Наталья Колесникова. Мемуар об Аджубее, главном редакторе КП в 50-е годы

Киноведческий  диплом ВГИКа и несколько опубликованных в газете рецензий на  новые фильмы давали надежду попасть на  должность литсотрудника в отдел  литературы и искасства "Комсосольской правды". Но поскольку в тот момент - в сентябре 1952 года - свободной ставки там не было, меня определили в отдел спорта (в редакции  узнали, что у меня первый разряд по гимнастике!). А мне было все равно, в какой отдел возьмут, - лишь бы попасть в "Комсомолку"!

В отделе спорта мне выделили столик у двери, сообщив, что его прежний хозяин пошел на повышение. В ящиках лежали бумаги прежнего владельца, и пока я решала, как с ними быть, на пороге появился он сам. И представился:

-  Аджубей моя фамилия.

Он был весь какой-то яркий  - красный свитер, голубые глаза, белокурая шевелюра, улыбка.

- Это счастливое место, - сказал он, забирая свое хозяйство. – Видишь, был репортером - стал редактором отдела искусства. Ты ВГИК кончила? Будешь у меня печататься.

Тут был, конечно, элемент кокетства. Все в редакции знали, даже я - неофитка, что спортивным репортером зять Никиты Сергеевича  Хрущева был очень недолго и скачок в кабинет редактора престижного отдела для него, учившегося в мхатовской студии, ничуть не удивителен. Но хотелось верить, что столик у двери и вправду счастливый.

Своих слов насчет "у меня печататься" Аджубей не забыл (он вообще ничего не забывал) и к моему киношному образованию отнесся по-хозяйски, как я потом убедилась. Это хозяйскок отношение к потенциалу сотрудников было для него характерно: каждому он знал цену и использовал по максимому, может быть, даже иногда завышая возможности. Но завышенная оценка так здорово стимулировала!

Несколько редакционных Мэтров тех времен (разъездные корреспонденты Саня Гарбузов, Илья Котенко, Вера Бендерова), если поначалу и высказывли некоторый скепсис по отношению к молодому коллеге, так лихо забежавшему вперед, то быстро этот скепсис изжили. Безоговорочно, искренне приняла приглашение Аджубея к сотрудничеству Нина Александрова, фронтовой журналист, ее очерк "Чужие дети", напечатанный в "Комсомолке" с подачи Аджубея, надолго стал вершиной, горизонтом, которого хотелось достигнуть. Наверное, тогдашние редакционные Мэтры были прозорливее нас, двадцатилетних - они более глубоко поняли и оценили главное, что отличало Алешу (для их поколения, конечно , "Алешу," да и для  большинства тех, кто пришел в газету примерно в одно с ним время - тоже). Это отличие в те официозные времена (обязательный жанр  в каждом аджубеевском номере - "критическая корреспонденция  в адрес обкома, горкома, райкома", сколько же этих корреспонденций каждый посланный в "край непуганных обкомов", как мы тогда шутили, написал!) ощущалось контрастно, резко. Аджубеевская свобода, раскованность в манере поведения и общения органически сливалась с самым главным - журналистско-редакторским профессионализмом мышления, стиля подачи материала.

Сейчас, перечитывая  очерки и статьи Аджубея - журналиста тех лет, ни особой глубины, ни отточенности стиля в них не обнаруживаешь. Он писал легко, может быть, слишком легко. Да, собственно, как я помню, и не писал в тогдашнем смысле, то есть не водил ручкой-самопиской  по бумаге, перечеркивая, переправляя, и не стучал на машинке, что считалось в те времена высоким классом профессионализма. Он вызывал стенографистку и, расхаживая по кабинету, наговаривал, надиктовывал материал - с чувством, громко.  И в этом тоже сказывалась его свободная манера самовыражения.

Видеть корни аджубеевской раскованности в его социально-семейном статусе было бы слишком примитивно.Таков был склад его натуры - от сути яркой личности шло все остальное. Однако такой анализ -  дело психологов, а не нас, тех, кому хочется просто вспомнить человека, оставившего глубокий след в памяти. И все-таки тут есть, о чем задуматься: о роли сильной личности в  общественном прогрессе. Личности, которая появляется в нужное время в нужном месте. Ведь сейчас, по прошествии многих лет, мы можем твердо сказать, что по справедливости и по заслугам Аджубей вошел в историю советского газетного дела как реформатор, создавший новую "Комсомолку", а через несколько лет - "Известия". И вообще - новую для нас журналистику, после чего пути назад, к дежурно-газетному официозу как общему тону советской печати, уже быть не могло. 

...Творческий коллектив "Комсомолки" 50-х годов пополнялся выпускниками Центральной комсомольской школы и первых выпусков факультета журналистики МГУ. Эти два потока сильно разнились по уровню культуры, знанию жизни, опыту, широте кругозора. Но оба были новой волной, жаждущей свежего ветра. Однако, где этот ветер ловить, куда с ним плыть,  - "новая волна" не всегда знала. А Аджубей знал. Он, как сам любил выражаться, был "информирован". И к тому же наделен творческой интуицией. Он знал (и это было важное редакторское качество), когда и в какой степени можно отпустить свой личный ограничительный клапан и ослабить жесткий контроль, исходивший из комсомольских верхов, куда редакционные курьеры возили на утверждение каждую газетную полосу.

Оставив тот счастливый репортерский столик, пересев в кресло редактора отдела, он получил возможность выталкивать подчиненных ему сотрудников из клетки официоза, заставлял видеть живые детали, искать моральные аспекты. Время для поисков новых ракурсов было благодатное, в жизнь входили события, переворачивающие привычное ее течение. Начиналась целинная эпопея, приоткрывался "железный занавес"  - олимпийские игры, фестивали молодежи...

Аджубей не смущался (вот в чем выражалось его свободомыслие!), если чего-то не знал или не находил в окружающей  жизни. Тогда он ...придумывал. Верней, воображал, домысливал, логически-интуитивно просчитывал. Определял, формулировал некую, как ему казалось,тенденцию, из которой вытаскивал тему и с энтузиазмом, с присущим ему  темпераментом старался заразить только что родившейся идеей того, кому поручал эту идею разработать в статье или очерке, а то и вести ее на протяжении долгого времени, превратив в направление, кампанию. И уж делом чести для сотрудника было оправдать доверие и найти материал для воплощения задуманного.

В ощущении востребованности (хотя тогда этот термин еще не был в ходу) заключалась особая прелесть работы в "Комсомолке". В поздний час, в непредсказуемую минуту, когда газетные полосы уже сверстаны, Аджубей (уже в качестве главного редактора газеты) вызывал к себе и... Сказать, что он подсказывал тему, посылал в командировку - значит передать лишь сухой результат полуночной беседы. Именно беседы, а не начальственного распоряжения. Он вдохновлял (в этом умении прорывались уроки мхатовской школы), он развивал идею будущего материала так, что хотелось тут же лететь в самую глухую глушь. Не просто данью времени "оттепели" были придуманные им героико-романтические темы, которые "Комсомолка" развивала в те годы: "Счастье трудных дорог ", "Нужна ли в космосе ветка сирени?" и еще многое, чего на самом деле вроде бы и не было, но хотелось, чтобы было. А раз хотелось, то на какое-то время виртуальное становилось как бы реальным - благодаря эмоциональной энергии человека, рождавшего эти редакционные идеи, убеждавшегов них верить.

Работая с Аджубеем, мы о виртуальности его идей не задумывались. Вернее - придуманная им реальность входила в правила игры. Чтобы в нее поверить, сделать убедительной, надо было опереться на детали. А это уже было делом журналистского мастерства.

Когда речь шла о разработке кардинальных газетных направлений, аджубеевская артистичность очень помогала - вдохновляла и заражала. В обыденной же редакционной жизни она порой переходила в актерство - в приемчики, которые со временем все уже раскусили и над которыми между собой подтрунивали. Он, например, любил на публике громко читать стихи, не обязательно Жени Евтушенко - юного таланта, завоевавшего признание публикациями в "Комсомолке". Это могли быть стихи из "самотека", из редакционной почты, от неведомых авторов. Читать Аджубей обычно начинал с пафосом, но где-то на втором четверостишье, поняв, что это графоманская галиматья, резко себя обрывал и отшвыривал листок. Характерным аджубеевским жестом - выражением гнева - было бросанье карандаша на стол, с громким стуком, в сердцах, это был жест, обозначавший кульминацию в разгромной речи в чей-то конкретный злосчастный адрес.

В те годы газете выходила среди ночи, а то и под утро. В ожидании "сигнала" дежурные по отделам то клевали носом за столами, то собирались в компании для трепа. В такой час Аджубей обычно обходил длинный редакционный коридор и заглядывал в отдел, откуда доносились голоса. Красного свитера уже давно не было, его сменили элегантные светлые костюмы и голубые рубашки. Но ничто не мешало Главному, присев боком на стол, мигом включиться в разговор. Помню начало одной такой приватной беседы: "Один мой знакомый, точне говоря - родственник, недавно побывал на целине..." Слушатели фыркнули было, но тут же примолкли, потому что за этим лукавым оборотом последовала разработка серьезной темы. Вообще же он о родственных своих связях упоминал очень редко. Однажды, помнится, заметил (речь шла о каких-то сельскохозяйственных новшествах типа квадратно-гнездового метода посадки картошки или торфо-перегнойных горшочках), что  все эти эксперименты Никита Сергеевич самолично проверяет у себя на даче.

Вести задушевный, очень личный заинтересованный разговор вполголоса Аджубей умел как никто - в смысле, как никакой другой из Главных. Однажды - это было уже через несколько лет после передачи "счастливого" стола - он загляну в кабинет, где я стерегла полосу со своим материалом, и сказал: "Если человек к 29 годам ничего не достиг, то уже и не достигнет..." Почему к 29-ти?!  Ему самому было тогда, наверное, слегка за 30 - и он достиг, стал Главным. И я его слова не могла принять на свой счет  - и моя планка в газете была взята: спецкор - о чем еще мечтать! Но был ли тот стол действительно счастливым?

Вскоре  Аджубей ушел делать "Известия", что с ним было потом  - известно... Я рассталась с "Комсомолкой", проработв там  одиннадцать лет, в  1963 году. Ярким пятном этого периода жизни остался улыбнувшийся мне на редакционном пороге голубоглазый блондин в красном свитере...