, где я дебютировал ролью Павла Корчагина. Хрестоматия из школьной программы обрела новую жизнь, а моя работа вызвала колоссальный отклик зрителей, шквал писем, в которых обращались чаще не к Владимиру Конкину, а к Павлу Корчагину.
Тысячи посланий не только на ЦТ, но и в редакции газет, журналов… И главный вопрос: кто же этот Конкин, где он живет, работает, женат ли, что будет делать дальше?..
Ваш, Инна Павловна, поиск меня тогдашнего, привел к знакомству и моей, с тех пор, к Вам огромной сердечной привязанности, имею право так говорить не лукавя, тем более с той нашей встречи прошло уже, Боже мой, более сорока двух лет.
Разговор с опытной, умной, смелой, сердечной, внимательной, ищущей человека, прежде всего, а не просто исполнителя-артиста, выдавал в Вас тот стиль писателя-душеведа, кредо которого – умная правда.
Мы с Вами встретились у Вас дома, и два дня я приходил к Вам, скорее в гости, а не просто на интервью. Мы говорили, пили кофе.
Вы удивительно правы оказались, пригласив меня в дом, где сердце не разбивается, но обретает поддержку, да и где еще можно говорить о маме, о моей супруге Аллочке, о двух сыновьях, о воспитании.., и только потом уже о Корчагине в моем исполнении и что это для меня значит, потому что Вы поняли, что истинно для меня и ценно.
Мне потом говорили, у Вас, по выходу газеты с нашей работой, был неприятный разговор с секретарем ЦК ВЛКСМ по идеологии Матвеевым, что комсомольское начальство высказало претензии автору неверной трактовкой «примера для подражания», так как Вы, прежде всего, показали не сушеную идеологическую мумию, а живого, современного парня с длинными волосами, отбивающего ритм Led Zeppelin… Но вот именно этот «Такой современный парень» - так Вы озаглавили это интервью, не лишен своего внутреннего мира и понимания мира внешнего, поиска себя не только артиста, но человека!
Как мне не быть Вам благодарным?
Уже нет на белом свете моих родителей, о которых мы говорили тогда, нет моей супруги Аллочки, о которой вы спрашивали, нет режиссера-постановщика этой ленты на Киевской киностудии Довженко Н.П.Мащенко… Сыновьям, которым тогда было полтора годика, уже пятый десяток. Мы не говорили о моей дочери Софии, потому лишь, что она родилась через пятнадцать лет после нашей с Вами встречи, не говорили, что у меня пять внуков…
Годы щелкают счетчиком и, когда придется покинуть салон этого автомобиля и переходить в другой мир, что ты скажешь Главному Распорядителю?!
Думаю, что Вам, моя дорогая и любимая Инна Павловна, отдающая свой талант человека и писателя людям, есть что Ему сказать.
Ну, а я? А, что я?
Я как вы написали в финале того интервью: «Володя уходит. Высокий, худенький, чуть сутулый. Ему только 22. И такой успех!.. Пожелаем ему, взрослея, помнить, кому он этим успехом обязан.
Ему пишут сейчас тысячи людей. Но на улице его никто не узнает.
Такой современный мальчик в джинсах…»
Эта публикация в «Комсомольской правде» от 23 ноября 1973 года.
Дай Бог Вам здоровья и многолетия.
С уважением, ваш Володя Конкин, мальчик в джинсах 65 лет.

Николай Андреев, корреспондент КП в 70-е г.г.:
Здравствуйте, Инна Павловна!
Живу я теперь далеко от Москвы, в деревенской глуши, связь только почтовая, лошадка отвозит письма на Большую землю. Потому наше общение, когда-то частое, задушевное,
прервалось. Жаль, конечно. Но прервалось у нас общение личное, но не духовное.
Вспоминаю наши разговоры у вас на кухне, обсуждения, истории. Вспоминаю, как впервые увидел вашу фамилию в «Комсомольской правде» под заметкой – И. Руденко. И о чём была заметка, помню – как-то я рассказывал вам о ней, и вы хорошо помните ту историю со старостой студенческой группы. Прочитал я вашу заметку году в 1966, тогда я был студентом техникума, о журналистике и думать не думал. А уж о том, что мы встретимся и будем работать в одной газете, тогда и вообразить было невозможно, настолько фантастическим представлялся такой вариант. Но жизнь богаче фантастики. В силу невероятного стечения обстоятельств я оказался на факультете журналистики, а потом и в «Комсомольской правде».
Сюда, в деревню, я перевёз половину своей библиотеки. На стеллаже книги – из любимых, нужных, без которых не обойтись в жизни и работе. Есть у меня и электронная читалка, в ней закачаны сотни книг. Но живую книгу не заменить электрическими сигналами. Помнишь, как и где и почему купил этот томик, тот… Иногда остановишься перед полками, скользнёшь взглядом по корешкам, возьмёшь книгу, раскроешь – да и утонешь в ней.
Стоит на стеллаже и ваша книга – «Кратчайшее расстояние». Потрёпанная – потому что часто берётся с полки, на страницах пометки, короткие фразы. Подчёркнуто предложение, абзац обведён. Текст всегда заставляет задуматься. Часто беру вашу книгу, раскрываю на первой попавшейся странице… Читаешь и возникает печаль, перемешанная с восхищением. Печаль от того, что нет уже той журналистики, которая о человеке, о жизни, о страстях человеческих. О морали. Приведу несколько слов из предисловия «Кратчайшего расстояния». Вы начинаете с того, что зимним вечером зашли в Исторический музей, бродите среди черепков истории. «И вдруг неясная тоска, подступившая ещё там, на улице, здесь сгустилась и прорвалась вопросом: а имеют ли смысл усилия человека придумывать, изобретать, усовершенствовать, побеждать глину, камень, железо, землю и даже небо, если он, человек, не научился ещё побеждать себя – свой эгоизм, свою бессердечность, свою жестокость? Человек ступил на Луну, проник в тайны микрокосмоса, понял природу клетки – а понять одного-единственного человека, который рядом, всегда ли может?»
Вечный вопрос: как понять другого человека?
Книга издана в 1985 году. «Политиздатом». А очерки, собранные в книге, появлялись в «Комсомолке» в течении лет десяти. И кажется странным, что то время, которое сегодня объявляется позорным, когда призывают к покаянию за преступления преступного режима, при котором мы жили и работали, было, как опять же выясняется сегодня, золотым веком российской журналистики. А тот век на именах, среди первых и ваше – Инна Руденко.
И непонятно, как совмещалось: свирепая цензура и прорывы в тайная тайных – моральные нормы, несовместимые с моралью коммунистической? В книге вы приводите, как в одном толковом научном труде, прочитали: нам одинаково чужд как эгоизм, так и альтруизм. Да, было время, когда и слово «гуманизм» было ругательным, а «морально то, что служит победе пролетариата». В предисловии вы не обошлись без цитаты из сочинений Ленина – «Политиздат» есть «Политиздат». Но его слова вы, как догадывался вдумчивый читатель, повернули против вождя пролетариата.
Материалы на моральную тему даже в «Комсомолке»
проходили тяжело, а что-то – самое дорогое, выстраданное – вычёркивалось. Я это хорошо помню. Впрочем, какие легко проходили материалы, если в них глубина жизни?
Но и оставалось на газетное полосе многое, что сегодня читается с восторгом!
Так и тянет цитировать вас, цитировать и цитировать: люди, смотрите, как это просто и прекрасно сформулировано!
Приведу только одну: «Любовь – не является ли она лучшим, что рождено человеком?».
Тираж книги – 200 тысяч. 200 тысяч! Сегодня это уму непостижимо. Не детектив, не любовный роман, не биография дамы полусвета, а просто человеческие истории. О любви. О преданности. О предательстве. О семейных ценностях. Иным тогда было общество, более возвышенным что ли, если спросом пользовалась мораль. Хотя если вспомнить те времена, сколько ж тогда лжи, официального лицемерия, когда думали одно, говорили другое, а писали третье. Вот тоже: как это всё совмещалось? В книге и об этом есть.
Помню все очерки, ещё когда они появлялись в газете. В книге они, конечно, расширены, больше пространства для мысли, для размышления, для житейских подробностей. А кое-что читается сегодня с улыбкой – например, «Хата с кафелем». Заголовок, кстати, придумал Лёша Черниченко. История о семейной паре, которая построила свой дом, но потеряла любовь. Вот ведь смешно: тогда боролись с вещизмом. Был дефицит всего, джинсы стоили ровно месячную зарплату, а людей обвиняли в мещанстве, если они мечтают о мебельной стенке. Это я не о вас, Инна Павловна. В вашем очерке всё намного сложнее, драматичнее. Но отзвук есть… У меня, кстати, хата с кафелем.
Знаю, как вы мучились, когда работали над материалами. Что меня тогда очень удивляло: как Инна Павловна может мучиться, если она такая талантливая, если так легко и просто пишет? Но то мучения сладостные. Помню, как вы сказали: для разгона, для настроения, для вдохновения перед тем, как сесть за материал, читаете Герцена. И меня это обрадовало: Герцен и среди моих любимых писателей…
А закончу письмо вам, Инна Павловна, воспоминанием об апрельском дне 1972 года. Тогда я прочитал вашу резолюцию на мой материал. Я был студентом третьего курса журфака, ходил в студенческий отдел. Ким Смирнов, добрая душа, старался обнаружить во мне хоть какие-то способности, которые были много ниже средних, но Ким не отчаивался. И как-то предложил мне тему: студент и культура. Тема неподъёмная не только для меня тогдашнего, но и через десять лет я бы с ней не справился. Но что-то вымучил. Хорошо помню: в материале было 7 страниц. Материал, понятно, был слабенький, единственное подходящее место для него – корзина. Но Ким что-то подправил, вставил, дописал. Отдал вам, редактору отдела. И на другой день Таня Ивкина кладёт передо мной: «Инна не подписала». Листаю странички. На четвёртой обнаруживаю вердикт: «Дальше читать невозможно!»
Так что заканчиваю письмо, дабы не дождаться резолюции «Дальше читать невозможно!»
Искренне ваш.

Михаил Кожухов, корреспондент международного отдела, собкор КП в Афганистане в 70-80-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Вы удивитесь, но больше всего мне дорог и памятен связанный с вами эпизод, который вы вообще едва ли заметили. Нет, не моя первая публикация в «Алом парусе», необходимая для поступления на журфак, хотя она появилась благодаря вам в бесконечно далеком 1974 году. Не ваши нашумевшие полосы в газете. И даже не ваш знаменитый заразительный хохот – если помните, вас из-за этого всегда приглашали в первые ряды на капустниках. А история, в мировом масштабе совсем незначительная. Вот она.
Однажды мне попалась на глаза цитата из дневниковой записи Александра Блока: «И то, что я мало одарен, не мешает мне мучиться тем же и так же не находить исхода, как не находили его многие, - и великие тоже».
Это было потрясением для меня: да он же великий, ему-то чем мучиться?! Вот я – совсем другое дело. Всю жизнь меня терзает комплекс неполноценности. Со временем он поутих, а семь лет в «Комсомолке», куда я ходил каждый день как на первое свидание, прошли в ожидании: меня вот-вот разоблачат. И выгонят. Как бездаря,
который занимает чужое место. И даже когда выходила очередная заметка, подписанная моим именем, я вынимал свежий газетный номер из почтового ящика, и краска стыда заливала щеки: «Как же это плохо…».
Как-то вскоре после пожара, когда «Комсомолка» еще не переехала в свой новый дом, а располагалась где-то на улице Правды, я зашел туда по старой памяти. Оказался в комнате, где «столовались» обозреватели. И во всем им сознался. И вдруг! Сама! Инна Руденко! Верховный профессиональный и нравственный главнокомандующий для всех пишущих, по публикациям которой некогда принимались постановления ЦК КПСС, менявшие жизнь огромной страны! Воскликнула: «И я! И я тоже! И у меня комплекс неполноценности!»
Потрясение было примерно таким же, как от цитаты А.Блока.
Вот когда моё собственное несмелое наблюдение получило статус почти что закона мироздания: на коротких дистанциях отсутствие комплекса неполноценности в журналистике иногда приводит к кратковременному успеху. На длинных – никогда. В конечном счете, в ремесле остаются и добиваются признания только те, кто бился над каждым словом, ненавидел себя за бездарность, вымучивал даже коротенькую заметку, самый что ни на есть проходной репортаж. А кто не мучился, не бился, не «рожал» в муках, - сходили с дистанции, оказывались в сопредельных сферах. К слову, иногда более прибыльных.
Спасибо, что вы мучились!
Ну, за первую заметку и за хохот на капустниках тоже огромное вам спасибо, конечно.
 
Сергей Кушнерев, стажер «Алого паруса», ответственный секретарь КП в 70-80-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Поздравить Вас так же приятно, как вспоминать те благословенные дни, когда все мы работали в одной газете. Наверное, это возможно только в какое-то особое время – чтобы столько талантливых, удивительных людей не просто уживались все вместе, но и получали от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Но это возможно. И этого достаточно, чтобы и потом, работая в самых разных местах и с самыми разными людьми, стараться любить то, что ты делаешь и делать то, что любишь.
Как Вы. Как много других прекрасных людей, которых я помню и люблю.
«Когда я узнал, что сумма углов треугольника равняется ста восьмидесяти градусам, я воспринял это как нечто глубоко личное, бесконечно родное – и среди всех метаний жизни и мысли находил в этом приют».
Это написал академик Алексей Федорович Лосев специально для «КП» по случаю Дня знаний.
И все? – как говорили в фильме «Доживем до понедельника». – И все.
Так мало и так много.
Как тайное заклинание я повторяю каждое слово этой заметки. Как и само слово «заметка», имевшее на шестом этаже какой-то особый смысл. Как и много других слов, понятий, предметов и явлений, смысла которых непосвященные не поймут никогда. Скажем, строкомер, на котором рукой Олега Жадана написано, что он украден в отделе новостей. Или утверждение заголовков на пятичасовой топтушке. А также наши Землянки, наши четверги в Белом зале и планерки в Голубом, еще влажные полосы и гранки, наших удивительных дежурных по этажу, нашу Розу Федоровну с телетайпа с ее незабвенной папироской, пневмопочту, явскую «Яву» из буфета редколлегии, тайну УГ, ни с чем не сравнимое предвкушение новогоднего капустника… И еще предшествующую ему рубку елок, нашу библиотеку с подшивками старых номеров, начиная с 1925-го, поездки на картошку, наши стандартки для машбюро (в самой короткой, о которой рассказывали мне, подпись была гораздо длиннее содержания: «Уважаемый тов. ……….! Увы… Зам. зав. отделом учащейся молодежи и пионеров Л. М. Загальский»), наш «Алый парус», наш «Клуб любознательных», наши лифты, наш коридор, наш холл…
Просто вдруг захотелось все это написать словами - и среди всех метаний жизни и мысли найти в этом приют.
Вы поймете, как понимали всегда.
Здоровья Вам!
С Днем рождения и храни Вас Бог!
 
Андрей Максимов, стажер «Алого паруса», корреспондент КП в 70-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Я помню… Нет, я не забываю никогда Юру Щекочихина.
Мне четырнадцать с небольшим… Мое сочинение, написанное при поступлении в Школу юного журналиста при МГУ, отобрал Щекочихин, напечатал в «Алом парусе» и позвал в газету.
И однажды я шел с ним по знаменитому шестому этажу, а навстречу шли Вы. И Юра нас познакомил. И это было совершенно невероятно: меня познакомили с самой Руденко!
И с тех пор Вы со мной здоровались. Конечно, как и всем молодым журналистам «Комсомолки» Вы рассказали мне массу интересного и важного, но я – про другое. Я вот про это уважительное «Здравствуйте!», которое обращал классик журналистики к нам, пацанам.
Мы были советскими школьниками – на нас никто не обращал внимания. Так повелось.
А тут… На Вы!.. Руденко… Инна Павловна… С нами!
Вот это Ваше «Здравствуйте!» на длинном шестом этаже «Комсомолки» - как талисман через всю жизнь.
Спасибо…

Татьяна Корсакова, собкор по пяти регионам Среднего Поволжья, зав.студенческим отделом, спецкор КП в 70-90-е г.г.:
Инна, дорогая!
Вы столько раз просили меня называть Вас только по имени, что я, наконец, решилась. Ведь наши возрасты сближаются, и мы никому не будем говорить о том, что знакомы почти полвека. Ким Смирнов, Ваш заместитель, стал в 68-м моим руководителем практики. Человек дотошный и очень умный, он стал учить меня писать, чему совсем не учили на журфаке.
Но одно дело – сочинить заметку, и совсем другое – подписать ее у члена редколлегии Руденко. У недосягаемой, знаменитой Инны Павловны Руденко, которая ходила по коридору шестого этажа, как королева Виктория. И вот – зовёт! Вы зовёте. А у Вас в кабинете нет доброго Кима, зато сидят две продвинутые насмешливые журналистки, спецкор и стажер. И Вы им, именно им говорите: «Лена! Зоя! Вот, смотрите, как славно пишет наша практикантка». Солнце светило слева из окна…
Я от страха подумала, что ослышалась, и переспросила: «Слабо?»
«Славно!», - рассердились Вы.
Спасибо Вам за этот окрик. Он определил всю мою жизнь.
Однажды Вы мне подписали свою книгу «Кратчайшее расстояние»: «Танюше – тоненькой, молоденькой девочке, которую всегда помню. И.Руденко». В небольшую книжку 1985 года издания, в самое-то  начало «перестройки», была помещена статья «О хате с кафелем, но без крыльца». За несколько лет до этого в газету пришло письмо от Андрея и Ларисы, пары «оголтелых частных собственников», как они в шутку себя назвали, которые писали (протестуя против понятия «вещизм»), что построили себе дом – полированный рай, чему и рады. Пошли разные письма, в том числе, и два похожих. Началась полемика, о которой Вы и написали в книге, противопоставив бездуховности (ведь и путешествия, и посещения театров, и книги тоже можно «потреблять»!) вот что: «Связь твоей с всеобщей жизнью… Пожалуй, самое поразительное в этих двух письмах – о смысле жизни, вспомним, – их безлюдность. В них нет и близких, нет и дальних». В жизни людей должны быть люди. С их любовью, дружбой, проблемами, спорами: именно это – жизнь.
Помните, да? В 90-годы я думала об этой статье с некоторой душевной неловкостью: неужели Руденко ошибалась? Всё стало другим – и в жизни, и в оценках ее «качества»…
Но ничего не изменилось, Инна. Народ дает всему свою точную оценку. А Вы ее высказали загодя.
И вот еще что. Нам – нашей стране, нашей цивилизации, я имею в виду, – все время тыкают в глаза, что мы другие. Да, другие. Давно, всегда. Гордиться, наверное, этим не стоит, но знать – надо. Как сказал австралийский писатель Роберт Дессе, «в общем, как бы ни было плохо в России, там всегда имелось то драгоценное и любимое, чего недостает в других странах, – возможно, душа? Это нечто существовало даже в советскую эпоху».
Вы больше других знаете об этой нашей общей душе. Спасибо Вам за Вашу зоркость, Иннусик. С юбилеем! Живите с ощущением, что Вы любимы многими и необходимы тоже очень многим.
Целую – Таня.

Вячеслав Недошивин, зав.отделом, член редколлегии КП в 70-80-е г.г.:
ЗА ВСТРЕЧУ - НА МОСТУ! (вместо тоста).
Писать о Вас, Инна Павловна, – и тем более, Вам! – это идти по тонкому, еле различимому мостику между поколениями: Вы и мы, Вы - и поколение моей дочки, Вы – и нынешние «клиповые» журналисты с круглыми глазами на чересчур уж круглых личиках.
Первый раз я увидел Вас в 1972-м – на практике. Шестой этаж, коридор, звонок в «Голубой зал» и, после прокатившихся уже к главной редакции «джинсовых волн», волна последняя – девятый вал, цунами - три «Артемиды-воительницы» - в шорохе пены за спиной, шлейфе шепотков и многозначительных зырков секретарш, вжавшихся в стены.
- Кто это? – спросил я у одной.
- Ты чего? Это же Капа Кожевникова, Таня Агафонова, та, высокая, и с сигаретой на отлете - Инна Руденко.
Ни Кожевникова, ни Агафонова в газете уже не работали, но приехали на летучку, как я узнал, защищать юного Щекоча. Он привез скандальный материал из Одессы про подростка-фарцовщика, публикация расколола не только читателей, но и Шестой этаж,  были желающие накатить на автора «бочку». Вот это и запомнилось – «девятый вал» защиты и - «мостик» между поколениями в виде длинного и опустевшего коридора редакции.
Позже подумалось: как в государствах бывает «теневой» кабинет министров, реально управляющий всем, так и в журналистике есть свое невидимое «правительство» – ядро лучших, сила авторитета - и защитное крыло, и – высокое достоинство профессии, перед которыми мнение всех главных редакторов, редколлегий, цензурных комитетов, «отделов печати» где-то там и высочайших «инстанций» - ну, просто ничто. И даже глубже: есть нечто в этом «ядре», что  навсегда определяет для тебя, молодого, с кем ты и против кого. Образно говоря, тоже ведь - мостик, переброшенный над ложью, трусостью, лицемерием, бездарностью. Для меня это Магда (Вы знаете, о ком я!), Вы, Люда Овчинникова и Лида Графова, покойные Зюзюкин да Липатов. Много таких и не бывает.
...А про Ваш «личный мостик» мне рассказала как раз Люда Овчинникова. Тот шаткий и длинный подвесной мост в Сталинграде, где вы вместе – внештатные еще собкоры, но по сути девчонки, на неописуемой высоте, замерли от ужаса: идти дальше по ходуном ходящему мосту или - благоразумно вернуться? «Я чуть не описалась от страха», - честно и как-то «по-человечески» призналась мне Люда. Это -Люда сказала! Та самая отважная Люда, которая подростком
прожила в подвалах на передовой всю двухлетнюю битву за Сталинград...
Ну-ка, «клиповые» - третье, а может четвертое поколение «круглоглазых» - догадайтесь «с трех раз»: вернулись они или все-таки – перешли пропасть?! То-то!..
С праздником Вас, Инна Павловна, и – спасибо Вам!

Элла Щербаненко, корреспондент, зав.отделом КП в 70-е г.г.:
О Вас я узнала задолго до знакомства. Могла ли юная учительница не знать имени журналиста, пишущего о педагогике в "Комсомолке"? Журналистика тогда у меня ассоциировалась с именем И.Руденко. Теперь смешно, но тогда статьи подписывали именно так ( инициал, точка, фамилия).
Что есть у этого человека и отчество, я узнала уже прийдя в "Комсомолку". С тех пор и навсегда Вы  для меня Инна Павловна. Я никогда не называла Вас по имени  - не смела.
Ваши подвалы и полосы были для меня всегда частично даже личным событием : Вы указывали планку,недостижимая высота которой обозначает цель,куда надо стремиться.
Но "указующий перст" это не про Вас. Блистая на полосах,
Вы просто и внимательно, сквозь роговые свои очки, смотрели на всех нас. Мы были Вам небезразличны, и не только как товарищи по газете. Когда дочка должна была пойти в первый класс, я спросила Вас: какую бы учительницу Вы посоветовали  выбрать? Не задумываясь, Вы ответили: "Добрую, в гпуховом платке, ту, что будет с пониманием относиться к твоему ребёнку. И никогда его не обидит".
Простые истины, те что говорили Вы нам, и те, которые писали в газетной рубрике с этим названием, были земны и мудры, и как-то по-женски созидательны. Помню, к примеру, своё удивление Вашим очерком о Пугачевой, весьма не любимой мной. Вы же повернули к читателям певицу другим, весьма интересным лицом, заглянули под маску примадонны.
А на мой взгляд, если есть примадонна, мэтр, маэстро журналистики, то это как раз Вы, Инна Павловна! Более полувека рассказываете Вы людям о важных вещах: любви, совести, человечности. Даже в новой "Комсомолке", где , казалось бы, эти темы не в тему, был спрос на Руденко. На шестом этаже среди стильных и деловых мальчиков и девочек -менеджеров от журналистики, радостно было видеть Вас, нашу вечную Инну Павловну.
Есть у меня фотокарточка с одного из наших клубных сборов,
где мы с Вами сняты вдвоём. Фото  получилось не очень, но оно полноправно стоит в моем фотоальбоме среди самых дорогих и отобранных портретов. Потому что на ней я с кем? С Вами. С самой Инной Павловной!
Любила, люблю и буду любить...

Юрий Данилин, собкор по Новосибирской области, зав.отделом, зам.главного редактора КП в 70-80-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Кто только не искал смыслов  в жизни, мыслители разных способностей от Сократа до Алференко. И «Комсомолка» прежних времен старалась вовсю. Конечно же, как всякий ищущий, иногда забредала в тупики. И когда все казалось безысходным, в коридоре шестого этажа раздавался смех Руденко. Не смешок, не хихиканье, а подлинный клич свободы, равенства и братства! И выход из тупика мгновенно находился. Так смеяться могут только очень хорошие люди. Когда сегодня Вы будете натыкаться на эти скучные цифры 8 и 5 (и как Дума все еще не отменила цифры и буквы – не понимаю!) надо просто расхохотаться! И все!
Как многолетний заведующий «Клубом любознательных» извещаю Вас, Инна Павловна, что теория, к сожалению, никогда не совпадает с практикой. А теория относительности вообще вызывает только раздражение. Не зря ее создатель показывает нам всем язык со своего знаменитого изображения. Уж он-то знал, что делает. Вот ноги в теории даны человеку, чтобы ходить. А не ходят. Руки не движутся, глазки хулиганят по принципу «смотришь в книгу-видишь фигу» и т.д. Уже не прочту размышлений Лепского о Бродском. Но, думаю, переживу. Биологический фашизм разнообразен и спасу нет! Переселяйтесь в звуки! Проснувшись, не выясняйте, куда приплыл наш управляемый бойкими троечниками «Бигль» (ничего хорошего все равно не узнаете), включайте  симфонию №40 Моцарта. До обеда хватит. В обед – ноктюрны и мазурки Шопена, третью часть его Третьей сонаты! Чувства. Настоящие, глубокие. Никакой сентиментальности и слез. Все как бы в кружевах. Обманывает и успокаивает. Вечером – соната №17 Бетховена! Прекрасный сон с романтическими героями безо всяких редакторов.
И не забывайте про телефон – единственный надежный враг времени. В телефоне мы все еще молоды, энергичны, бодры и еще как способны похохотать! К телефону, дорогая Инна Павловна! Время, назад!!!
Целую! Ваш давний поклонник и друг Ю.Данилин в до миноре.

Юрий Cоломонов, зав.отделом, член редколлегии КП в 70-80-е г.г.:
Дорогая и всегдашняя в моем мироощущении  Инна Павловна!
Когда немало лет тому назад, я Вас впервые увидел, мне, честно говоря, было некогда вносить эту сцену в  записную книжку для будущих мемуаров. В то время "шестой этаж" был тесноват от живых классиков прогрессивной отечественной журналистики. И каждый был тогда не только венценосным, но и социально озабоченным.
Валерий Абрамович Аграновский  сидел окутанный  дымом своего "Беломора" и восторженными вздохами практиканток "от Засурского" .
Василий Михайлович Песков, не поднимая головы, прорубал "Окно в природу", в котором дожидалось своего выхода в советское общество староверка Агафья Лыкова.
Ярослав Кириллович Голованов в этот момент устраивал в Москве Сергея Юрского, изгнанного из Ленинграда самодуром Романовым, и одновременно предлагал какому-то сумасшедшему изобретателю, притащившему в "Клуб любознательных" придуманные им "сапоги для десантников, заменяющие парашют", прыгнуть в этой обувке с нашего шестого этажа.
А тут еще Рост Юрий Михайлович, большой и талантливый. И Гена Бочаров - крепыш, но еще не совсем Хемингуэй...
И на этом, почти глазуновском полотне, Вы, Инна Павловна! Сидите в уголочке кабинета, в который меня вталкивает Юра Щекочихин примерно с такими словами: "Это Инна Павловна Руденко. Мой учитель".
Ну, посмотрел. Сидит приятная во всех отношениях женщина, занятая своей работой. Конечно, Вы тут же сделали перерыв и оказали все подобающие в таких случаях знаки внимания. И в дальнейшем, в течение любого нашего общения, я все время удивлялся Вашей внутренней сосредоточенности. При том, что в любой компании и любой атмосфере Вы демонстрировали замечательное чувство юмора: могли расхохотаться веселее многих или пошутить не хуже записных острословов.
Это меня  всегда удивляло - Ваша внутренняя работа. Мне кажется, это всегда вызвано тем, что Вы, занятая, прежде всего, нравственным чувствованием человека и его поступками, острее многих ощущаете все происходящие и грядущие разломы мира, в котором мы жили и в которых еще, Господи прости, нам предстоит жить.
Что же касается Вашей профессиональной славы, то, спустя большое время, я нашел свое прозрение в стихотворении Семена Липкина, написанном совсем о другом  герое.
"Жил в Москве в полуподвале,
Знаменитейший поэт.
Иногда мы с ним гуляли:
Он поэт. А я - сосед ..."
Вот и мы с Вами, дорогая Инна Павловна, гуляли по одному этажу. И потому спасибо за то щедрое "соседство", которым Вы нас всех одарили. А  отдельная моя благодарность - за Кима Прокопьевича, который дал нам всем понять, что мы не из "полуподвала", а с шестого этажа.
Но это уже другая и тоже очень светлая история.

Андрей Тарасов, собкор по Приморью, зав.отделом КП в 70-80-е г.г.:
Думал ли я, младший сержант танковых, потом газетных войск, что когда-нибудь встану плечом к плечу с маршалом… Ну не знаю, как и назвать вас – нет такого звания в воинской вертикали, вы ведь не командующий, а всегда лично действующий и содействующий. Скажем так: маршал духа – это другая иерархия и епархия. И вот нас поставили рядом в номере ветеранского спецвыпуска «Шестой этаж» - ваш «Долг» и мой кусок прозы. И это была высшая литературная награда, которую мне можно представить. Уже много сказано, что ваш очерк в 84-м был «прорывом блокады» в злополучной афганском синдроме, этой очередной обрушенной на страну мясорубке. И кто бы мог представить, что камертон темы педагогики и вечной любви первым взломает эту железобетонную стену. Как коснувшийся прелестей Главвоенцензуры Генштаба СССР, уж я-то знаю, как у таких вещей выбрасывают самое лучшее и наболевшее. И каково это переживать – особенно людям такого чуткого склада, как вы. Говоря о женском сердце в таких делах, я чту и Люду Овчинникову с ее памятью о ВОВ и пониманием ветеранов… Словом, выбор был на редкость безошибочным – именно человеческая чуткость и насквозь гуманитарная пропитка души позволили увидеть военно-инвалидную историю до самого дна всей системы.
И надо же – я как раз готовился в Афган в командировку, и оказавшись, чувствовал лавинное нарастание этого долга. Что гробы идут ни за что, что гробами и калеками вымащивают какую-то непреодолимую бездну. Нам (общедоступной печати) дали заглянуть в ее узочайшую щелочку. Цензура от своих щедрот разрешила в одной статье упоминать или одного раненого, или одного убитого. А как быть с моим встреченным саперным батальоном, где в одном случае мина разворотила человек семь на разминировании дороги, в другом подорвала БТР, полный ребят, и водитель, который в своем бронике вез их мясо на базу, говорит: «Я, только накурившись анаши, мог это сделать»… Все будущие проблемы СССР уже наезжали. Тут был, как сейчас называют, «когнитивный диссонанс». С одной стороны надо было поддержать этих ребят, заброшенных в стреляющие пустыни и горы, хоть каким-нибудь добрым словом. С другой – что мы там понаделали, эти измолоченные «Градом» или бомбежками Руцкого кишлаки, сонм погибших или увечных жителей и детей… Пришлось договаривать это впоследствии, при «гласности». Казалось бы, запоздало. Ан нет, недавно этот разрушительный поход вызвал новую волну патриотического бахвальства. Да потом Чечня, да потом Донбасс… Может, меня занесло в неюбилейные кущи, но я помню, как в этих не женских делах вы устанавливали моральный компас. Чего и будем придерживаться.
Неизменно ваш Андрей Тарасов, бывший «военно-космический отдел»…

Юрий Гейко, крреспондент, зав.отделом КП в 80-90-е г.г.:
Инна Павловна, нежно обнимает Вас еще один Ваш птенец – Юрий Гейко. Да, это именно так: в далеком 82-м году, 34-летний инженер автозавода, я каким-то чудом оказался в отделе рабочей молодежи «Комсомолки». И когда я, получив оклад корреспондента (спасибо Пряхину!), свой стол, свое персональное рабочее место, уселся за него, – я больше месяца аккуратно приходил на работу, отсиживал ОТ и ДО и уходил. Как когда-то на заводе. Я ждал указаний начальства: что делать, чем заняться. И результатом этого месяца была заметулька на 40 строк под гордым заголовком «Знамя – заводу»: мой дебют в «Комсомольской правде».
А за это же время вышло несколько Ваших заметок, и я слышал в коридорах, кабинетах, на редколлегиях восторженное: «Руденко… Руденко… Инна Павловна…». Я читал всё Ваше обязательно, потом перечитывал, впивался в текст, пытаясь понять его волшебство и удивляясь: ну где эта Руденко откапывает такие потрясающие темы? А слова?!.
А  потом случился один «Час письма», другой, и я понял – откуда. Я понял, что здесь нельзя сидеть и ждать указаний - о чем написать. Здесь, в газете, надо предлагаться. Здесь надо искать свою тему, свой нерв. Но слова! Как найти именно те, единственные, которые трогают миллионы душ? И я начал буквально препарировать Ваши тексты. И сверять их со своей душой, со своим слухом и голосом. Так я учился. Так Вы меня учили.
Благодаря Вам – другого учителя журналистики у меня в те времена не было, честное слово! - благодаря именно Вам я понял, чем хороший журналист отличается от посредственного – количеством и качеством ассоциаций на одну и ту же тему, на один и тот же факт, на одну и ту же деталь.
А сейчас я просто счастливый человек. Уже много-много лет. Потому что имею голос. Свой. Который – слышат.
Спасибо, дорогая моя, незабвенная, любимая Инна Павловна! Долгих Вам лет!

Галина Янчук, зам.ответственного секретаря, зав. отделом КП в 70-2000-е г.г.:
Инна Павловна, милый Вы наш друг, товарищ, коллега, учитель!
Я люблю звонить Вам по телефону, потому что  на том конце провода обязательно услышу: «Галка, как хорошо, что ты позвонила!!! Как дела, работа, здоровье, внучка? Как наши?». И ни одного слова о себе, ни одной жалобы, только иногда почему-то с грустью: «Что-то звонков стало меньше, забывают меня…».
Инна Павловна -  это неправда. На всех наших ветеранских посиделках только и разговоров, что о нашем потрясающем времени в «Комсомолке», о нашей жизни-работе, о нашей дружбе и, конечно, о наших кумирах, к которым Вы принадлежите в первую очередь.
Перечитала Вашу книжку «Кратчайшее расстояние», вышедшую в 1985 году, которую подарили мне на день рождения. Помню, как сердились на тех, кто приставал к Вам с одним и тем же вопросом – почему не пишешь книги? Отвечали всем: «Я не умею писать книги, я не писатель, я журналист, времени на большие полотна у меня нет». А ведь эта книга написана на основе Ваших же газетных публикаций и учит она нас всех, как и все Ваше творчество, человеческой доброте. И неважно, о ком Вы пишете: о сельской учительнице или
воине-афганце, многодетной матери или великой балерине. Ваши герои всегда живые, они перед читателем со всеми своими радостями и горестями, победами и ошибками. Так филигранно и точно сплетена вязь текстов.
Помню, как Вы смеялись, когда незабвенный Ярослав Кириллович Голованов однажды изрек: «Руденко – это курица, которая несет золотые яйца, но прежде, чем снести их, квохчет и кудахчет». Знаю не понаслышке. Если Вы работали над очередной публикацией, то задействованы были в этом процессе все, кто рядом, потому что Вам очень важно было обкатать свои мысли на других. Ну, а уж если статья шла в газетный номер, «на ушах стояла» вся дежурная бригада! Вспоминаю, как ворчали верстальщики в цеху: уже номер на подпись понесли, а Руденко все правки вносит -  то слово заменяет, то запятую переставляет.
А наутро с волнением и трепетом Вы приходили на работу, чтобы услышать отзывы: получилось ли? А как ждали писем на свою публикацию, а еще больше оценку самого строгого члена жюри - своего героя.
Вы, дорогая наша старшая коллега, всегда вызывали и вызываете восторг у окружения, особенно у женщин, умением независимо вести себя везде (даже на президентском приеме по случаю вручения очередной награды), по-детски наивным восторгом чужому успеху, умением одеваться и роскошно выглядеть в любой ситуации. Помните, как написал о Вас Георгий Пряхин: «Маленькая женщина в бархатном пиджачке цвета стрекозьих подкрылок». Да, Вы тогда появились на 6-м этаже вызывающе нарядная, пример для подражания и обожания. А еще мне посчастливилось попробовать Ваш фирменный борщ – я не забуду его вовек! Да, воистину, талантливый человек – талантлив во всем!
Дорогая Инна Павловна! Простите нас, что часто просто не хватает времени пообщаться. Сами знаете, какая сейчас жизнь – сплошной замот и нервотрепка. Что пожелать? Вначале банальное, но самое главное: здоровья, здоровья и еще раз здоровья. А чтобы оно было – нужны силы, а силы бывают от радости, а радость от творчества, от родных и близких. Успехов вам и удачи, настроения и немножко денег.
Звоните сами всегда, в любое время суток -  «дайте, сударыня, руку»…

Наталия Моржина,  корреспондент отдела писем, морали и права в 80- 90-е г.г.:
Дорогая Инна Павловна!
Возможно, Вы не и помните меня, хоть и "жили" мы в одном коридоре шестого этажа: Руденко была олимпиец, а я - одна из шустрых девчонок, коих было немало. Я смотрела на Вас, конечно, снизу вверх и соблюдала понятную дистанцию.
И все же был сближающий момент. На капустниках (помните наш опереточный кордебалет в мини-юбках?) Вас всегда сажали в первый ряд, в самую его середину, потому что Вы так заразительно и легко хохотали, что волна ржачки гуляла по залу справа налево и обратно, даже когда наши остроумие и артистизм вызывали сомнения.
Без Инны Павловны спектакль не начинали. Мы нервно топтались "за кулисами" (то есть, за дверью Белого зала) и забывали текст, а Леня Репин (ну очень главный режиссер!) свистящим шепотом обещал, что все будет хорошо, вот только Руденко покурит - и придет. И ведь прав был Леня! Вы приходили, усаживались - и зал оживлялся, а страх отступал. Вы не только блестящий журналист, но и хороший товарищ.  
С юбилеем, Инна Павловна! Доброго Вам здоровья и долгих лет!

Ирина Савватеева, корреспондент, зам.ответственного секретаря, спецкор КП в 80-90-е г.г.:
Глубокоуважаемая Инна Павловна!
Разрешите присоединиться к веренице Ваших поклонников для того, чтобы сказать Вам теплые и искренние слова в дни Вашего юбилея!
Возможно, Вы вряд ли и помните меня, девочку, которая рисовала макеты и несмело просила Вас (ВАС!!) сократить несколько строчек, которые, ну никак не втискивались в полосу после всех возможных ухищрений! Но для нас, пришедших в газету в начале 80-х, ВЫ были … ну, нечто такое, выше, сильнее, важнее чего уже  невозможно и сыскать в журналистике:-))))
Впрочем, не об этом бы я хотела сегодня сказать: все эти общие слова восторга…. Вы их слышали не раз, наверняка.
Знаете, несмотря на то, что мы с Вами никогда не поддерживали близких личных отношений, в моей душе, кроме огромного профессионального уважения, всегда  было какое-то очень личное и теплое чувство к Вам. И все эти дни, готовясь написать Вам поздравление, я пыталась его уловить и сформулировать. Оно ускользало и не давалось… Я стала смотреть в Инете Ваши тексты и интервью, пока не наткнулась на одну  Вашу фразу: «В мое время был спрос только на лучшее в человеке».
Вот! Вот это: Вы всегда отыскивали в человеке  - лучшее! И всегда апеллировали к лучшему – в человеке. И всегда писали так, что все, кто читал Вас, становились хоть чуточку, но – лучше! Ну, по крайней мере, появлялась мысль о том, что хорошо бы вот так – лучше, чем ты есть. Хотя, нет, точнее так: отыскать то лучшее, что в тебе уже есть, отбросив душевную леность, силу привычек и стереотипов. Все Ваши тексты об одном: люди, Вы – прекрасны! Не забывайте об этом!
И именно вот это: Ваша искренняя и неуклонная убежденность в том, что смысл жизни любого человека – стремиться к некоему идеалу самого себя, искать и воплощать то лучшее, что есть в твоей душе,  - всегда оставалось для меня бесконечно значимым, важным и близким.
Спасибо Вам за то, что  умеете ТАК говорить о самых важных вещах в жизни!  
Спасибо Вам за то, что  своим творчеством учите не одно поколение   людей, работающих со словом, пониманию того, КАК, О ЧЕМ и ЗАЧЕМ – писать!
И вот еще что хотелось бы сказать…  Вы знаете, я убеждена в том, что спрос на лучшее в человеке – он есть всегда.  В любое время. И любое искреннее, яркое, истинное слово всегда находит отклик в душах людей. И для тех, кто работает со словом, главное – не терять эту убежденность, это понимание, эту внутреннюю собранность и целеустремленность. А люди – они поймут! Потому что они – действительно прекрасны изначально. Только не всегда получается идти по жизни с пониманием этого.
Дорогая Инна Павловна, я тепло обнимаю Вас и от всей души желаю Вам, чтобы свет, который Вы несете людям, возвращался к Вам и давал энергию жить, творить и радоваться каждому дню жизни.

Мария Ремизова, действующий корреспондент еженедельника КП:
- Владимир Валентинович, уделите хотя бы полчаса! Вас так читатели любят. Да и повод есть -"Дозор" только-только вышел! - пытаюсь уболтать на интервью Владимира Меньшова. А он ни в какую...
- Ну о чем мы будем говорить? Не- хо-чу!- держит оборону легендарный режиссёр.
- Владимир Валентинович, уверена, вы тоже стучались в закрытые двери... Дайте мне шанс!
- Хорошо, присылайте вопросы, я посмотрю,-вздыхает режиссёр.
На следующий день звоню ему снова.
- Нет, встречаться мы не будем. К интервью ты не готова! -выносит неутешительный вердикт Валентинович. - Все эти "свадьбы, разводы, скандалы" - мне это неинтересно. Вот, когда у тебя будут вопросы уровня Инны Павловны Руденко, тогда и звони!
Инна Павловна, когда набирала Ваш номер, признаюсь, не думала, что протянете мне руку.
И вот у меня в руках вопросы от Инны Руденко.
Они, как волшебная палочка, все меняют. Мне даже кажется, что вижу искру уважения в глазах Владимира Валентиновича. А ведь раньше там была только ирония и снисходительность.
- Вот теперь вижу, что ты готова! - айсберг оттаял, Меньшов согласился на разговор.
Инна Павловна, спасибо за Ваше доброе сердце. С днём рождения! Дай Бог Вам здоровья.

Андрей Ванденко, руководитель проекта ТАСС "Первые лица":

Дорогая Инна Павловна!
Вспоминаю, как в 2006-м помог Вам с выбором героя для публикации в «Комсомольской правде». Тогда только-только напечатали роман «Лупетта». Его автор Павел Вадимов не собирался становиться писателем. Экономист по образованию, он заболел неходжкинской лимфомой, разновидностью рака крови, прошел через шесть мучительных химиотерапий и параллельно написал книгу, которую главу за главой выкладывал в Интернете. Читатели, еженедельно заходившие на страничку Павла в «Живом Журнале», по сути, в режиме онлайн могли следить, как герой романа ведет борьбу со смертью. Книга вызвала резонанс и в Сети, и среди литературных критиков. Я отыскал координаты Вадимова, хотел слетать к нему в Питер, но рассудил, что это - Ваш, Инна Павловна, собеседник. 30 октября 2006 года «КП» опубликовала  интервью с Вадимовым «Страх смерти и бесстрашие жизни». Потом были еще две подборки читательских писем с Вашими комментариями. Думаю, они стали лучшей рецензией на «Лупетту» из всех написанных…

Елена Недошивина, референт отдела школ КП в 80-е г.г.:
Я достаточно далекий человек от журналистики. Было в моей жизни от силы три года работы в лучшей на тот момент газете. Могу сказать только одно: люди, работающие там и тогда, были необыкновенными! И в последующей жизни я меряю многое меркой той давности.
С правилами и жанрами журналистики я знакома так же - шапочно. И когда Инна Павловна (спустя годы) случайно узнала о моей кукле «Лёле» и захотела поговорить со мной и взять интервью, я решила отмолчаться и отказаться, так как интервью – никогда не давала. А потом именно любопытство (а как это делается?), а главное, интерес, как это делает Инна Павловна, заставил меня выйти из тени и встретиться.
На встречу я приехала, как всегда раньше времени. И долго ходила по улочкам, параллельным главной артерии Москвы. Я вообще завидую людям, которые живут в центре любого города. Будь то Москва, Питер, Самара… Вся историческая жизнь страны на виду. Выходишь из дому и минут через пятнадцать не у метро Черемушки, а на самой Красной площади. И Белорусский вокзал рядом, и «Прощание славянки», наверное, часто билось в окна. И квартира настоящая, московская, жилая, паркет скрипит и кресло удобное, гостеприимное, разные бесполезные сувениры на книжных полках и стенах, как реперные точки жизни. И кухня, на которой хочется пить утренний кофе и разговаривать, жмурясь от весеннего солнца.
Разговор у нас получился заинтересованный и долгий. Инне Павловне достаточно было посмотреть на куклу, на меня и задать два-три вопроса по теме, после чего разговор потёк безо всякого русла. Инна Павловна очень отзывчива на разговоры. После, идя домой, я жалела только о том, что мы не совпали с Инной Павловной во времени. Хотела бы я иметь в друзьях такую подругу-ровесницу. Жизнь, думаю, была бы ярче и многогранней.
Я ничего не смогу сказать об Инне Павловне как о журналисте, я могу сказать о ней только как о человеке. Человек она – замечательный, тонкий, глубокий, умный и талантливый. А Женщина – настоящая и очень красивая. Где бы я ее не встречала, она всегда была окружена людьми, мужчинами, жизнью!

Юрий Совцов, зам.главного редактора КП в 70-80-е г.г.:

Поскольку есть надежда, что Инна Павловна сюда заглянет, хочу и я признаться ей в любви, которую я никогда не скрывал! Инна Павловна, я Вас обожаю!
 

Александр Вихров, читатель , коллега по профессии, г.Тверь:

Помню: "Улица, по которой ты идёшь каждый день" - по-моему, это вообще первый очерк про воина-афганца. А ещё говорили, что Инна - родственница прокурора Руденко, поэтому ей и разрешили опубликовать этот очерк. Татьяна Тэсс и Инна Руденко - самые-самые лучшие в женской журналистике.

Василий Захарько, главный редактор газеты "Известия" в 90-е г.г.:

Инна Павловна, Ким Костенко...Светлые, авторитетнейшие имена для известинцев нескольких поколений. Я имел честь только однажды и весьма коротко пообщаться с ними, но запомнил эти встречи навсегда. Не просто звезды, а большое созвездие в журналистике.

Александр Милкус, редактор отделов образования КП сегодня:

Для меня Инна Павловна - это улица, по которой я иду каждый день. По крайней мере стараюсь. Улица на очень большой высоте. Так бывает.

Валерий Хилтунен, корреспондент отдела школ КП в 70-80-е годы:

Горжусь тем, что это Инна Руденко вместе с Ярославом Головановым рекомендовали меня в 1976-м году в Союз журналистов СССР. Авось, и я доживу до 2036-го. А Инне Павловне - долгих лет! Буду равняться.

Продолжение следует...