Игорь Тетерин, собственный корреспондент «Комсомольской правды» на БАМе, по Красноярскому краю и в Республике Эстония

Как нас выбирает профессия

Не оставляйте письма для будущих веков. 

Ужасно любопытство дотошных знатоков! 

И что они узнают, и что они поймут, 

Когда они не знают, как на земле живут! 

                                                    Д.Самойлов

Вспомнил это четверостишье замечательного поэта Давида Самойлова, с которым когда-то жил по соседству в эстонском городе Пярну, потому что даже для сегодняшнего поколения двадцатилетних советская эпоха столь же непонятна и загадочна, как для нас - цивилизации инков и ацтеков. В самом деле – как мы жили, как работали, о чем мечтали? Что из себя, наконец, представляла журналистика той достопамятной эпохи, которую ныне часто называют «совковой».

Завидую людям, которые еще на школьной скамье обрели мечту - стать журналистом. Меня в школьные годы подобные мысли, увы, не посещали. Дошкольные годы прошли в военных городках, по которым мы мотались вслед за папой, советским офицером, который остался жив после Отечественной войны только потому, что в 1939-м получил в Польше ранение и был отправлен в качестве преподавателя в военное училище. Мама, учительница, тоже хлебнула – на Псковщине, где преподавала в начальной школе, оказалась в оккупации, потом в партизанском отряде, всякое видела. Медалей и орденов мы храним в память о родителях много. А в Эстонии мы осели совершенно случайно, когда после хрущевского массового сокращения армии и благодаря какой-то странной обменной рокировке квартир получили здесь жилье. Но теперь я думаю, что в этом развороте судьбы наверняка все же была какая-то своя логика. Ведь еще Вольтер говорил: «Случайностей не существует - всё на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие».
И в том, что я стал журналистом, тоже было виновато случайное стечение обстоятельств. В школе я учился легко, с хорошими отметками, не тратя особо много времени на зубрежку. При этом много и запойно читал художественную литературу. Лучше всего давались физика, химия, математика. В восьмом классе даже занял первое место на школьной математической олимпиаде. Поэтому мои однокашники позже удивлялись, что я подался не в «физики» или технари, а в журналистику, которую они относили к «лирике».
Но тут произошел интересный разворот судьбы. После школы я завалил экзамены в ленинградский Технологический институт, а следующей весной получил повестку о призыве на действительную военную службу. Как оказалось, меня ждали с распростертыми объятиями в Военно-морском флоте. «Форма синяя, погоны черные, срок службы - три года», - прокричал офицер-купец на дележке призывников, прежде чем назвал мою фамилию. А уже под конец года, пройдя тесты на IQ, быстроту реакции и способность анализировать быстро меняющуюся ситуацию, отучившись полгода в киевской секретной учебке на радиометриста ОСНАЗ, я собирался вместе с экипажем гидрографа «Зонд», обвешанного, словно новогодняя елка, гирляндами антенн, в  первый трехмесячный  поход в Северное море и Атлантику.
Буквально за несколько дней до выхода в море меня вызвал в свою каюту замполит и сказал: «К нам тут пришел корреспондент из «Стража Балтики», мы посоветовались и решили  доверить тебе с ним поговорить. Но ты там смотри, лишнего не болтай». Корреспондентом оказался молодой офицер, приятный в общении, он меня порасспрашивал о том, о сем, а под конец пожелал встретить Новый год уже бывалым моряком.
Однако Новый год мы встретили с явной потерей бдительности. В декабре в Северном море жутко штормит, натовские корабли уходят в гавани встретить Рождество, оперативная обстановка вялая. А у моих бывалых сослуживцев, которые уже по второму или третьему году служили, разумеется, с собой было. Вот они Новый год и отметили. А отметив, оказались замечены в развеселом настроении и состоянии командиром корабля. Тот был в бешенстве, пообещал проштрафившихся по приходу в   Балтийск отправить на гауптвахту.
Впрочем, впереди до осуществления этой угрозы еще было два месяца плавания без единого захода в порты. А условия быта у нас были еще те. Утром нам наливали по половине кружки пресной воды, чтобы могли почистить зубы. Умывались уже соленой водой, забортной. Вечером корабельный док выносил в кают-компанию тазик разведенного спирта, чтобы команда протерла руки и тело. Кормили просто отлично – давали шоколад, галеты, различные экзотические консервы, даже бокал красного вина в день полагался для поднятия тонуса. А раз в три месяца была заправка. Приходил танкер, чтобы пополнить запасы горючки, воды, продуктов и передать экипажу почту, фильмы, газеты.  
Стыковка с танкером и заправка на этот раз состоялась где-то в Атлантике. Но едва мы от танкера отчалили, как меня вызывает в свою каюту командир и, кипя от гнева, швыряет на стол номер флотской газеты «Страж Балтики», после чего вопрошает: «Ты писал?». Я в недоумении: «Что писал?». «Да вот это, вот это!» - тычет он, словно во что-то омерзительное, пальцем в заметку под заголовком «Мне сегодня на вахту» и дает ее прочитать. Я знакомлюсь с текстом, где от моего имени залихватски описывается, насколько бдительно и сознательно  мы  несем новогоднюю вахту в штормовом море, и заявляю недоуменно: «Да не писал я этого!». – «Не ври, - взрывается кэп, - только ты мог такого насочинять».  И добавляет: «Свободен, писака несчастный».
Вот так впервые появилась в газете моя фамилия, к чему я не имел никакого отношения.
Шестьдесят на сорок
По возвращению после трехмесячного плавания в гавань города Балтийска состоялась раздача «слонов». Наиболее отличившимся членам экипажа предоставили 10-дневный отпуск, других отправили на релаксацию в Дом отдыха ДКБФ (дважды Краснознаменного Балтийского флота). Он, кстати, находился в моем родном городе Пярну. Проштрафившихся потреблением в Новый год спиртного сдали на гарнизонную гауптвахту. А меня оставили на полупустом корабле поддерживать его жизнедеятельность.
Тоскливо было. Но вдруг почтальон приносит мне извещение о денежном переводе. Я недоумеваю – сумма вполне приличная, поболее месячного матросского денежного довольствия будет. Оказывается, это гонорар  из «Стража Балтики». За ту самую бравурную статью, которую я не писал. Вот, думаю, дела! А не попробовать ли, думаю, мне самому что-нибудь в эту газету написать? Более правдиво. Попробовал – подправили, но напечатали. С тех пор стал я постоянным автором «Стража Балтики». Даже пришло сверху распоряжение отправить меня на курсы внештатных корреспондентов. Поначалу меня удивляло – и что они с такими, как я, возятся? И только потом, когда стал профессиональным журналистом, понял.
В советскую эпоху во всех газетах было железное правило: штатные сотрудники должны привлекать в свои издания авторов со стороны. Правило это именовалось - шестьдесят на сорок. Если его расшифровать, то каждый штатный сотрудник должен был готовить для печати 60 процентов авторских материалов, а оставшиеся 40 процентов – личные шедевры. Авторство всемерно поощрялось, внештатникам зачастую платили более высокие гонорары, чем даже газетным мэтрам.
Сегодня, возможно, многие посчитают подобную систему анахронизмом и даже некой дурью. Но если говорить объективно, благодаря этому правилу газеты просеивали огромное количество потенциальных авторов, наиболее талантливые из которых со временем становились профессиональными журналистами. Думаю, большинство собкоров «Комсомолки» прошли через это сито.
Что касается меня лично, то по завершении флотской службы у меня был уже приличный портфолио публикаций, а также рекомендация от флотской газеты  для поступления на факультет журналистики  университета. И был начальный опыт набивания шишек при «оттачивании» пера. Помню, написал я безобидный материал о том, что скучновато как-то проводим мы на своем корабле свободное время. И тут вызывает меня замполит и начинает читать нотацию, что я занимаюсь постыдным очернительством вместо того, чтобы восславить в печати наш славный воинский коллектив. А завершает свое нравоучение словами: «Ты же знаешь, недавно из СССР изгнали Солженицына. Вот и таких как ты скоро будем за границу высылать!».  
Газетные университеты
Журналистами и в самом деле не рождаются. Думаю, лучшая школа в нашей профессии - это глубокое погружение в окружающую тебя жизнь и - практика, практика, практика. Во всяком случае, лично я, поступая после флотской службы на факультет журналистики Ленинградского университета, сознательно выбрал заочное отделение. И не ошибся. Для меня не было секретом, что в редакционной среде журналиста оценивают по реальным способностям, а не по тому, что написано в его дипломе.
Через год с небольшим после того, как я сменил флотскую тельняшку на модную гражданскую рубашку, меня уже приняли на работу корреспондентом республиканской газеты «Молодежь Эстонии». Разумеется, прежде чем туда попасть, пришлось изрядно попотеть и побегать в качестве фрилансера (тогда этот статус именовался внештатником) таллинских газет, выполняя задания маститых журналистов. Одним из моих «поводырей» и редакторов был Серёжа Довлатов из отдела новостей «Советской Эстонии». Да, да, тот самый Довлатов, который позже напишет о своей таллинской жизни повесть «Компромисс». Не стану скрывать, мои услуги ему требовались преимущественно в те дни, когда Сереже трудно было подняться из-за редакционного стола после вчерашних «посиделок».
Помню, отправляя меня сделать репортаж о юбилее Таллинской школы милиции, он по - отечески наставлял словами: «Старик, ты там поживее напиши про этих «мусоров», подсочини что-нибудь. Эти курсантики хреновы ничего в жизни не знают, даже зоны и ее законов, а значит психологии преступников. Говорю тебе, как бывший лагерный охранник, перевидавший кучу зэков. А еще передай им слова моей мамы, что если меня когда-нибудь посадят, она отправит в знак протеста генеральному секретарю ЦК КПСС мой значок отличника внутренних войск. Так и скажи, пусть знают, швырнет им мою награду, пусть подавятся».
Сережа Довлатов был, конечно, человеком оригинальным, жутко харизматичным и необычайно талантливым. Своей массивной внешней статью, потертым  мохнатым шерстяным свитером, который он предпочитал всем другим видам одежки, чем-то напоминал медведя. А когда из секретариата в отдел информации «Советской Эстонии» заходила маленькая и щупленькая Слава Борисовна Ставицкая, чтобы строго спросить, скоро ли Сережа сдаст в номер свой материал, тот уважительно вставал из-за стола. Вместе они очень напоминали героев снятого уже значительно позже мультфильма «Маша и медведь».
Сережа Довлатов в своей повести «Компромисс» живо описал жизнь таллинского Дома печати и его обитателей. Конечно, многое подсочинив и нафантазировав. Милейший и интеллигентнейший главред «Советской Эстонии» Генрих Францевич Туронок стал для него «душителем свободы». А чего стоит его  рассказ, как целую ночь при обильном возлиянии он ехал с фотокором Мишей Жбанковым в городок Пайде, чтобы выполнить ответственное задание редакции – подготовить письмо генсеку ЦК КПСС Леониду Брежневу накануне очередного партийного съезда от эстонской доярки Лейды Пейпс с рапортом о своих рекордных надоях. Поясню: расстояние от Таллина до Пайде составляет всего 80 километров, пассажирские поезда с купейными вагонами туда никогда не ходили, только дневные пригородные, а дорога занимает не более полутора часов. Впрочем, таланту все простительно. Кстати, большинство реальных персонажей, описанных Довлатовым в своей таллинской прозе, не особенно-то и обиделись на автора за эти фантазии.
Работа в газете для меня была необычайно интересной. «Молодежь Эстонии» считалась на просторах СССР крутым изданием. Да это и понятно, в прессе республики, считавшейся в то время советской заграницей, было гораздо больше свободы, чем во многих российских регионах. Газету выписывали москвичи, питерцы, даже на Камчатке находились подписчики. Когда «МЭ» печатала с продолжением роман братьев Стругацких «Пикник на обочине», ее буквально сметали в киосках, а московские коллеги просили прислать вырезки.
Редакция нашей «молодежки» располагалась в таллинском Доме печати, в  новом и стильном здании, часть которого держалась на косых бетонных сваях. «Это чтобы все знали – у нас тут нет подпольной типографии», - шутили его  обитатели. Многое в Доме печати было организовано на западный манер. Например, на первом этаже было журналистское кафе, где уже в 15:00 можно было заказать не только кофе, но и «сотку» коньяка. А в бухгалтерии партийного издательства, на которое замыкались все редакции Дома печати, ты мог получить гонорар уже на следующий день после публикации своей заметки. Стоит ли говорить, что в результате наше журналистское кафе стало своеобразным клубом. Несмотря на то, что мы работали в разных редакциях, здесь мы  чувствовали себя членами одной большой семьи.
До сих пор помню атмосферу этого кафе. Длинная барная стойка, за которой можно было за чашкой кофе поговорить с автором, вычитать гранку и даже написать небольшую заметку. Вдоль стеклянной стены размещено несколько круглых столов и такие же закругленные диваны, за каждым из которых могло разместиться до восьми человек. Посиделки в кафе выглядели примерно так. Вот за одним из столов собралась дружная компания, где звезда партийной «Советской Эстонии» Миша Рогинский (в прозе Довлатова он фигурирует под фамилией Шаблинский) живописует о своей последней командировке в один из районов, в результате которой родился материал об экспериментаторах в сельском хозяйстве. Но Миша рассказывает совсем о другом – сколько было выпито с местными функционерами, как попарились в сауне и какие новые анекдоты удалось услышать. Он душа любой компании, источает всем своим видом жизненное благополучие и демонстрирует спасительный цинизм, который помогает ему, беспартийному, преуспевать в условиях коммунистического режима. Позже, на одном из своих юбилеев он гордо скажет: «Я вложил в уста своих героев тысячи лживых слов. И вот что характерно, никто из них от этих слов не отказался».  Рядом с Мишей Йося Малкиель, уроженец Ташкента, большой умелец в приготовлении плова и зам. ответсека нашей  «молодежки» - тоже в последующем фигурант довлатовской прозы.
За соседним столом сидит Стас Вагин из сельхозотдела, по совместительству парторг «Советской Эстонии», мрачно посматривая на веселье в компании Рогинского и, наверныяка, фиксируя идеологически сомнительные высказывания собравшихся. Заскочил в кафе, чтобы «заморить червячка» Игорь Гаспль из партотдела «СовЭстонии». Это благодаря им обоим, как язвительно напишет Довлатов, в газете поощрялось «гасплевидное по форме и вагинальное по содержанию» творчество. Чуть дальше, за угловым столом, собралась дамская компания – Этери Кекелидзе, Таня Александрова, Елена Штейн, Таня Вайно. Делятся культурными новостями, обсуждают последний роман Василия Аксенова и предстоящие гастроли в Таллинн «Современника». Рядом с Таней Вайно ее симпатичный сынишка Антошка расправляется с песочным пирожным, запивая его соком. Пройдут годы, он станет Антоном Эдуардовичем Вайно, главой администрации президента России Владимира Путина.
Словом, жизнь в таллинском Доме печати била ключем, было у кого поучиться. Журналисты в нашей «молодежке» были солидные, в возрасте 40+. Я был там самым молодым и оставался таковым вплоть до своего ухода. Личности меня окружали яркие: Рома Трубецкой, Лев Корсунский,  Нелли Кузнецова, Миша Сафонов, Марк Левин - всех не перечислишь. Хотел в газету устроиться МишаВеллер, переехавший из Питера в Таллинн. Но что-то не срослось. Позже он напишет, что «виноват» в этом, как оказалось, был Довлатов, который к тому времени уже пребывал в Нью-Йорке. Редактору «Молодежи Эстонии» Вольдемару Томбу в вышестоящих инстанциях не разрешили взять Веллера на работу, опасаясь, что тот, будучи, как и Довлатов, «нерусским», уедет в Америку.
Собкоровское крещение
Но как бы интересно и комфортно ни работалось в Эстонии, но постепенно мне здесь стало тесновато, душа требовала простора. И в творчестве, и в жизни. Да и вообще захотелось сменить картинку. Я с удовольствием ездил в дальние по эстонским понятиям командировки, на так называемые «ударные комсомольские стройки»: к нефтяникам Тюмени, в приволжские степи, где тогда возводили промышленный комплекс «Атоммаш». Давал в «Молодежь Эстонии» репортажи, получал премии. Ну и, конечно, стал пописывать в московские издания, прежде всего в «Комсомолку». Меня и там печатали.    
Разумеется, я стал наведываться в Москву, перезнакомился с журналистами «Комсомолки» - с Владиком Фрониным и всем рабочим отделом, с «Алым парусом», где заправляли Паша Гутионтов, Юра Щекочихин и Валя Юмашев. Сдружились настолько, что ребята из «АП» как-то перед Новым годом решили повеселиться. Отправили по стране корреспондентов, которые неутомимо искали Игоря Тетерина, чтобы тот открыл им некую сокровенную тайну. Паша Гутионтов даже поехал в Таллинн, где с удовольствием общался с моими коллегами из «молодежки», попивая глинтвейн в «Каролинке» и травя с ними журналистские байки. А потом написал в «КП», что прождал Игоря Тетерина всю ночь возле башни «Толстая Маргарита», но тот на встречу не явился. И завершил свою репортажную мистификацию словами: «Думаю, Игоря Тетерина в Таллинне вообще никогда не было».
Мои романтические отношения с «Комсомолкой» не могли длиться вечно и должны были рано или поздно чем-то завершиться. И они закончились предложением: переехать из «буржуазной» Эстонии в качестве собкора газеты в самую холодную и мало устроенную по части быта точку страны – в столицу БАМа, город Тынду. Думаю, редакционное начальство меня проверяло – не сломаюсь ли я, смогу ли пройти бамовскую закалку.  Я согласился.
В Тынде в качестве собкора мне предстояло сменить Володю Сунгоркина, которому поднадоела жизнь  на БАМе и он захотел перебраться поближе к цивилизации.  В итоге переехал к себе на родину в Хабаровск. К тому времени он уже был легендарной личностью, не только отличным журналистом, но еще и отчаянным путешественником, сплавщиком на надувных плотах по дальневосточным рекам, знатоком тайги. В моих глазах Сунгоркин выглядел эдаким современным Арсеньевым. А вот на меня, похоже, он поначалу смотрел как на экзотический «тепличный» продукт, который ничего не соображающее редакционное начальство вырвало из комфортного Таллинна и отправило в дальневосточную тайгу на собственную погибель. Во всяком случае, освободив двухкомнатную квартирку по улице Красная Пресня в Тынде, где располагался корпункт «КП», он оставил мне записку такого содержания: «Старик, желаю тебе выжить. Оставляю топор, чтобы отбиваться от бомжей и веревку на антресолях, чтобы повеситься, если станет совсем тоскливо. Но ты держись, мы с тобой еще вместе поработаем». Вот ведь - знал, как меня подзадорить!
И мы действительно в последующие годы сообща неплохо поработали. Володя прикрывал восточную часть БАМа, я – западную и центральную. Работать с ним в паре было одновременно и легко, и сложно. Не знаю, насколько совместимы в работе Коц и Стешин, которые мотаются сегодня по различным войнам. Но мы с Сунгоркиным тогда, изрядно помотавшись в паре по бамовским просторам, часто спорили, решая свои творческие задачи. Меня уже тогда удивляла его внутренняя системность и работоспособность, фантастически глубокая память, вмещавшая в себя надолго самые мелкие детали, которые у меня вылетали из головы уже через несколько дней. А еще своеобразное чувство юмора, благодаря которому он мог дать хлесткую, краткую и точную характеристику любому человеку или явлению.
Уже через полгода после того, как я принял корпункт «Комсомолки» на БАМе, мы с Сунгоркиным сообща при поддержке редакции затеяли авантюрный проект – решили первыми из журналистов проехать вдоль всей трассы Байкало-Амурской магистрали, написав о том, что на ней творится,  в серии репортажей. Журналистская экспедиция была зимняя, довольно сложная  для осуществления: нам предстояло пробиваться от одного бамовского поселка до другого и по насыпным дорогам, и по зимникам, и перелетать через горные хребты на самолетах и вертолетах.
Но мы были полны энтузиазма, к тому же нас вдохновляли слова популярного в краях первопроходцев, к числу которых относилась земля между Байкалом и Амуром, писателя Олега Куваева: «Так почему же вас не было на тех тракторных санях и не ваше лицо обжигал морозный ветер, читатель? Где были вы, чем занимались вы все эти годы? Довольны ли вы собой?»
Наша бамовская экспедиция оказалась успешной. Мы диктовали в редакцию свои репортажи из самых дальних таежных точек, куда совсем недавно дотянули телефонный кабель. Мобильных телефонов и интернета тогда, разумеется, не было и в помине. Слышимость, как правило, была отвратительная. Но Екатерина Константиновна Благодарева из стенбюро «Комсомолки»  легко справлялась с этими фонетическими сложностями. А уже на следующий день наши репортажи появлялись в газете.
Позже с Володей Сунгоркиным мы напишем книгу «Таежный репортаж», в которой расскажем как о той достопамятной экспедиции, так и о других наших бамовских встречах. Книгу поможет издать в Восточно-Сибирском книжном издательстве наш коллега, собкор «Комсомолки» в Иркутске Игорь Широбоков. Думаю, отрывки из этой книги, которые мы подготовили для  собкоровского сборника, лучше всего смогут проиллюстрировать, как работалось собкорам «Комсомолки» в восьмидесятые годы прошлого века, и каковой была вообще в то время жизнь.
Бумеранг всегда возвращается
После БАМа мне пришлось быть собкором «КП» еще в двух регионах: в Красноярске, где я сменил Колю Кривомазова, и, наконец, в Эстонии, куда меня вернули на смену ветерана газеты Лейдура Раннаметса.
Собкоровская работа и быт накладывают неизгладимый отпечаток на характер человека, его образ жизни, менталитет, даже интеллект. Возьмем, к примеру, знаменитую формулу: «Собкор встал, вставил ноги в тапочки – и он на работе». И вот сейчас я думаю, что, по сути дела, мы были первыми, кто еще в советское время осваивал ныне популярную форму организации труда по аутсорсингу, или говоря по-русски, по «удаленке». Я и сейчас предпочитаю работать дома, потому что успеваю сделать больше, чем в офисе, не отвлекаясь на треп и другие малозначительные факторы. И своим сотрудникам, если это возможно, рекомендую  также освоить «удаленку».
Но при этом собкоровская жизнь приучала нас к высокой мобильности и работоспособности. Помнится, когда я после таллинской «молодежки» попал в «Комсомолку», то быстро понял – в Эстонии был просто санаторий. В «КП» тебя умели задействовать по полной. Только наше поколение помнит дежурства по номеру, когда целая бригада журналистов сидела в пропахшем расплавленным гартом (сплав свинца с сурьмой, из которого отливали строчки будущего газетного текста) цехе, придумывая забойные заголовки. А потом верстальщик шилом выдергивал ненужную строчку из будущей полосы, с ловкостью циркового эквилибриста ловил ее и забивал новую.
Нам приходилось мотаться по огромной стране, познавая ее во всем присущем ей великолепии. Эх, что только не довелось мне тогда увидеть – и вулканы с гейзерами Камчатки, и тундру Таймыра, и величественные скалы Нижней и Подкаменной Тунгусок, впадающих в полноводный Енисей, и хлопковые поля Узбекистана с Туркменией, и многое, многое другое. Всего не перечислишь. У меня в корпункте всегда стояла подготовленная к  дороге сумка, чтобы в случае необходимости быстро отправиться в дорогу.
А еще в активе собкоровской жизни было большое количество фантастически интересных людей, с которыми нас сталкивала профессия. Например, на мое мировоззрение определенное влияние оказал Виктор Петрович Астафьев, с которым мы часто общались в Красноярске. У него было в традициях раз в месяц собирать у себя в квартире или в доме в родной деревне Овсянка собкоров ведущих московских газет. Астафьев был удивительным рассказчиком, устные литературные миниатюры у него рождались экспромтом, его жизненные оценки удивляли своей точностью.
А в профессиональном плане надо мной шефствовал Василий Михайлович Песков, который очень любил эстонские острова и с которым мы по ним путешествовали. Это вместе со мной ему предложили забрать из усадьбы-музея  эстонского писателя Юхана Смуула, между прочим, лауреата Ленинской премии, два метра каменного забора, который писатель когда-то в шутку подарил Пескову. Сию байку многие слышали на Шестом этаже. Василий Михайлович был настоящим мэтром журналистики, но при этом поражал своей деликатностью. Как-то на острове Мууху я познакомил его с эстонцем, который восстановил старую мельницу и торговал на ней сувенирами. И вот, представьте, Василий Михайлович говорит: «Игорь, подари мне эту мельницу». Поначалу я даже не понял, о чем речь. Оказалось, он просил меня разрешить ему написать очерк об этом эстонце, предполагая, что, может быть, я хотел это сделать без него.
Позже, после «Комсомолки», мне довелось поработать в «Правде», куда меня уговорил перейти в собкоры по Эстонии небезызвестный всем Витя Широков, тоже собкор «Комсомолки» в Киргизии, которому надо было из Таллинна перебраться в Москву. Уже после развала СССР несколько лет я был собкором «Российской газеты» по странам Балтии. Но должен честно признаться, нигде не было такой креативной, хорошо подобранной и профессионально мотивированной на выпуск лучшей газеты страны журналистской команды, чем в «Комсомолке». И вовсе не удивительно, что именно выходцы из этой команды сейчас возглавляют ведущие СМИ России.
В своей жизни я неоднократно говорил себе: все, хватит, пора завязывать с журналистикой! Уходил в бизнес, в издательскую деятельность, в корпоративный пиар. Но по каким-то странным, даже не зависящим от меня обстоятельствам, судьба опять выбрасывала меня из моря рыночной жизни на медийные берега. Ну, прямо как в том анекдоте: нашел мужик в огороде бумеранг – сколько его не выкидывал, он вновь и вновь возвращался.  
Вот и последнее такое возвращение было совершенно неожиданным. Я тогда работал в одной довольно известной нефтетранспортной компании, базировавшейся в Таллинне. Числился вице-президентом, был имиджмейкером ее амбициозных проектов, в числе которых значилось даже дочернее предприятие «Уралвагонзавода» в Эстонии. Шеф любил пускать пыль в глаза окружающим, у него был собственный самолет из семейства бизнес-джетов, ездили мы на служебных мерседесах, на корпоративы приглашали эстрадников не ниже Коли Расторгуева с группой «Любэ» или на худой конец Глюкозы. Для полного джентельменского наборчика в распальцовке шефу не хватало только своей газеты.
Вот он поставил передо мной задачу – найти какое-то издание и включить его в число активов бизнес-группы. Я нашел – это была газета «Пярнуский Экспресс», в котором пришлось стать издателем и главредом. Газета расцвела, стала популярной по всей Эстонии. А через пару лет  появилась возможность запустить региональное издание «Комсомолки». Я и под этот проект подписался. Но тут произошло то, что рано или поздно происходит со всеми бизнесменами авантюрного плана – шеф разорился. Долги были фантастические – десятки миллионов долларов. Самолет забрали, «Уралвагонзавод» отказался от проекта эстонского предприятия, «Пярнуский Экспресс» пришлось закрыть. А «Комсомолка» досталась мне как брошенная всеми сирота. Ну разве мог я от такого «подкидыша» отказаться?
Вот с тех пор, уже более десяти лет, я издаю газету «Комсомольская правда» в Северной Европе». В печатном виде или через интернет она распространяется во всех странах Балтии и Скандинавии, совокупная аудитория - более 100 тысяч читателей. Работать сейчас, пожалуй, посложней, чем когда-то на БАМе. Бушует информационная война, никакой сторонней финансовой поддержки у нас нет. Сколько раз порывался бросить это занятие. Но не могу, ведь это все равно, что отказаться от своей родни или, подобно библейскому Исаву, продать право первородства за чечевичную похлебку. Вот так и тяну сей воз, знать тому судьба - жить по принципу: «Не расстанусь с «Комсомолкой»!