В 1959 году в Северный Казахстан,  в Булаевский район,  приезжали первые бойцы ССО -  459 человек, студенты МГУ. Построили дома и кошары. Помнят ли о них благодарные сельчане? Может, какой памятник или монумент установили по случаю 10-летия стройотрядов, который в Москве и в Алма-Ате отметили с привычным комсомольским размахом? Однако у местного начальства память оказалась слишком короткая. Ну ладно, музей можно было и не возводить. Но  прибить табличку на фасаде можно было без особых усилий и материальных затрат. О чём я сбивчиво и поведал своему наставнику. «Садись. Пиши» - велел он мне.
В моем произведении Шакутин что-то убрал, что-то, наоборот, добавил. И материал засверкал. Опубликовали его быстро. Как сейчас помню. Широкая колонка – сверху до низу. Шум в республике был приличный. Но поскольку партийные органы мы не трогали, все кончилось относительно благополучно. (Была такая установка в «Комсомолке»: даже парторга совхоза  - в случае критики -  называли туманно «одним из руководителей хозяйства»). «Организую я тебе стажировку» - пообещал Шакутин. И слово свое сдержал. А тут уже и диплом подоспел. Распределение – в Кустанай. Но  наступило лето, стройотрядовская пора. И я рванул в Москву. Определили меня по наметившейся специализации – в студенческий отдел. Возглавлял его тогда Ким Смирнов, который вечно куда-то спешил и всегда опаздывал. В замах у него была милейшая Зоя Васильцова, будущий многолетний главный редактор популярного в СССР журнала «Работница».  А конкретное руководство непонятно откуда взявшимся стажером  осуществляла  жесткая Елена Лосото. «Куда поедешь?» - спросила она меня низким прокуренным контральто. «Давайте начнем с буквы «А»,  – нахально предложил я.  Всю свою сознательную жизнь я, сын молдаванина и украинки, прожил в Казахстане. И  Россия представлялась мне огромным загадочным пятном. Какая разница, куда ехать. Так я попал в Архангельск.
Белые ночи, Соловки, комары размером с кулак – все это я пропускаю. На одном из железнодорожных полустанков судьба свела с командиром студенческого отряда Игорем Пузыревым. Сорок лет прошло. А помню его - как будто виделись вчера. Крепкий увалень с огромными мужицкими руками и высоким лбом интеллигента. О чем мы только не говорили! О ленивых снабженцах и о  Витьке, лучшем каменщике с пятого курса. О поставках кирпича и последних стихотворениях Евтушенко. О том, как накормить, устроить и элементарно – просушить - студенческую ораву. Дожди висели над поселком сплошной пеленой. Ноги вязли в грязи. За стеной горланили пьяные лесорубы, радуясь дополнительным выходным: «Мы по Няндоме идем, ни к кому не пристаем. Все мы председатели. Катись! К тебе не пристаем». Радовал слух и другой образчик народного фольклора:  «В небе спутники летают. Долетают до небес. И конечно прославляют твою мать – КПСС».
Странным образом, но это не мешало нам говорить о преимуществах и недостатках социалистической экономики. О том, каким чудесным образом изменится жизнь лет через 20-30. В стране пробивали себе  дорогу косыгинские реформы, которые еще предстояло похоронить бровастому генсеку. Тогда  в вузах появились удивительные факультеты. Вот почему  свои пространные впечатления я назвал «Оргфак Игоря Пузырёва». Где конечно, среди прочего, заклеймил отдельные недостатки, мешающие жизни и деятельности талантливого управленца. В ту минуту, когда я поставил точку в своем очерке размером с газетную полосу, сам себе казался храбрым  ниспровергателем основ  и бесспорно великим журналистом. Но в  «конторе» почему-то не разделили моего энтузиазма. Лосото  посмотрела с состраданием как на тяжело больного человека. Зоя что-то мило прощебетала и упорхнула. Ким Смирнов, как бы сейчас сказали, был постоянно «вне зоны доступа». Шакутин к тому времени переехал в Москву, возглавил отдел сельской молодежи. У него началась московская жизнь, которая разительно отличалась от наших  посиделок в разнеженной яблочной Алма-Ате.
Все в один голос советовали сократить бессмертное творение  до … ста строк!  Чего я сделать не мог физически. Ну не мог, потому что…
Да черт знает, почему! Прожив  жизнь в профессии, проработав в пяти московских газетах 31 год и сократив бесчисленное количество своих и чужих материалов, я и сам толком не понимаю, что тогда со мной произошло. Мне казалось, что все наши разговоры, сомнения и открытия важны не только для нас. Вырубая свои искренние, хотя, вполне возможно, в чем-то беспомощные строчки, я ампутирую что-то важное в своей душе, без чего нельзя.
Я написал какую-то другую информацию, чтобы отчитаться за командировку. Ее даже «заслали» (кстати, на Шестом этаже издательства «Правда», где располагалась «Комсомолка», это слово звучало абсолютно волшебно, а если еще и появлялись гранки – оттиснутый на бумаге текст, уже можно было ходить с гордо поднятой головой). Но закончилось все печально. Не в силах выдержать груза своих гениальных строк, я отправил их в родную газету, которая издавалась в Алма-Ате. Там их  немедленно напечатали. В полном объеме. На разворот.
В Архангельске удивились: вроде приезжал корреспондент из «Комсомолки», а  статья появилась почему-то в Казахстане?  С какой стати? Пара телефонных звонков – в ЦК ВЛКСМ и в «Комсомолку» все расставила по местам. Бледный и растерянный, сидел я почему-то у Эдуарда Зоринянца, заместителя ответственного секретаря. И хозяин кабинета тихим бесцветным голосом объяснял мне всю тяжесть моего проступка: «Не оправдал. Подвел. Опозорил». После того, что произошло, мне следует немедленно покинуть редакцию.
Абсолютно раздавленный, я вывалился из кабинета, понимая, что больше никогда не пройдусь по узкой полосе коридора Шестого этажа. Для кого-то он стал взлетной полосой. Для меня - разбитой надеждой. Первой в моей 22-летней жизни. Никто ведь не объяснил мне, что она состоит не только из взлетов, но и падений. А их приблизительно поровну…
Мы с Зоринянцем одинаково ошиблись. Уже в 1977 году я  приехал на стажировку в отдел сельской молодёжи «Комсомолки». Встретила завотделом Люба Ульянова. Строгая, в очках,  похожая на учительницу из провинции. Мы подробно обсудили тему, возможные повороты ее. Отправили меня на сей раз в Псков – по читательскому письму. Повезло: заметку в «Комсомолке» напечатали. Ура! И мне предложили собкорство в Молдавии. Но жена, корреспондент «Пионерки», отказалась наотрез туда ехать. Пятилетний сын был той гирькой, которая в этот раз спасла наш брак. Все мои знакомые крутили пальцем у виска: ну ладно, можно не поехать в Сибирь -  но в Молдавию!? На мне поставили крест. Но на будущий год освободилось место собкора «Комсомолки» в Алма-Ате. Мою кандидатуру в газете рассматривать отказались. За меня замолвил слово первый секретарь ЦК комсомола Казахстана Закаш Камалиденов, которому нравились мои острые материалы в местной молодежке. И снова судьба развернулась ко мне лицом. Когда пришла пора оформлять документы, заведующий корреспондентской сетью Алексей Васильевич Быстров, сам бывший собкор «Комсомолки» на Кубани, выставил из кабинета своих помощниц – Валю Петрову и Галю Галлай. И недобро улыбаясь, сказал: «Я был категорически против тебя. Хочу, чтобы ты это знал. Представляешь, как ты должен работать?». Я догадывался. К слову, Быстров первым пришел ко мне в Боткинскую больницу с апельсинами и минералкой, когда я заболел гепатитом В. Заразу занесли, когда кололи витамины…
 Вот так, с Боткинской больницы и напутствия  непосредственного начальника  началась  моя «взлетная полоса» в  «Комсомолке».
Теперь собкоров у газеты нет, а есть представительства. Удивительно, но в казахстанском выпуске значится «Газета моей республики». Почему только республики – не знаю. Моя «Комсомолка» по-прежнему «всехняя», а не только казахстанская.
… Одна знакомая журналистка, приехавшая из провинции, рассказывала: «Иду по улице. Вижу вывеска - «Комсомольская  правда». Зашла, спросила: нужны журналисты?» - « И что, взяли?» - спрашиваю с некоторым недоумением. «Взяли!» - отвечает радостно.
Значит, теперь можно взлетать с места, как вертолет, без лишнего разбега по «взлётке». Раз – и ты на высоте!