Капитолина Кожевникова. Собкор. Воспоминания из шестидесятых.

1.

Еще на журфаке Уральского университета робко закралась мечта- работать в «Комсомольской правде». Но мечта - одно, а суровая реальность жизни - совсем, совсем другое.

Спасибо деканату и ректорату за то, что мне, мужу, нашей годовалой «студенческой» дочке дали возможность уехать из послевоенного голодного Свердловска в Молдавию, теплый край, где мы впервые увидели сады, виноградники. Впрочем, первые экзотические впечатления прошли довольно быстро. Потянулись годы рабочих будней, в которых были  и слезы, и разочарования, и упорные поиски, и удачи.

В конце концов этот поначалу чужой край становился все теплее и роднее. Запахи свежевспаханной земли, цветущих яблонь, сожженных кукурузных остатков, сливового повидла, которое тогда в молдавских селах варили в огромных котлах во дворах. Оказывется, запахи тоже можно помнить долго, всю жизнь...

Начало пятидесятых годов прошлого века - ой, как же давно это было! Я бродила по пыльным дорогам, меж лесистых холмов, ела с трактористами на полевых станах вареную фасоль, сдобренную чесноком и подсолнечным маслом, ночевала в каса маре, пила с хозяевами молодое вино - тулбурел, слушала песни то протяжно-печальные, то лихие, с огнем.

Казалось, так будет всегда, ничего уже не изменится в судьбе литературного сотрудника отдела сельского хозяйства газеты «Советская Молдавия». Вот уже и тридцать годков набежало – какая там «Комсомолка»!

В 1958-ом году Союз журналистов Молдавии преподнес мне неожиданный подарок – поездку а Москву, на всесоюзный съезд журналистов-очеркистов. Заранее следовало послать свои вырезки. Волнуюсь страшно - шутка ли, в Москву еду.

Я попала на семинар к одному из известных тогда журналистов, «известинцу» Евгению Кригеру. Мои опусы ему понравились. Он посвятил их разбору целых полчаса. Это для меня, скромной и довольно закомплексованной провинциалки, было полной неожиданностью. А на второй день, в перерыве заседания ко мне подошел человек средних лет и задал вопрос, от которого у меня перехватило дыхание:

- Хотите работать в «Комсомольской правде»?

Не помню, что я тогда пробормотала. Боюсь, что-то для себя нелестное, типа того: куда мне, разве смогу, такая газета... А человек слушал меня и так хорошо улыбался. Это был мой добрый «ангел» Семен Гарбузов, спецкор «Комсомолки», журналист с острым пером.

- Приходите завтра к нам в редакцию. Дело в том, что у нас освободилось место собкора по Молдавии. Мне поручили присмотреть кого-нибудь на этом съезде. Решил рекомендовать вас.

Да, моя журналистская судьба делала в этот момент крутой вираж. Выходит, что иногда все же сбываются самые заветные  мечты. Вот так, без всякой протекции я и стала собственным корреспондентом по Молдавии. Уже после звонили и в высшие республиканские инстанции, и главному редактору «Советской Молдавии». Никто не возражал против моей кандидатуры.

Уехала из Москвы домой, а через две недели «КП» вызывает меня на двухмесячную практику. Хожу по длинному коридору шестого этажа комбината «Правда», что на улице Правды, 24. Читаю вывески на дверях кабинетов: «Отдел сельской молодежи», «Отдел рабочей молодежи», «Отдел науки»... Снуют озабоченные люди с гранками, свежими полосами. Робею страшно: получится ли у меня здесь, сложится ли?

Я тогда не могла и предположить, что с этой газетой меня свяжут целых семнадцать лет, самых счастливых в моей творческой жизни. И пролетят они, как семнадцать мгновений весны...

Моя стажировка длилась больше двух месяцев. Я успела поработать в двух отделах, правила собкоровские материалы, готовила для печати письма читателей, дежурила по отделу, была «свежей головой». Наконец, меня послали в командировку в Брянск. Собрала там материал, написала очерк, который располагался аж на двух полосах, - о молодых подпольщиках в годы войны. Его даже отметили на летучке.

Все, пора ехать домой, там меня давно заждались мама, дочка Таня, муж Иосиф.

Зав. собкоровской сетью Семен Яковлевич Гегузин, маленький тщедушный человек, говорящий неожиданно густым басом с раскатистым «р-р», дает мне напутствия:

- Сразу надо поставить себя в республике.Не забывайте, что вы представляете теперь главную в стране газету для молодежи. Помните,вы подчиняетесь редколлегии «Комсомольской правды», а не местным органам. Вы собкор-р-р «Комсомолки»! А это и на самом деле звучит гордо.

То и дело звонят междугородние телефоны, и Семен Яковлевич, добрейшей души человек, в чем я убеждалась не единожды, напуская на себя грозный вид, кричит в трубку:

- Старик, имей совесть, ты еще вчера должен был передать стенографисткам репортаж о пуске нового прокатного стана. Когда ты печатался последний раз? В прошлом месяце? Позор! У тебя важнейший регион... Ну, вот что, старик, бр-росай все и начинай р-работать!

Это была его коронная фраза, которой он обычно заканчивал свои разговоры с собкорами. Она летала по редакции, ее повторяли на все лады. Она была спутником нескольких лет моей жизни.

- Лентяи, негодники, живут там без нашего глаза,- ворчит Гегузин, положив трубку на рычаг. - Надеюсь, вы будете аккуратно выполнять редакционные задания?

Я испуганно киваю головой, а зам. Гегузина Александра Михайловна Соловьева (собкоры меж собой называли ее мама Шура) укоризненно говорит:

- Ну, что ты, Семен, сразу напускаешься на человека? Успокойся, выпей чайку. Не забывай о своем сердце.

Мне предстояло получить разные деловые бумаги, а главное-удостоверение собкора «КП». И тут произошло неожиданное. Вся моя практика прошла в отсутствие главного редактора Алексея Ивановича Аджубея, который пребывал все это время, кажется, в Америке. А сегодня он как раз появился в редакции и должен подписать новенький, столь важный для меня документ. Сижу в приемной, жду. И вдруг слышу гневный голос:

- Что такое? Какую-то бабу сажать на республику? Кто такая? Кто ее привел? Иванова ко мне!

Приходит зам. главного Борис Иванов. Дверь на сей раз захлопывается плотно. Минут через десять зовут меня. За столом сидит еще довольно молодой мужчина, полнеющий и лысеющий, в отличном костюме. Я приготовилась к нападению. Аджубей смотрит на меня холодно-испытующе и начинает говорить о том, какая это честь работать в «Комсомольской правде» и далеко не каждый ее заслуживает. А представлять газету в республике - дело непростое. Да, все он правильно говорил, и я с этим была согласна.Но вот его тон мне не понравился. И я с удивлением слышу собственный голос:

- Уважаемый Алексей Иванович, я понимаю, что работать в «Комсомолке» действительно большая честь и, возможно, я ее и не заслуживаю. Отпустите меня, я вернусь в свою газету, и поставим на этом точку.

И совсем некстати добавила чуть не со слезами:

- Очень по своему дому соскучилась.

На лице Аджубея мелькнуло что-то вроде улыбки:

- Посидите в приемной.

Сижу. Прибегает перепуганный Гегузин, являются ребята из оделов, где я проходила практику. Совещаются, решают мою судьбу. Наконец, призывают меня и Главный объявляет вердикт:

- Берем вас с трехмесячным испытательным сроком. Сумеете за это время себя проявить, оставим, нет - до свидания.

Протягивает мне подписанное удостоверение. Выхожу из кабинета, наверное, с лицом бедной Лизы в трагический момент ее жизни. Мечта о «Комсомолке» повисла на очень тоненькой ниточке.

Дома муж, выслушав мой сбивчивый, орошаемый слезами рассказ, заключил:

- Ничего не бойся, ты все сможешь. Нечего нюни распускать. Засучивай рукава и - вперед!

Только Ося всегда умел меня утешить, вдохновить, заставить поверить в свои силы. С засученными рукавами я и помчалась по своей Молдавии. За десять-то лет хорошо изучила ее дороги, тропинки, извилины. И сейчас это должно было сослужить свою добрую службу.

В редакции «Комсомолки» мне говорили, что не станут ждать от меня оперативных репортажей о трудовых буднях и героических свершениях. Этим занимаются собкоры индустриальных регионов. А что Молдавия? Сад-виноград, зеленая роща. Большая винодельня, приемы разных делегаций, звон бокалов.

Так, да не так. Совсем недавно организовывались здесь колхозы со всеми перегибами, раскулачиваниями, ссылками в Сибирь. Шла мучительная ломка старых традиций. Чуть позже об этом расскажет в своих произведениях талантливый писатель Ион Друцэ, и спектакли по его пьесам откроют москвичам совсем незнакомую Молдавию.

А мне с моими малыми силами надо было открыть ее сейчас для читателей «Комсомолки», пока не пробежал мой испытательный срок.

«Слышали ли вы когда-нибудь о молдавских лэутарах? Это бродячие музыканты, которые ходят из села в село, играют на свадьбах, на деревенских гуляниях-жоках...»

 «Флуэр, оказывется, это обыкновенная вишневая дудочка, из которой молдавские чабаны извлекают чарующие звуки...»

На память привожу выдержки из моих новых очерков - начать решила все-таки с незатейливой экзотики. К моему удивлению,в редакции мои материалы не залеживались. Наверное, нельзя было кормить читателя только заметками о «великих стройках коммунизма».

Как-то прочитала в местной газете о том, что молодая доярка из Бельцкого района надоила от каждой коровы какое-то гигантское количества молока. Меня взяло сомнение и любопытство. Приехала в колхоз вместе с секретарем райкома комсомола. Уж очень тому хотелось прославить на всю страну свою доярку, свой район. А девушка, ее звали Софья, Софийка, неожиданно заупрямилась: «Не хочу, чтобы больше обо мне писали, - и все». Секретарь покрутился и уехал. А мы с Софийкой  пошли к ней домой. И за ужином она расплакалась и рассказала мне правду: и половины того молока она не надоила. Но председатель и районные начальники придумали этот «рекорд», чтобы прославиться.

Пробыла я в Бельцах еще пару дней. Материал собрался интересный. Я написала статью про то, как честного, хорошего человека заставили солгать. В Молдавии начиналась болезнь, которая впоследствии разрослась до невероятных размеров. Болезнь называлась - приписки. Чтобы как-то прозвучать на всесоюзном уровне (а успехов-то больших не было), молдавские руководители стали раздувать на бумаге свои «достижения». Позже приписки стали уже планировать по районам. Ложь стала движущей силой всех хозяйственных дел. И не только в Молдавии. Из-за лживых рекордов застрелился секретарь Рязанского обкома партии Ларионов. Это было тогда нашумевшее дело.

Судя по газетным сообщениям в стране снимали огромные урожаи зерна , производили столько мяса и молока, что можно было накормить досыта всю планету. А зерно вскоре повезли в СССР из Канады, Австралии, мясо из маленькой Новой Зеландии...

Мой шеф Семен Яковлевич Гегузин был доволен: у меня опубликованы  и положительные, и критические метериалы. А в начале марта - мое первое собкоровское совещание. Пока я знаю только двоих: Кестутиса Демскиса из Литвы и Яшу Хусаинова из Башкирии. Они практиковались в редакции вместе со мной. А теперь съедутся все сорок семь или сорок восемь человек - целый батальон. Какие они, мои коллеги?

В Москве было еще снежно, морозно, но уже пахло весной, зима на исходе. А редакция наполнена шумом и гамом. Собкоровское совещание - это буря, самум. Непонятно, как в эти дни выходила газета. Крики, приветствия, объятья, хлопанье друг друга по плечам.

- Ну, как ты, старик?!

- Да ничего. Большая нас ждет накачка, не слышал?

- Как всегда – и кнут, и пряник. Ну, нам ведь не впервой!

 А мне все было впервой. Я страшно робела в этом водовороте. Иду в отдел собкоровской сети. Гегузин встречает меня широкой улыбкой. Приветливо суетится мама Шура. Кажется, я могу немного расслабиться, оглянуться по сторонам.

Среди собкоров четыре женщины вместе со мной: Инга Преловская из Ленинграда, Инна Руденко из Волгограда и Клара Скопина из Свердловска. Все яркие, красивые, одаренные молодые женщины. Они сразу приняли меня в свой стан. Я всех их очень любила, дорожила их дружбой, добрым отношением к себе. Позже к нам присоединилась Люда Овчинникова, которая сменила в Волгограде Инну, когда та перешла в аппарат редактором отдела школ.

У Инны была коса ниже пояса. Умная, талантливая, очень доброжелательная, умеющая радоваться чужим успехам, она воспитала в своем школьном отделе немало отличных журналистов. Назову среди них одного - Юрия Щекочихина, который пришел в редакцию совсем молоденьким мальчиком. Впрочем, он долго был похож не десятиклассника...

Инга Преловская - истинная ленинградка, хорошо образованная, из старой интеллигентной семьи. Добрый, отзывчивый, порядочный человек. Ее удивительное трудолюбие сочеталось с талантом, умением писать легко, интересно о серьезных вещах. Много хорошего у меня связано с Ингой.

Клара Скопина, моя уральская землячка, в редакции ее называли «комсомольской богиней». Кстати, без всякой иронии. Она обладала счастливым для тех лет даром - писать очерки на героические темы. Этого требовало время, а главное - ЦК комсомола. Редколлегия понимала это и сдувала с нашей Клары пылинки. Она была нашей Александрой Пахмутовой и пела искренне, от души свою «комсомольскую» песню. Позже Клара Скопина стала лауреатом премии  Ленинского комсомола.

У каждого из нас были свои пристрастия, свои герои и, в конечном счете, свои биографии.

В основном докладе на том совещании я удостоилась сдержанной похвалы. С меня было довольно и этого. Излишним честолюбием никогда не страдала, что вовсе не считаю своим достоинством, скорее - наоборот. Не умела толкаться, довольствовалась малым. Получила что-то, и спасибо на этом. Наверное, это от крестьянской, религиозной семьи, в которой выросла.

Я поняла, что мой испытателный срок окончен и мысленно всех поблагодарила. Ведь я теперь действительно собкор «Комсомолки». Разве это мало?

А совещание шло своим чередом. Заседали до трех часов, потом обедали, после шли в бухгалтерию издательства «Правда», которую возглавлял очень строгий пожилой человек по фамилии Васильев. Его боялись, от его подписи зависело наше собкоровское благоденствие. Отчеты, командировки, пишущие машинки, бумага, скрепки - хозяйство!

К вечеру, изрядно уставшие, отбывали в плохонькую гостиницу «Урал», что в Столешниках. Впоследствии ее переименовали в «Армению». Старые дореволюционные номера с удобствами в конце длиннющего коридора. На большее главбух Васильев не расщедривался для нашей братии.

Мы жили втроем: Инга, Клара и я. И вот что оказалось - наше совещание продолжалось здесь, в «Урале». Только уже в другом варианте. Собкор из Грузии Илья Хуцишвили привозил мехи  с вином, кубанец Володя Онищенко - копченых азовских рыбцов, Костин из Владивостока - огромных крабов. Девушки от контрибуций освобождались. Отношение к ним вообще было рыцарски-нежным. Однако откалываться от общей массы было не принято. Инга собиралась долго и неохотно. Я, было, заупрямилась, мол, новичок, но в конце концов оказалась среди галдящей братии, невероятно возбужденной в ожидании большого пиршества.

Устраивали стол, расставляли бутылки, стаканы, еду без спешки, с каким-то смыслом, трогательным вниманием друг к другу. Позже я поняла, что, живя и работая вдали от редакционного коллектива, люди скучали, им хотелось сейчас, при встрече, как-то компенсировать свое одиночество. Ведь совещания-то проходили один раз в год. Все остальное время ты одинок как перст. Только слышишь время от времени по телефону голос Гегузина или стенографисток Вали-Кати-Люды, которым мы диктовали свои срочные материалы.

А где-то там, в кипучей редакционной жизни, рождались свежие газетные номера. Кто-то редактировал, безжалостно кромсал наши рожденные в муках корреспонденции, подписывал полосы, бегал в типографию. Поздно ночью дежурную бригаду развозили по домам.

От всего этого собкор отлучен. Он этакий кустарь-одиночка. И вот долгожданная встреча. Пусть тебя и поругают за какое-то невыполненное задание. Зато ты походишь по отделам, всех увидишь, поговоришь. А поговорить в те шестидесятые годы, когда свежий сквознячок прошел по углам и закоулкам нашей действительности, было о чем. Порядком всем осточертела партийно-комсомольская рутина, в которой все окостенело и заплесневело.

Собкоры ждали своего нашествия на Москву, как манны небесной. А ведь без чарки ни встреч, ни прощаний. Так уж у нас на Руси заведено.

Возвращаюсь к нашим тем, первым посиделкам. Только Илья Хуцишвили открыл свой замысловатый грузинский бурдюк, как открылась дверь и к нам вошла чуть не вся редколлегия во главе с самим Аджубеем. Небольшое замешательство, небольшое смущение вошедших гостей. А потом все вошло в свою колею. Впрочем, наши начальники посидели чуть больше часа. За это время Главный успел сказать пару лестных слов в адрес молдавского корреспондента. Я  поняла: это было извинение за неудачное начало нашего знакомства.

 Как раз вскоре после этого он пошел на повышение - стал редактором «Известий». Его место занял Юрий Воронов, которого все мы очень любили.

С Аджубеем мы не встречались много лет. И вот, когда он пребывал на скромной должности в журнале «Советский Союз», неожиданно позвонил мне домой. Я в то время работала уже в «Литературной газете». Он попросил помощи. Я постаралась сделать для него все, что было в моих силах. Говорил мягко, называл по имени. Да, как больно падать с большой высоты. А редактором он был хорошим и в «Комсомолке» и в «Известиях».

Нам в «КП» повезло на редакторов. Много добрых слов можно сказать о Юрии Воронове, Борисе Панкине. Талантливые, умные, смелые люди. А в те времена такие руководители были на вес золота. Они умели и защитить своих сотрудников, когда те из-за своих материалов попадали под начальственные сапоги.  

...Гостиничные пиры заканчивались поздно и уже без нас, женской бригады. Случалось, что на третьи или четвертые сутки, часа в три ночи, когда мы спали тихим, мирным сном, кто-то тихонечко царапался в нашу дверь.

- Девочки, - раздавался осипший голос, - подсуньте, пожалуйста, под дверь пятерочку. Не хватило нам...

- Магазины давно все закрыты, - пытался увещевать их кто-нибудь из нас.

- А мы к Савелию смотаемся. Там у нас круглосуточный кредит.

Савелием именовали они Савеловский вокзал. Что ж, надо выручать бедолаг. Да, пила наша братия изрядно. Начинали с благородного грузинского вина, потом переходили на водку. Когда же собкоровские кошельки истощались, приходилось довольствоваться самым дешевым напитком, который назывался «Горный дубняк»...

Очередное заседание начиналось в десять утра. Наши добры молодцы являлись с помятыми лицами. Мигом опустошались графины с водой. Гегузин горестно качал головой.

Интересно, что у себя дома наши ребята держали марку  «Комсомолки», а расслаблялись только в редакции. О причинах сего явления я сказала выше.

Впрочем, далеко не все участвовали в гостиничных посиделках, а если и заходили, то довольствовались рюмочкой. Перед эстонским собкором Карлом Хелемяэ всегда ставили бутылку кефира. Больше он ничего не употреблял. Да и нас, женщин, никто не неволил.

Во время застолий было много интересных разговоров о времени, о жизни, о газете, как писать, о чем писать, можно ли в нашей «второй древнейшей» профессии оставаться честным... Серьезные вещи обсуждались на вечерних «летучках». Иногда схватывались всерьез, чуть не до драки. Мы же все были разные в нашей комсомольской общаге.

А потом, чтобы расслабиться, наш челябинский собкор Гера Алексеев негромким своим голосом запевал: «Горит свечи огарочек, гремит недальний бой, налей, дружок, по чарочке, по нашей фронтовой...» И все подтягивали, и все любили друг друга, и жизнь казалась бесконечной... Это были прекрасные минуты единения, какой-то особой сердечности, нашей собкоровской дружбы.

Помню, как в день 8 марта ребята приносили нам букетики мимоз или голубых подснежников, которые привозились из южных краем специально к празднику. Чистотой и свежестью веяло от этих скромных цветов. И лица наших «боевых товарищей» тоже были в эти минуты просветленными.

Прощались до следующего сбора в Москве, грустили. Теперь я буду еще более пристально следить за публикациями своих коллег: о чем написал Ким Костенко из своего Донбасса, Саша Машин из Хабаровска, Володя Логвинов из Ставрополья, Нарик Дадабаев из Узбекистана... Буду радоваться их успехам, огорчаться промахам. Мы, как альпинисты, шли в одной связке.

А дома муж преподносит сюрприз:

- Знаешь, я тут без тебя долго думал и считаю - пора нам сваливать из Молдавии. Эта сладкая провинция просто засосет нас. Надо возвращаться на родину, в Россию. Проси редакцию перевода в какую-нибудь область.

Я запротестовала. Это был удар. Я просто не мыслила себя в другом регионе. Но семя было брошено и начало потихоньку прорастать в моей душе. Редколлегия пошла мне навстречу. Как раз освобождался солидный куст - Центральное Черноземье: Воронеж, Курск, Тамбов, Липецк. По сравнению с моей маленькой уютной республикой - огромная территория. Тянуть ее будет трудно.

Но я даже не представляла, насколько трудно.

Расставание с Молдавией оказалось тяжким. Слишком глубоко пустила я тут свои корни, хорошо знала, понимала, любила эту землю. Я буду снова и снова возвращатся сюда, работая в «Комсомолке», а позже - в «Литгазете», ходить по холмам и долинам, разговаривать с людьми, внимательно следить за переменами, хорошими и плохими, которые здесь происходили.

Оставляла здесь множество друзей, родных - семью моей любимой старшей сестры Анны, которая из-за меня и перебралась в чужой край...

2.

Работа на новом месте шла трудно, очень трудно. Адаптация  затянулась чуть не на полгода. Редакция выражала недовольство. Уже не Гегузин, а кто-нибудь из замов главного звонил мне близко к полуночи, наверное, во время дежурства по номеру. Так, мол, и так, а если нет, делай выводы...

От нервотрепки, неудач, от скверных сельских столовых вконец расстроилось здоровье. Врачи требовали сесть на строгую диету. А какая могла быть диета в то время  в поездках  по районам? Помню, как в Тамбове мне искали кашу. Безуспешно. Наконец, девушку-инструктора обкома комсомола осенило обратиться в какой-нибудь детский сад. И верно, там меня, наконец, накормили манной кашей.

Да, жизнь в ценре России оказалась куда более суровой, чем в благословенной Молдавии. Приезжаю в один колхоз Липецкой области, ищу председателя. Зашла на молочную ферму. Меня окружили доярки, подняв крик и плач:

- Вы посмотрите на наших коров! Мы кормим их старой, гнилой соломой с крыши фермы. А преседатель-то, ирод этакий, прячется от вас. Узнал, что приехал корреспондент, вусмерть испугался, удрал. А нам что терять? Заработки кот наплакал. Тоже впору бежать, да буренок жалко. Они ж для нас как дети.

Повели они меня к своим буренкам. Мое крестьянское сердце не выдержало, с тудом сдержала слезы. Передо мной стояли на коровы, а одры, кожа да кости. Многие уже не могли стоять, висели на веревках, как мученики, приговоренные к смерти.

Стояли хрущевские времена. В Москве только и слышно было слово «оттепель». Возвращались в семьи политзаключенные из Воркуты, Магадана, Норильска. А в стране не хватало зерна, мяса, молока, яиц, овощей. Не знаю, чего у нас тогда хватало. Начиналась кукурузная кампания, как и каждое наше начинание без ума и без толку. Сокращались площади под основной культурой, кормилицей-пшеницей, в Прибалтике уничтожались прекрасные кормовые травы, кукурузные поля гнали на север, чуть не до самого Приполярья. Хорошая в общем идея превращалась в трагикомическую кампанию.

Те простые русские бабы с липецкой фермы, а среди них были и вдовы фронтовиков, которые болели душой за своих коров куда больше, чем трусливый председатель, что-то перевернули во мне тогда, как бы указали мой журналистский путь. Русская деревня, драматическую судьбу которой я знала с детства, ее пути, доля крестьянки станут главной темой до самого конца моей журналистской жизни.

Так постепенно входила я в существование российской глубинки с ее бедами, проблемами, запустеньем. «Золотая» жила была найдена, и я начала ее разрабатывать. Мне уже не звонили по ночам из редакции. На очередное совещание собкоров можно ехать без страха.

И вдруг - неожиданное событие. Июльское утро предвещает жаркий день. Мы сидим за утренним чаем. Звонок, подхожу к телефону.

- Говорят из приемной первого секретаря обкома партии Степана Дмитриевича Хитрова. Он вызывет вас к себе на девять часов. Машина будет у вашего подъезда.

Чувствую волнение и злость одновременно: вызывает! Я - представитель центральной прессы и Воронежскому обкому не подчиняюсь. Надо сказать, воронежский партийный босс Хитров отличался безграмотностью, хамством и невероятной жестокостью к своим, как тогда говорили, кадрам. Если уж он вызывал «на ковер», все знали, что это добром не кончится. Были случаи, когда после проработки человека увозила «скорая».

Поднимаюсь на второй этаж, открываю массивную дверь. За столом сидит человек с каким-то перекошенным лицом. Когда он заговорил, сверкнул набитый золотом рот. Но странное дело, мне почему-то этот рот, эти челюсти показались железными. Этакие железные жернова, которые предназначены для перемалывания самых твердых материалов. Не поздоровавшись, начал с места в карьер:

- Вот вы в своей статейке написали, что Воронежская область не снабжает себя овощами. Какое вы имеете право диктовать, учить нас, что мы должны на своих полях сажать и сеять?

- Мне эти права дала моя газета, - отвечаю. - А разве факты, которые я привела, неверные?

- Она еще собирается меня учить! - заорал Хитров. - Ты что тут, самая умная, што ль? Обком вот письмами завалили. Люди возмущаются, что в магазинах в разгар лета нет ни огурцов, ни капусты.

- Уж не говоря о помидорах, - продолжила я его мысль. - И это при хорошем климате, отличных черноземах. У вас же не Архангельск, не Вологда. А раз люди пишут, значит, газета попала в точку. Критика должна вам помочь...

Хитров поднялся со своего кресла и, воздев руки, начал трясти кулаками:

- Да ты же ешь каждый день наш воронежский хлеб! Смотри, как бы не подавиться им. Живешь в нашем городе, занимаешь нашу жилплощадь! Хочешь критиковать, езжай к курянам иль в Тамбов.. .А нас не тронь. В ЦЧО мы главные есть и будем.

- Я прошу вас не называть меня на «ты», - изо всех сил сохраняя спокойствие, говорю самодуру.

Этого Хитров уже стерпеть не смог. Довольно резво он выскочил из-за стола, протянул руку и... схватил за ворот моей блузки. Две пуговицы, вырванные с корнем, скатились на ковер.

В кабинете мы были не одни. Тут сидели секретарь обкома партии по идеологии Усачев и секретарь обкома комсомола Павлов. В этот драматический момент Усачев не выдержал, выбежал из кабинета. А Павлову деваться некуда, мы же с ним связаны комсомольской веревочкой.

Ни один из них, кстати, не вымолвил ни слова в мою защиту. Да и можно ли было на это рассчитывать? Они слишком хорошо знали нрав своего хозяина. Как мне объяснил потом Павлов: «Ну, что бы с тобой сделали в самом крайнем случае? Ну, отправили бы собкорить в какой-нибудь Сыктывкар и все. А нам тут кранты».

Домой я добиралась уже в троллейбусе, зажав рукой пострадавшую кофточку. Мама и муж всплеснули руками. Выслушав мой сбивчивый рассказ, напоили горячим чаем. А я лихорадочно решаю, что дальше делать. Случай-то сверхординарный. Ведь это все равно, если б глава государства поднял руку на представителя другой страны. Ну, не совсем так, конечно, это я сгоряча, но все же близко. Надо немедленно звонить в Москву. Заказываю телефон главного редактора Юрия Воронова. Его на месте не оказалось, разговариваю с первым замом Борисом Панкиным.

- Немедленно в Москву, - выслушав меня, сказал он.

Прямо с вокзала еду на улицу Правды. Срочно созывается редколлегия. Излагаю ту безобразную сцену. Все возмущены. Принимается решение - написать письмо в «Правду». Звонят какому-то начальнику-правдисту. Там совещаются, перезванивают нам: письмо напечатать согласны.

Я в приподнятом настроении сажусь в библиотеке за стол - все же и вправду оттепель, раз такое возможно. На другой день прихожу к редактору партийного отдела «Правды». Тот прочитал и сказал:

- Нужны свидетели. Они были?

- Были,- обрадованно говорю я.

- Вот пусть подтвердят, и тогда письмо напечтаем.

Наивная женщина звонит в Воронеж, сначала Павлову, потом - Усачеву. Павлов выдает ей тираду насчет Сыктывкара. А Усачев вообще, оказывается, ничего не видел и не слышал. Вот так.

В конце концов кто-то из моих начальников позвонил Председателю Совмина РСФСР Геннадию Воронову (влиятельный был тогда человек). Выслушав, тот сказал: «Конечно, такое недопустимо. Хитров должен извиниться перед корреспондентом». Дело явно спускалось на тормозах. Кому-то оттепель, а кому-то попрежнему лютый мороз.

- Как мне теперь себя вести? - спрашиваю своих редакторов.

- Писать больше критических статей, - последовал ответ.

И я еще раз оценила свою любимую «Комсомолку». Как же мне повезло, что я работаю в ней! Все-таки многое менялось в обществе. Отчаянные шестидесятники прокладывали новые пути. Ведь уже был развенчан культ всесильного Сталина. Журналисты, те, конечно, кто хотел и стремился к этому, стали смелее и честнее.

Вернулась я в свой Воронеж, снова, в который раз, засучила рукава и – вперед на врага. А врагов хоть отбавляй: безхозяйственность, разгильдяйство, зажим критики, бесправие человека перед тем, кто хоть на ступеньку выше, разор деревни.

Я отводила душу. После каждой критической статьи звонила Павлову, требовала, чтобы принимались меры и сообщалось об этом в редакцию.

А Хитров, хоть и неуклюже, на очередной областной комсомольской конференции все-таки извинился предо мной. Он даже попытался улыбнуться, обнажив золотые зубы. Но я отлично видела, что он готов был перетереть меня своими железными челюстями...

Да, собкорство - это большое испытание на прочность. И выходит, я его выдержала. Редколлегия предложила мне работу в аппарате редакции. Мы переехали в Москву.

А с Хитровым дело обстояло так. Еше в бытность мою собкором в Воронеж на кустовое совещание по сельскому хозяйству приехал сам Никита Сергеевич. Он тогда был обуреваем разными реформами и нововведениями (к слову сказать, далеко не всегда удачными), разносил в пух и прах дела многих партначальников. К нему прорвался какой-то мужичок из пригородного колхоза с письмом. А в том письме - скандальный случай. В колхозе не успели убрать всю кукурузу - дело было в конце ноября, а услышав о предстоящем приезде в Воронеж самого Хрущева, решили придавить ее рельсой. Тут и снежок выпал, авось, никто и не заметит.

Хрущев  на совещании разнес Хитрова в пух и прах. И это в присутствии всего партактива ЦЧО. Да как же такое вынести человеку, который привык громить других, а чтоб его ни-ни!

И что же? Когда снимали Хрущева с его высокого поста, Хитров не преминул выступить с критикой против человека, перед которым еще недавно приходилось низко гнуть спину. Свел, так сказать, счеты с поверженным противником. Брежнев оценил его старания, сделал Хитрова министром сельского строительства СССР. Большая карьера. Могу себе представить, скольким людям попортил он кровь. Незаменимые, непотопляемые - они всегда были оплотом и надеждой партии.

3.

Мой второй, московский период в «Комсомолке» был вполне успешным, интересным, полным всяких событий. В ранге спецкора я объездила почти всю нашу огромную страну. Подружилась в редакции с талантливыми людьми: Славой Головановым, Васей Песковым, Лидой Графовой, Симой Соловейчиком, Володей Разумневичем, Ваней Зюзюкиным... Всех не перечислить. Вспоминаю всех только добрым словом, только с любовью.

Прошли, пролетели годы. Многое случилось за это время. Девятнадцать лет служила я верой и правдой «Литературной газете». Там встретила революционную суматоху, развал СССР, когда все стремительно куда-то катилось и проваливалось... Но это уже другая тема.

Оглядываясь назад, думаю вот о чем. Те шестидесятые (в них я включаю для себя и конец пятидесятых и начало семидесятых - годы работы в «КП») впечатались в мозг и сердце так, что, выходит, они-то и были главными в моей жизни. И не только в моей. Все сверстники говорят то же самое. Трудные, порой мучительные поездки, невозможность высказать на газетной странице все, что думаешь, что наблюдаешь вокруг. Почему же именно то время стоит перед глазами, будто случилось это вчера?

А люди, которые встретились на твоем пути? Сколько среди них было порядочных, честных, сильных. Ведь верно - не стоит село без праведника. Рассказывали без утайки обо всех бедах, происходящих вокруг, рискуя и карьерой, и благополучием, а порой и жизнью. Мученики и герои в одном лице. Строители социализма-коммунизма, который пришел в никуда.

Несмотря на лишения и невзгоды, люди честно выполняли свое дело. На их плечах-то и держалась страна.

Может быть, эта обстановка, когда все на краю, и сплачивала многих, и сообщало то чувство тепла, которое нас согревало. Говоря «нас», имею в виду и «Комсомолку». Так мы и жили, плечом к плечу, не сгибались, старались быть честными.

Для меня «Комсомолка» тех далеких лет - это как Родина. Она бывает одна на всю жизнь.

На снимках:

Собкор «Комсомольской правды» Капитолина Кожевникова по Центральному Черноземью объезжает свои «владения» (вверху)

Две подружки-собкоры «Комсомолки» - Капитолина Кожевникова (слева) и Клара Скопина (нижний снимок)