№2. 25 сентября 2008 года. Юбилей «Алого паруса»

КЛУБНАЯ ГАЗЕТА ЖУРНАЛИСТОВ СЕХ ПОКОЛЕНИЙ «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ»

Страница для старшеклассников «Алый парус» была придумана в школьном отделе в начале 60-х. Его отцы-основатели тогдашний заведующий отделом, а ныне – известный писатель Иван Зюзюкин и спецкор газеты Симон Соловейчик, вошедший не только (и не столько) в историю журналистики, сколько в историю педагогики как основоположник современной российской педагогической доктрины. В числе первых редакторов «АП» - Инна Руденко, Татьяна Яковлева, Татьяна Снегирева, первой ведущей - Нина Аллахвердова, выстраивавшая интонацию этого уникального спецвыпуска газеты. В числе первых авторов – старшеклассники и стажеры газеты Алексей Ивкин (будущий первый капитан АП), Елена Воронцова, Валентина Якуш, Николай Булгаков, Алексей Дидуров, Марина Князева.

Сегодня мы отмечаем 45-летие со дня выхода 25 сентября 1963 года первого номера «Алого паруса».

ЧЕМПИОНУ МЕДИА-СЁРФИНГА 

ПОПУТНОГО ВЕТРА И В НОВОМ ВЕКЕ!

Рисунок Евгении Двоскиной

В КОТОМКУ ПОТОМКАМ

ИВАН ЗЮЗЮКИН,

бывший зав.школьным отделом «Комсомольской правды» в 60-е годы

Алый парус». Кто тебя придумал?

Меня, принимавшего участие в первых выпусках «АП», часто спрашивают: «А кто его придумал?» Велик соблазн сказать: я, братцы, я! Но… Известное дело: у победы тьма родителей, лишь поражение – круглая сирота. Но, если без шуток, кто те люди, что дали жизнь «АП»? Я назову некоторые имена, а дело читателя судить, кто придумал эту страничку.

В шестидесятые годы в «Комсомолке» работала известная журналистка Софья Большакова. Ей было поручено освещать жизнь учащихся ПэТэУ (профессионально-технических училищ). Однажды ей пришла в голову идея выпускать для людей этого «вредного» возраста специальную страничку в газете. Она даже название для нее придумала – «Алые паруса» (гриновская повесть была тогда на пике славы), Но то ли ей сил не хватило, то ли что-то другое помешало – эта страничка так ни разу и не вышла в свет. Осмысливая неудачу Большаковой, разъездной корреспондент нашего школьного отдела, тогда еще молодой, но уже тогда мудрый Сима Соловейчик как-то рассудил вслух: «А что, если такую страничку выпускать для школьников?», на что «школьники» редакции хором ответили: «Слабо!»

Однако легко сказать – слабо! А с чего начать? С чего брать пример для подражания? В советской газетной журналистике, насколько я знаю, прежде ничего не писали для подростков с учетом их возрастных особенностей. А если писать, мучались мы над первым выпуском, то про что писать? И что очень важно – как писать? Нравоучительный тон заведомо отвергался.

Правильно говорят: на ловца и зверь бежит. Иначе говоря, нужен был удачный повод. И он пришел в образе одной московской учительницы. Учительница как учительница. Но она принесла с собой классную стенгазету как образец морального разложения одного из своих учеников, с которым никак не могла сладить. Газета называлась необычно для тех времен – «Там-Там!» Редактором ее был непослушный ученик Леша Ивкин. «Вы почитайте!» - умоляла журналистов отдела учительница. Они почитали и переглянулись между собой. «Там-Там!» в весьма раскованной манере развернул дискуссию о достоинствах и недостатках рок-музыки, писал о длинных волосах и, кажется, о коротких юбках. Он был ярко раскрашен. Стиль на грани фола. «Разве можно выпускать такие газеты? - вопрошающе глядела на нас учительница. – Примите меры!»

Меры были приняты. Когда Леша Ивкин окончил школу, мы его приняли на работу в наш отдел и сразу присвоили прозвище – Пятачок (сказка про Винни-Пуха тоже была хитом того времени, все сотрудники школьного отдела играли в нее).  Леша не просто был автором необычных заметок в духе «Там-Тама!» Он посерьезнел, выработал свой стиль. И по нему мы определяли, попадаем в «десятку» или в «молоко», адресуя свои статьи, очерки, заметки противоречивому существу по имени подросток. 

Если говорить правду, нас, как и учительница Ивкина, не понимали некоторые люди и в самой редакции. Особенно это касалось тех случаев, когда «АП» ставился в номер. Иные дежурные редакторы придирались к каждому слову, сокращали самое интересное.  На борьбу с ними мы призывали нашего куратора в редколлегии Инну Руденко. Она, как правило, успешно справлялась с возложенными нами на нее обязанностями. И вот, глядишь, очерк Лены Воронцовой (прозвище «Сова») или корреспонденция Нины Аллахвердовой («Кенга»), уже снятые из номера, на следующий день оказывались в газете!

Но даже тех, кто с симпатией относился к «АП», наша страничка, бывало, приводила в состояние шока. Никогда не забуду взгляд ответственного секретаря редакции Григория Оганова, когда я пришел к нему, чтобы утвердить новую рубрику «АП» - «В котомку потомкам!»

- У вас что, осложнение после гриппа? – спросил он, имея в виду рубрику и того, кто ее придумал. Понять его можно было. Новая рубрика выглядела «белой вороной» среди повседневных рубрик типа «На марше пятилетки» или «Вести с полей». Но Леша Ивкин ее… уже одобрил! «Классная рубрика, Ваня», - важно обронил он. Я сказал об этом Оганову. Он снова посмотрел на меня, потряс головой, засмеялся… и утвердил!

Были кураторы нашей странички и в ЦК ВЛКСМ. И там она не всем нравилась: не о том пишите, не так пишите. Как ни странно, но самым упорным недоброхотом «АП» был один комсомольский работник, который в годы перестройки заделался… большим демократом.

Но друзей у «АП» было намного больше, чем недоброхотов. Выступать в нем не считали для себя зазорным даже такие крупные писатели как Чингиз Айтматов. Его, как тогда выражались, «организовала» Татьяна Снегирева (она же – «мама Тигра»). А благодаря другой Татьяне – Яковлевой (она же Иа-Иа) автором «АП» стал один из первых космонавтов. За честь выступить в «АП» считали знаменитые педагоги того времени, художники, композиторы, режиссеры. Однако самыми главными авторами и героями «АП» были те, для кого мы его придумали, - школьники подросткового возраста…

Я бегло назвал имена тех людей, без кого страничка никогда бы не вышла в свет. Работали над ее выпусками (но уже без меня) или просто сотрудничали также Геннадий Жаворонков, Нина Пижурина, Валерий Хилтунен, Юрий Щкочихин, Валентин Юмашев, Павел Гутионтов, Борис Минаев, Андрей Максимов и другие (пусть меня великодушно простят те, кого я забыл упомянуть!).

И последнее. Работая над «Алым парусом», мы много смеялись – так, что в отделе иногда помигивали лампочки. Без конца разыгрывали друг друга, окна в отделе разрисовывали смешными рожицами. И как-то при всем том успевали работать! Я и сегодня думаю, что без улыбки ничего серьезного в жизни не сделаешь…

На снимке: отцы-основатели «Алого паруса» Иван Зюзюкин (слева) и Симон Соловейчик. 1963 год

ВЗГЛЯД С КАПИТАНСКОГО МОСТИКА

ПАВЕЛ ГУТИОНТОВ, 

капитан «АП» с 1975 по 1981 год

Без скидок на возраст

Чему учил «Алый парус»?

Надо самому отвечать за свои поступки, а собственно поступки - совершать.

Каждый сам устанавливает границы возможных компромиссов.

Понятия дружба, верность, предательство, трусость, приспособленчество, мужество (список можно продолжить) не нуждаются в адаптации по малолетству.

Живи сегодняшним днем - слишком многие собираются делать это значительно позже.

Мир стоит того, чтобы смотреть на него широко открытыми глазами.

Читай хорошие книжки, слушай умных людей, учись отличать их от плохих и глупых.

Когда трудно - не плачь, не жалуйся на судьбу. Относись к своим достижениям с иронией. 

Да, очень многое на свете решается деньгами, блатом, служебным положением, но - не все, не все, не все... 

Ну и так далее.

Ничего то есть особенного. И ничего «шестнадцатилетнего». Я, естественно, много думал над феноменом «Алого паруса», и давно решил для себя, что его беспрецедентный успех заключается едва ли не единственно в том, что это была страничка для подростков, написанная абсолютно по-взрослому, безо всяких скидок на возраст.

Какая самая страшная потеря в шестнадцать лет? Крушение иллюзий, - коротко ответил Булат Окуджава на этот вопрос нашей анкеты. И при чем здесь подростки? Впрочем, начальники этот кусок из интервью вырубили, да и все оно, даже покалеченное, едва пробилось на полосу. Но ведь - пробилось!

Или такая история. Однажды шахматный обозреватель Хенкин разослал всем гроссмейстерам-подписантам против Корчного опубликованную в «Парусе» статью, где мы объясняли группе воронежских десятиклассников, почему стыдно послушно подписывать, как они, составленное администрацией школы гневное опровержение на заметку, которую сам даже не читал. Так вот, Хенкин утверждал, что ожидаемого эффекта добился... Видит Бог, лично я на это совсем не рассчитывал. Но Хенкину за поставленный эксперимент спасибо.

И еще. Покойный академик Амбарцумян в своей Бюроканской обсерватории как-то говорил мне, что всегда учит своих сотрудников: это очень хорошо, что у нас здесь такой неблагоустроенный быт, что нам так мало платят, что карьеру здесь не сделаешь... Иначе, представляете, сколько подонков к нам бы сюда понабежало?!.. Льщу себя надеждой, что подонкам и в «Алый парус» бежать было незачем. В той же «Комсомолке» были куда более надежные стартовые площадки для будущего успеха.

Зато после «Паруса» можно было спокойно работать где и кем угодно. Политическим обозревателем «Известий», руководителем отдела расследований «Литгазеты»... Даже, как выяснилось, главой администрации российского Президента.

И последнее. Давным-давно по какому-то приятному поводу Лена Дьякова написала стишок про «Парус». Кончался он так:

...Почтим его полусонетом, 

Не отдадим другим поэтам, 

Пока не крикнули: «Земля!» 

Мы были здесь. Зимой и летом. 

Мы вырастали в трюме этом. 

Мы не покинем корабля.

«Земля!..» - крикнули. У «Комсомолки» другой экипаж. И газета сегодня слишком «не такая», какую люблю и помню. Газета, в которой нет «Алого паруса».

На снимке: два капитана «Алого паруса» -

Юрий Щекочихин (вверху) и Павел Гутионтов

ДРАМЫ САМОБЫТНОСТИ

Слова, вынесенные в рубрику, взяты из одной публикации «АП» и отражают тот основной конфликт времени, который звучал во всех лучших произведениях «оттепели» - от аксеновского «мальчика» и розовского мальчика с шашкой до хуциевских фильмов и песен Окуджавы. В журналистику такого героя - неоднозначного и противоречивого, по-новому устроенного, по-новому интеллектуального - ввел «АП». Вместе с новым стилем...

ЕЛЕНА ВОРОНЦОВА

Про Алика и его линию

Прочитала я «Алый парус» и вспомнила своего одноклассника, которого ничто в нем не заинтересует и который читать его не будет. Захотелось про Алика рассказать всем.

В прошлом году закончился для нас последний школьный год. На последнем собрании зачитывали вслух характеристики. Про Алика сказали, что он очень способный, прилежный, целеустремленный. Все верно. Он такой. И все же не такой. Мало похожий на обычных ребят.

Разве найдешь мальчишку, который бы не бегал в кино и на футбол, который бы на уроке, выложив перед собой часы, каждые пятнадцать минут делал зарядку для разминки пальцев по какой-то малоизвестной системе? Алик вместе со всеми во время перемены спускался в буфет, чтобы размеренно и аккуратно съесть там положенный бутерброд. Все шумят, поглощают пирожки на ходу. Алик молчит потому, что знает - во время приема пищи говорить не рекомендуется.

«Алик чудак, да? Или хочет стать космонавтом?» - ехидничали новички. Но мы-то знали: Алик решил стать математиком-теоретиком.

Если кто-нибудь просил его решить задачку или теорему втолковать, толковал он очень понятно, раскладывал по полочкам и объяснял лучше учителя. Только глаза у него в эту минуту были скучные-скучные и нетерпеливые. Ради своей математики он всю жизнь подчинил твердому расписанию. И над каждой минутой дрожал, как скупой над копейкой.

Алик, разумеется, посещал все комсомольские собрания. И если класс молчал, то выходил к доске и говорил он. Чтобы повестка дня быстрее двигалась. Но стоило собранию обернуться живым спором, грозившим затянуться до полуночи, Алик начинал с тоской посматривать на лежащие перед ним часы. В это время мы могли решать, идти или не идти к директору по поводу исключения какого-нибудь ленивого Вовки, сажать вокруг школы тополя или клены. Лицо Алика выражало муку. Ему это было не нужно.

Он вообще многого не признавал. Например, совершенно искренне считал, что книги, картины, театр для дураков. Из-за этого на него в классе часто смотрели с недоумением. Не понимала и я, как все вокруг живущее может оставить человека равнодушным - чтобы зимой, когда с неба падают снежные звезды и мягкий снег, не вспоминались андерсеновские сказки, а весной, в первый солнечный день, не хотелось бы смеяться.

Мне часто снится, что я куда-то опаздываю. Живу у моря и не успеваю в нем купаться. Может, действительно, наступило такое время, когда, как это делает Алик, надо себя в чем-то урезать, даже в радостях, ради одного, великого для тебя и народа дела, ради наших больших строек, необычных событий. Мне потому захотелось рассказать об Алике, что во многих из нас есть нечто от него. Алик-то гнул свою линию: сразу после школы поступил на механико-математический факультет. Не зря некоторые ребята говорили, что у чудака Алика железный характер.

АЛЕКСЕЙ ИВКИН

Конфликтующий Витюха

Витюха - популярная личность в школе. Его словечки и выдающиеся высказывания цитируются и в классах и в учительской. За них сотоварищи называют Витьку то «молотком», то «верхушечником». Когда он спорит, пыжась и надуваясь шар-рыбой, над ним смеются и ехидничают в открытую.

— А я презираю.., - декларирует он. Про себя он хорошо знает главное: он не дурак, и это большое счастье, что он таким родился.

Витьку сразу же возненавидели уборщицы. Из-за ботинок-«тракторов». В их резную подошву навалом набивается грязь. Приносит он ее до пяти килограммов ежедневно. Но на всю эту ругань в свой адрес он ухмыляется:

- Ботинки, что надо. В них не ходишь - плывешь...

В классе он как чужой. Там почти все отпетые математики, физики.

А эти науки он терпеть не может, и прежде всего потому, что сейчас их любят или воображают любовь к ним почти все. У Витьки страсть - литература, искусство. Он не любит, когда по его страстям прохаживаются граблями. И тут не то что сорвать урок, залепить может, как Эдику-сухарю, когда тот обозвал Грина «романтиком сквозняков».

Когда мать засыпает, для Витьки только начинается настоящая жизнь. Он разогревает черный как гуталин кофе, приготовленный по рецепту Бальзака (см. С. Цвейг, «Бальзак», издательство «Молодая гвардия», 1962 год, стр.180), глушит кофе и книги. Запоем. Настраивается неожиданно на лирику и начинает разговаривать то с «Маяком», то с «Хемингом» (Маяковский и Хемингуэй). Когда у него, как он выражается, «черепушка от мыслей закипает», заводит пластинку с Бахом. Слушает в темноте. Один из самых для него сложных вопросов: почему Бах в темноте лучше Баха при свете?

Классную газету (называется она «БУМ») превратил в свою трибуну. В ней он защищает Турбина От школьных и внешкольных критиков. Проповедует цветомузыку. А то вдруг обозлится на класс за последнее архинудное собрание и обрушится на него чусатошной заметкой: «Эй вы, инертники, глухари! Где та пушка, которой можно разбудить вас от спячки? Где тот кулак, который треснул бы по вашим башкам, чтобы они интересовались не только учебниками?»

Заметка в полпальца, а в классе поднимается настоящий «сабантуй».Чего только ему в такие дни не приклеивают: девчонки - нескромность, мальчишки - пижонство, а в учительской ему намекают на педсовет с идеологическим уклоном.

Но Витюха выпячивает нижнюю губу и как будто ничего не понимает, как будто ему чихать на все. Притворяется, что ли...Только когда однажды Вася сказал по его адресу: «Наше мужество - орать с трибун», Витька подарил ему долгий взгляд и не сказал ни единого слова.

В последнем сочинении он написал всего два слова: «Нет темы».

«Такой наглости не ожидала. Два», - написала учительница в Витькиной тетради, разрисованной, черт знает чем.

Витька, Витька... Ох, Витька!

СИМОН СОЛОВЕЙЧИК

Мир дальний и близкий

У пятиклассника Володи Мазепуса был свой мир, целиком поглощавший его. Когда пятиклассником открыл Володя роман И. Ефремова «Туманность Андромеды», то его предчувствие времени сказало ему, что все описанное там должно произойти не через тысячелетия и не через столетия, а в его жизни. И только так. Правда, есть опасность, что люди не успеют сделать всего, что нужно Володе, скажем, не научатся летать к далеким мирам. В этом смысле на человечество полагаться опасно: оно может подвести, не уложиться в сроки. Что ж, значит, надо действовать самому.

...Володя открывал толстые книжки по высшей математике, где ни слова не понять, и все-таки читал их, схватывая сначала лишь поверхностные определения, и снова читал их, носил с собой в школу и читал под партой, на уроке, тайком от учителя, читал, читал, мучился, чертил графики, ломал себе голову, пока этот проклятый интеграл, пока суть процесса дифференцирования не поддались. Это может показаться сомнительным: в одиннадцать лет изучать высшую математику. Но Эйлер, разработавший в конце XVIII века математический анализ, утверждал, что основы дифференциального и интегрального исчисления может уяснить даже десятилетний ребенок, обладающий здравым смыслом.

В шестом классе он читал учебники шестикурсников - читал бессистемно, поверхностно, но читал. Есть такое время жизни, когда интерес к науке важнее для человека, чем самая наука.

Школьные науки казались ему плоскими. Без них, конечно, не обойдешься, но в жизни с ними ничего не сделаешь. В жизни довольно редко встречается прямолинейное равноускоренное движение. А Володе надо было вычислять траектории ракет. Стал пытаться решать задачи из высшей математики. Они не получались. Подгонял их под ответ. Тоже не всегда выходило. Зато он создал сложнейшую теорию квантования пространства и времени...

А тут пришли новые радости: музыка. Скромное фортепьяно «Урал», купленное, когда Володя поступил в первый класс, все больше влекло к себе. Нужно было учиться всерьез. Но... «чтобы что-нибудь узнать, надо что-нибудь придумать». И Володя стал сочинять музыку. Герои «Туманности Андромеды» слушают симфонию фа минор. К сожалению, в романе не приведена партитура ее. Володе пришлось сочинять симфонию самому. И это было грандиозное сочинение. Его содержание - развитие человечества. Все четыре части создавались одновременно, и могло случиться - были бы созданы, если бы увлечение Бахом не сменилось бы увлечением Паганини.

А еще надо было просто учиться в школе, и ходить в «Локомотив», в секцию фехтования (однажды увидел в окно, как красиво двигаются люди в белых костюмах, и не успокоился до тех пор, пока его не записали в секцию), и изобретать сложнейший шифр, в основе которого лежит хитрое согдийское письмо и санскритские корни, и читать книги по этнографии и истории. Надо, потому что все это было интересно, все содержало в себе какой-то действительно фантастический горючий компонент - неизвестное. Не только Володе неизвестное, а вообще людям.

...«В сущности, - говорит уже четырнадцатилетний Володя, - в сутках не так уж мало времени. А бывает, повезет - заболеешь». Во время болезни он учил наизусть «Евгения Онегина», во-первых, потому, что любит Пушкина, а во-вторых, для тренировки памяти. Физика, математика, поэзия, музыка стали укладываться в одну общую картину мира; возникали параллели: Пушкин - Чайковский, Прокофьев - Блок, Маяковский - Шостакович, Брюсов - Дебюсси... Появились новые пристрастия: Шекспир, Гете, Данте, Мицкевич. Стал больше писать музыки - сборник прелюдов «Ночи и рассветы», мазурки, вальсы; особенно нравился всем прелюд «Портрет девушки». Есть уже у человека фундамент культуры.

...Недавно мне попала в руки книга американских психологов, в которой приводится кривая роста умственных способностей человека. Оказалось, что высшая точка этой кривой лежит как раз где-то в пятнадцать-семнадцать лет...

ПЕРЕПИСКА

Пробуждение

Лето. Вечер. Рига. Домский собор. Дают органный концерт из произведений Баха. Народа довольно много, под сводами старинного собора стоит гул, я сижу и просматриваю программу. Гул затих, далеко вверху, на балконе, появился органист. Он кажется маленьким и незаметным. Как-то он справится со своей программой?

Первый, еще робкий, но в то же время сильный и красивый звук раздался под сводами и все застыло, напряглось, приготовилось слушать. Звук усилился, окрасился новыми красками, вступали все новые и новые регистры, и вот орган запел, заиграл, загудел во всю мощь своих семи с половиной тысяч труб. Невидимый органист превратился в сказочного волшебника, который играет, как ему угодно.

Музыка будоражит. Все самое дорогое, самое сокровенное, самое тайное бросается наружу, и страшно этой музыки, страшно человека, разгадавшего самое сокровенное. Этот человек Бах. Слушать более невозможно, жутко, прекрасно. И вдруг...

Бирюзовое море, солнце совсем низко над горизонтом, берег кажется лазурным, синим, зеленым! Вода играет всеми цветами, какая-то неземная, нечеловеческая красота, и все вокруг струит музыку, и ты слушаешь, вдыхаешь, пьешь ее, и понимаешь: ведь это все о планете Земля. Надо было лишь увидеть и услышать прекраснее в окружающем мире. Жизнь прекрасна. Но мы часто топчем, грязним то, что природа

дала нам и что мы должны чтить и беречь. Как мы не правы, когда разбрасываем жизнь кусками и кусочками направо и налево, когда говорим «все к лучшему», «поживем — увидим», «успеется»... Жизнь и время дороже любого бриллианта, и прожигать их нельзя!

...Все в зале вдруг закрутилось в огромном людском колесе, послышались увесистые аккорды, и я опять ушел в глубину своих ощущений. Наверх выплыли неожиданные мысли. Я вдруг усомнился в точности выбранного пути. Появились вопросы. Правильно ли я иду и к чему я стремлюсь? И вообще, зачем я живу? Но уже стала расти какая-то сила, она росла, росла, и наступило особое состояние, какое бывает иногда. Мозг кажется большим и необъятным, странная ясность мысли и страшное чувство неудовлетворенности. И желание — желание познать до конца все мироздание. В такие минуты кажется, что сумеешь сделать это, так как будешь жить без конца и края. Появляется рой мыслей, хочется работать, работать и работать, думать, думать и думать. Я уже знал, что сегодня я буду ходить по берегу моря и приводить в порядок то, что пришло в голову сейчас. Вопросы без ответа, но которые обойти невозможно, первые серьезные вопросы в жизни. И я чувствовал, что сегодня одним, а может, и двумя ответами станет больше, и помогут мне музыка и море.

ВИКТОР БАТОВРИН,

Москва, школа № 2

С армейским приветом

Здравствуйте, Нина! Несказанно удивился, получив Ваше письмо и книгу. Весь день ходил улыбаясь. Не забываете! Спасибо Вам и Симе.

С болезнью я покончил. Вообще-то я до сих пор удивляюсь, до чего же нежным существом я оказался. Ко всему привыкал по отдельности и с великими жертвами - к фуражке, к гимнастерке (ХБ!), а особенно - к сапогам.

Живу, как живут все курсанты школы младших командиров. Сюда я сунулся для того, чтобы на своей шкуре узнать, что такое «настоящая» армия. Тут она, действительно, настоящая. Но все это ерунда по сравнению с тем, как интересно мне жить в этой дикой среде - народ очень разный, условия для меня невиданные. Я сто раз рад, что попал в армию. Все разговоры о ней, когда «в помещении натоплено, на столе - еда, а фурии и гурии творят свое дело», ничего не стоят. А я и не знал, что на свете люди могут жить так, по таким законам и принципам, как в армии. Впрочем, «ведь Одесса очень велика», и «я Вам не скажу за всю Одессу».

Видимо потому, что я в армии, о редакционных делах и литературных, о нашем «Алом парусе» мне никто толком не пишет, а Лешка Ивкин вообще не пишет. Да я и не обижаюсь. Привет ему.

Привет всем нашим «селянам», а особенно привет Толе Стрелянному. Он еще работает у нас? Его не видно даже очень давно в газете. Привет всем «школьникам» и бывшим «школьникам», из последних - особенный привет Ване Зюзюкину.

Ну, кончаю с приветами, а то перед глазами наш редакционный коридор, а по нему - парад дорогих мне сотрудников. Хочется что-нибудь рвать и с силой метать.

До свидания, Нина, еще раз большое Вам спасибо и всего самого хорошего.

АЛЕКСЕЙ ДИДУРОВ, Карелия

ИЗ АРХИВА

ЧИНГИЗ АЙТМАТОВ, 

писатель

ДРУЖИ С ВЕТРОМ

… Каждому человеку предстоит поднять свой «Алый парус». И от того, как правильно и широко будет развернут и поставлен этот парус, многое будет зависеть в дальнейшем. Чудесный «Алый парус» - это не только романтика, приключения, не только мечты о необыкновенном, но и каждый будничный час молодой жизни. 

Человек поднимает свой парус, крепит и направляет его по ветру каждодневно, всякий раз в многочисленных своих побуждениях, поступках и отношении к окружающей жизни. Его парус набирает силу и тогда, когда он впервые приложит толику своего труда к труду многих, занятых другим делом, и когда он впервые признается в любви, и когда он сидит над книгой, и когда он, преодолев напускную ложную невозмутимость, посмеет прямо сказать о пошлости, цинизме, найдет в себе мужество схватить за руку хулигана, и когда он, слушая музыку, восхитится красотой звука, ритмов… «Алый парус» никогда не остается без ветра…

АЛЕКСАНДР ВОЛОДИ,

драматург

ДУРАЦКАЯ ЗАСТЕНЧИВОСТЬ МОЯ

Письмо и комментарий

Передо мной письмо девушки. Ей неважно живется. Ее игнорируют сверстники. По крайней мере, так ей кажется. И она корит за это себя: мол, слишком застенчива, не умеет себя подать. Хочу сказать автору письма: мне понятна твоя грусть…

Я заметил: такое критическое отношение к себе часто связано с одаренностью человеческой натуры. Даже по этому короткому письму видно, что она есть и у тебя. Ты трезво и тонко чувствуешь особенности отношения окружающих к себе. Вот тебя назвали не по имени, а по фамилии. Парень обратился к тебе на «вы». Не всякий отметил бы это и сумел так передать свои чувства по этому поводу. Ты не постеснялась написать, как о тебе сказали: «Гляди, вон вобла идет!» На это тоже не каждый способен.

Хорошо, если бы ты попыталась относиться к своим огорчениям с юмором. Интеллигентные люди умеют потешаться над собой, некоторые иронически называют себя «самоедами». Я даже написал об этом полусерьезное стихотворение.

Мы самоеды, себя грызущие. 

Вам наши беды — потехи сущие. 

В парадном зале нам не веселье. 

Не к месту встали. Не кстати сели. 

Любовным нежностям 

Не верим, где там.

За что, мол, не за что! Мы самоеды. 

Казнимся страстно, что вас задели. 

А вдруг — напрасно, а не за дело!.. 

Мы самоеды. Стыдясь, скорбя, 

не жрем соседей - едим себя.

Пройдет какое-то время, ты немного освободишься от своих переживании (только не стоит освобождаться до конца) и тогда научишься так же чутко понимать переживания других людей, их неуверенность в себе, их обиды. Это очень важно, потому что таких, как ты, немало на земле, но они стесняются и не дают о себе знать. Однако, если бы их не существовало на свете, — еще неизвестно, что бы тогда было с человечеством.

От «АП». Ребята! Мы просим помнить, что разговор со старшим другом — разговор двусторонний. Это означает, что с ним можно согласиться, а можно поспорить. ЕСТЬ ТАКОЕ ЖЕЛАНИЕ!

СЧАСТЬЕ - ЭТО КОГДА ТЕБЯ ПОНИМАЮТ

Здравствуй, дорогой Данияр!

История одной переписки

28.7.1967 

№ 87063

Уважаемая редакция! Я надеюсь, что вы поймете то, что я хотел выразить в своем сочинении «Ты – человек». Я прошу опубликовать его на страницах вашей газеты не потому, что я чего-нибудь хочу, а потому, что я хочу поделиться своими мыслями о жизни. Ведь каждый мой ровесник должен быть настоящим человеком.

Извините за ошибки, русским языком я еще в совершенстве не овладел.

Если рукопись не будет напечатана, дайте мне только рецензию по адресу: Казахская ССР, Кзыл-Ордынская область, станция Джусалы, ул.Амангельды, 91, Калимбетову Данияру.

Я учусь в школе, перешел в десятый. Прилагаю сочинение.

ТЫ – ЧЕЛОВЕК

Я хочу рассказать историю, которая повернула мою жизнь в новое русло. Которая заставила меня найти смысл жизни. И если некоторые читатели, узнав эту историю, скажут, что это невозможно, то я с уверенностью отвергну их мнение, ибо каждый мой ровесник, рано или поздно, должен будет сам искать и находить ответы на поставленные жизнью вопросы.

Я, пятнадцатилетний человек, один, в степи, под старым деревом, разговаривал так с жизнью. Это старое дерево, покрытое глубокими трещинами, стояло на обочине пыльной дороги. Кто знает, сколько путников оно укрывало от зноя до того, как я лег под ним отдохнуть.  Я долго разглядывал его иссеченный ствол. И вдруг что-то страшное почудилось мне в мерном шелесте листьев. Показалось, что этот степной страж о чем-то шепчет и тяжело вздыхает. И почудилось, что это не дерево, а сгорбленный старик рассказывает о прожитом, подводит итоги своей долгой жизни.

Впрочем, я был убежден, что его отчет был гордым, потому что этому дереву нечего было бояться, оглядываясь назад, его прошлое было чистым. Но дерево сожалело, что уже не может давать полной прохлады под собой, что оно уже сделало все, что могло в этой жизни, и отслужило свой век.

Слушая его рассказ, я вдруг понял, что когда-нибудь и мне придется делать такой последний отчет перед жизнью. Нет, не перед смертью, а именно перед теми, кто остается жить дальше. Я впервые почувствовал, что, как и все живые существа,  не вечен, что мне дан определенный срок жизни. Стало страшно – уже от этого. Казалось, что я умру, и никто не вспомнит обо мне. «Зачем же я живу вообще?» - встал передо мной вопрос. Я метался в поиске ответа. Опять вслушивался в шепот листвы. И вот явственно услышал: «Ты – человек». Во мне что-то перевернулось. Мне стало стыдно, что мной владел такой животный страх. Я подумал, что на моем месте мог бы жить тот, кто погиб за Родину. Давайте не будем прятать их в оболочку героизма, каждый из них был таким же простым человеком, как я, достоин жизни, был бы в ней даже полезней меня, но пожертвовал ею, чтобы мог жить я. Так зачем мне бояться смерти?  Зачем смотреть на жизнь, как на вещь, которая принадлежит только тебе? Если воспринимать ее так, то поневоле станешь всего лишь двуногим животным. 

И когда ты, мой ровесник, будешь однажды всерьез говорить с жизнью, не забудь, что имя тебе – человек!

5.8.1967

Дорогой Данияр!

Большое тебе спасибо за сочинение. Видимо, ты умеешь серьезно думать о жизни. Мы, возможно, сможем опубликовать твои размышления в «Алом парусе». Знаешь ли ты, что такое «Алый парус»? Если нет, посмотри, пожалуйста, в библиотеке подшивку «Комсомольской правды» и найди в ней материалы «Алого паруса». Ты увидишь, что в «Алом парусе» печатаются ребята из старших классов. Может быть, тебе понравится наша газета и тебе захочется писать нам постоянно?

С сердечным приветом –

литсотрудник отдела школ Н.СОЛОВЕЙЧИК

На снимке: Нина Аллахвердова (Соловейчик) - 

рулевой «Алого паруса» в 60-е годы

16.8.1967

№ 95282

Дорогой товарищ Н.Соловейчик.

Я получил ваше письмо и охотно соглашаюсь писать в «Алый парус». Я в некоторой степени знаком с «Алым парусом». Я очень рад, что вы меня поняли. 

Я не хочу показаться назойливым, но все равно посылаю вам еще одно сочинение. Если в нем мои суждения неверны, очень прошу ответить мне: это очень важно! Может, я в некоторых местах кого-нибудь повторяю…

С приветом –

КАЛИМБЕТОВ ДАНИЯР

4.9.1967

Данияр!

Видел ли ты «Алый парус» от 1-го сентября? Как выглядит, на твой взгляд, твой материал «Ты – человек»? Рад ли ты, что он опубликован?

Поздравляем тебя с первой публикацией.

Пожалуйста, пиши нам еще.

С дружеским приветом –

литсотрудник отдела школ НИНА ГРАНТОВНА СОЛОВЕЙЧИК

5.9.1967

№ 99414

Дорогой «Алый парус»!

Большое тебе спасибо за то, что напечатал мое сочинение «Ты – человек». Извините за откровенность, но я даже чуть не заплакал от радости (пусть это будет между нами). 

В этот раз я ничего не смогу тебе послать, так как наш класс и другие старшие классы отправляют в колхоз на уборку риса. Мы будем помогать косить рис там, где не может пройти комбайн. Там пробудем примерно месяц и, может быть, я за это время что-нибудь напишу и потом пошлю тебе. Завтра, т.е. 6 сентября, мы выезжаем на автобусах.

До свидания!

Товарищ Н.Соловейчик, извините, что я обращаюсь не на ваше имя, ибо в «Алом парусе» я вижу вас и обращаюсь в его лице к вам. Еще один вопрос: «Можно ли организовать месячник мира, о котором я писал в предыдущем сочинении?» Ведь потерять мир в настоящее время никак нельзя, поймите меня.

С приветом, ДАНИЯР КАЛИМБЕТОВ

11.10.1967

№112876

Здравствуйте, Нина Грантовна!

Сегодня я получил ваше письмо и очень благодарен за него. Большое вам спасибо. Если разрешите, то можно я буду посылать свои письма в редакцию на ваше имя?

Я очень и очень рад, что вы опубликовали мое сочинение. На него я получил много отзывов из разных мест нашей страны. Не знаю даже, как меня нашли, ведь в газете был не полный адрес. С некоторыми изменениями в опубликованном сочинении я согласен, ведь я не такой уж талант, чтобы меня печатали без изменений, но все-таки я очень рад, что смысл, который хотел передать, не изменился. 

Нина Грантовна, пожалуйста, ответьте мне на такой вопрос. Вот мы сейчас проходим «Войну и мир», разбираем образы Безухова, Болконского, отмечая их человеческие достоинства. И я заметил, что многие мои одноклассники изучали роман только для отметок. И вот как мне это совместить: прекрасные чьи-то черты  и то грязное, что тоже видишь рядом с собой? Как трудно говорить о прекрасном, когда рядом еще много плохого. Как-то в голове не укладывается…

Ну, пока все.

Если смогу что-нибудь написать, то вышлю 15 октября.

С сердечным приветом – ДАНИЯР.

28.10.1967

Здравствуйте, Нина Грантовна!

Извините, что я не смог отправить материал 15 октября, времени не было, так как у нас проводились районные соревнования (баскетбол, волейбол).

От всей души поздравляю вас с наступающим праздником великого Октября. Также мои поздравления – всей редакции «Комсомольской правды».

Нина Грантовна, сегодня я посылаю вам еще одно сочинение, посвященное пятидесятилетию революции. Даже не знаю, как его назвать, наверное, лучше «Пятьдесят!» В нем я хотел выразить все свои чувства, которые накипели во мне, очень надеюсь, что вы меня поймете. Если не станете публиковать, то я рад, что хоть вам доверил свои мысли, что просто я не один.

Нина Грантовна, почему некоторые люди живут неправдой, как они это могут? Разве в них нет человека, и как они свою совесть побеждают? 

До свидания.

С комсомольским приветом – ДАНИЯР.

15.11.1967

Здравствуй, дорогой Данияр!

Я обрадовалась твоему письму, а когда прочитала сочинение «Пятьдесят!», огорчилась.

Потом я попробую объяснить, почему огорчилась, а вначале поговорим о письме. 

Помнишь, ты писал, что ездил с одноклассниками на уборку риса? Как там все было? Что нового узнали ребята друг о друге, о жизни вообще? Наверное, ты мог бы мне об этом рассказать. Напиши, пожалуйста, если сможешь, хорошо?

Ты занимаешься спортом? Участвовал в районных соревнованиях?

Мне хочется представить себе, как ты живешь, что тебя интересует, какая у тебя семья, дом, мама?

Я уже поняла, что ты человек не безразличный. Мне это нравится. Но одновременно и беспокоит. Данияр, как ты думаешь, почему нам всем так необходима настоящая литература, настоящее чтение? Может быть, потому, что за каждой написанной строкой стоит не безразличный к каждому из нас и вообще к жизни человек.

Общение с таким человеком большая радость.

Сейчас я читаю книгу Джонатана Свифта «Приключения Гулливера».  Тон у этой книги очень беспристрастный, спокойный. Свифт никогда настойчиво не говорит, что человек должен быть таким или совсем другим. Но мне нравится, что он знает природу человека, нравится, как он посмеивается над человеком. Он понимает, что жизнь в своих проявлениях очень многообразна, и не стремится давать на ее вопросы однозначные, конкретные ответы.

Его Гулливер – то великан среди лилипутов, а то сам лилипут среди великанов. В какие разные он попадает положения: то ему лучше, чем другим, а то намного хуже…

Вот что я хочу сказать, Данияр. Жизнь очень сложная, и чем глубже, интереснее человек, тем он сложнее воспринимает жизнь.

Ты спрашиваешь: «Почему одни люди живут честно, а другие нет?» 

Как тебе сказать… Скорее всего, я не знаю. Потому что специального ответа на этот вопрос мне не найти. Я вообще сомневаюсь, что его можно найти просто. Например так: потому, что одни люди хорошие, а другие люди плохие.

И хорошие люди не всегда хорошие, и плохие люди не всегда плохие.

Интересно, читал ли ты книгу Льва Николаевича Толстого «Хаджи-Мурат»? Как по-твоему, честный Хаджи-Мурат человек или нет? Мне нравится, что Толстой не стал писать, какой человек Хаджи-Мурат сам по себе, а показал его в жизненных отношениях.

Одно дело – понятие честности вообще, а другое дело – честность в жизненных отношениях.

Напиши мне, пожалуйста, почему ты задал такой вопрос, и тогда, может быть, мы сможем об этом поговорить. Интересно бы знать, что произошло, почему ты это спрашиваешь?

Сегодня в Москве пасмурно. Сначала стояла летняя осень – очень теплая, и вдруг вчера все переменилось. Похолодало. Деревья стоят голые, небо пасмурное, моросит дождь.

Сегодня я видела, что начали вешать плакаты, лозунги. Украшают Москву. Город сейчас совсем рабочий. Там краны, здесь красят, там шумят насосы – все потихоньку приходит в порядок. 

В редакции тепло и уютно. Когда-нибудь потом я тебе расскажу о нашей редакции, если тебе интересно.

Дорогой Данияр! Что же мне сказать о твоем сочинении? 

Ты верно и хорошо написал: «Когда человеку шестнадцать, когда он только-только входит в двери сознательной жизни, все ему ново, все.»

Действительно, это тонкое замечание. Но… почему же то, что ты пишешь дальше, выглядит так, словно это не ты сам написал, а уже писали до тебя многие-многие люди? Раз выглядит новым, значит, и осмысливать это надо по-новому.

Так всегда бывает, когда человек пишет не то, что подсказывает ему воображение, не то, что он видит своими глазами, не то, что он уже пережил и прочувствовал, а то, что он слышал от других и принял, как должное. По существу все твои слова правильные, но что из этого? Ведь эти слова нельзя назвать твоими, это общеизвестные истины и общеизвестные слова. По ним невозможно определить, что за человек автор сочинения, почему он написал именно это, а не что-нибудь другое.

Другое дело – твое сочинения «Ты – человек».  Там написалось то, что пришло из твоей жизни, имеет отношение лично к тебе.

Мне трудно объяснить тебе это в одном письме, но, наверное, будет случай сказать это же самое не так сумбурно.

Читал ли ты книги Чингиза Айтматова?

Что ты сейчас читаешь?

Есть ли у вас библиотека?

Пиши, пожалуйста.

НИНА ГРАНТОВНА.

ЛЮДИ, Я РАСТУ

МАРИНА КНЯЗЕВА,

культуролог, преподаватель факультета 

журналистики МГУ им. М.в. Ломоносова

Начало судьбы

Вот он, передо мной. Маленький  конверт. Сохранила среди сокровищ домашнего архива. В нём – записка.

«Здравствуй, Марина! Приходи поговорить о стихах в редакцию. Адрес ты знаешь, а телефон, чтобы договориться о встрече, такой… Спросить Нину Грантовну Соловейчик.  С приветом -  «Алый парус». 04.04.1968 г.»

Бывают такие встречи или события, которые держат на себе всю твою жизнь.  Такой стала моя поездка в редакцию.  До этого момента я никогда не видела журналистов и писателей и понятия не имела, как они живут. Получив письмо, подхватилась и ринулась.  В огромном высотном вестибюле комплекса «Правды», куда я явилась безо всякого звонка или предупреждения, меня остановил милиционер. Оказалось – пройти на высотный верх можно только по пропуску. А пропуска у меня нет и быть не может, потому что у меня пока нет и паспорта. Перспектива поэтому одна – вернуться домой. Но жалостливый  милиционер решил всё-таки куда-то позвонить. 

И вдруг через некоторое время произошло чудо – откуда-то ОТТУДА, с высот незримого и недоступного шестого этажа ко мне спустилась прекрасная молодая женщина. Это было такое же чудо, с каким наивный грек воспринял бы сошествие к нему с Олимпа самой Афины.  Я так и восприняла – что Нина Соловейчик САМА спустилась ко мне. Высокая, подтянутая, с короткой стрижкой тёмных густых волос, с внимательными, проникающими в самую материю твою, сопереживающими глазами… Я увидела воочию ту, чья подпись на газетной странице воспринималась  уже давно обращением гуру.

Она подошла ко мне, посочувствовала, что нет паспорта, положила руку на плечо: «Нам понравились твои стихи.  Мы будем их печатать. И будем сотрудничать. Приезжай, только позвони»…

Я вышла из редакции совершенно успокоенная и окрылённая.  Короткая встреча была – как рукоположение.  Я вдруг увидела свой путь – который принял меня.  Путь в журналистику и литературу, путь в жизнь. Я поняла – пойду туда, куда звал «Алый парус». 

У каждого поколения есть свои, особые резонаторы – спектр событий и интонаций, которые входят ему в плоть и кровь. С их помощью люди, родившиеся в разных местах мира сего, но в общий его час, потом всю жизнь читают   жизнь. Слава Богу, что во времена моего отрочества такой «нотой отсчёта» стал «Алый парус». Именно он в мое юношеское время стал той магмой, из которой выплавилось творческое ядро нынешнего общества.

В  нашу знаменитую шестнадцатую московскую школу странички «Комсомольской правды» с рубрикой «АП» принесла, скорее всего, наша учительница литературы Инна Худадова – молодая девушка, почти студентка, хрупкая и очаровательная, как пушкинская муза, а по состоянию духа – смелая шестидесятница. И «Алый парус» вошёл во весь тот раствор жизни, которым кипела школа.

Шестидесятые годы – время особое в нашей истории, и даже, может быть,  исключительное. Никогда так высоко и значимо не стояло в жизни общества Слово. Литературное время, публицистическое, поэтическое. «Алый парус» был уникальным явлением уникального времени. Он поверял мир и формовал сознание нового подросткового поколения поэтическим мышлением. Уже сейчас, размышляя и говоря о нем со многими людьми, неизменно слышала ключевое определение «чистота». Чистый, поэтический взгляд на мир. У жизни есть низкие истины (именно они так привлекают нынешние СМИ), но есть  и высокие, светоносные основания. «Алый парус» взял на себя тончайшую и рискованную задачу: ВОЗВЫШАТЬ обыденное до его светоносных основ.

Это была журналистика, занятая нравственным просветлением мира. Она пробуждала человеческое сердце от спячки, задавала движение душе, учила наши чувства трудиться. Такое движение в психологии называется «психоэлевация». Ну, а для неискушенного в научной терминологии юного читателя «Алый парус» был той романтической правдой жизни, которая, не скрывая трудностей, помогала все же ставить их на положенное им место. События, чувства, пройдя в «АП поэтическое просвещение, возвращались в мир как высшая реальность.

Кроме того, «АП» стал МЕСТОМ ВСТРЕЧИ  - местом самоузнавания поколения. Подростки узнавали друг о друге, вчитывались друг в друга. «Алый парус» давал опыт ВНИКАНИЯ в человека. Тут учили чувству ценности, значимости человека. Что сказать? Идея ценности человека и поныне остаётся на далёкой периферии нашего государственного менталитета… А доверительность публикаций «Алого паруса» была для подростков живой акцией признания их ценности, их жизненной состоятельности. 

Признания – СТИЛЕМ. «Алый парус» по-своему участвовал в кристаллизации такой сложной субстанции, как атмосфера  времени. Кредо «Алого паруса» было – установка на подлинность. Истории были подлинные – и проблемы, и чувства – подлинные. Это истинно педагогическое явление. Сплав творчества и педагогики.  Недаром «АП» был также своего рода психологическим университетом. Тут учили чести и искренности, справедливости и стыдливости, ответственности и творчеству. 

То, что журналистика такого рода необходима каждому становящемуся человеку, доказывает тогдашняя всеобщая жажда на чтение «Алого паруса». Его читали все.  Странички «АП» в нашей школе вывешивали на стенах классов и коридоров. Публикации обсуждали на уроках, по ним устраивали специальные дискуссии. Дома – из семейно получаемой «Комсомолки» - я вырезала из «АП» самое запавшее и собирала в папку, которую храню до сих пор.

«Алый парус» был своего рода системой координат, в которую очень хотелось попасть. Но это было не просто. Я, как и другие, понимала: «Алый парус» - не только литературное явление, хотя было очень важно, что там печатались СТИХИ. Это была некая нравственная – «четвертая», как тогда говорили - высота. 

Наконец, ко времени окончания школы, я решилась – запечатала в конверт и отослала подборку стихов. И затихла, затаилась – ждала ответа. Для меня стало поистине знаменательным то, что я вдруг ПОЛУЧИЛА ОТВЕТ из редакции. Значит, четвертая высота была взята!

…Так причудливо и чудесно сложился жизненный вираж, что много лет спустя  мы с Ниной Грантовной оказались рядом - в одном театральном жюри. И снова я ощутила камертонную силу того удивительного явления, каким был «Алый парус».

ИЗ ПОЧТЫ «АЛОГО ПАРУСА»

По морям, по волнам

«Алый парус», в каких морях-океанах ты затерялся? Совсем редко ты стал появляться на страницах «Комсомольской правды» - ждешь, ждешь, стоишь на берегу – нет «Алого паруса». А так хочется увидеть тебя еще и еще раз поговорить, посоветоваться. 

Ты знаешь, «Алый парус»,  появившись на моем столе небольшой, хорошо оформленной книгой, ты сослужил мне большую службу. Перелистывая страницы, вчитываясь в каждую строчку, я многое поняла. Теперь, когда мне становится грустно или просто не по себе, я открываю книгу и сразу же зачитываюсь. Как-то по-другому начинает биться сердце. 

Думаю, все, кто знаком с тобой, дорогой «АП», согласятся со мной и попросят как и я: возвратись к своей прежней традиции – выходить раз в месяц по первым числам…

А.БОКОВА, 10 КЛАСС.

Брянск

Это - мой Баксан

Дорогой «Алый парус»! Мне 13 лет. «Комсомольскую правду» я выписываю первый год. Мой папа посоветовал мне нарисовать для вас портрет нашей собаки Баксана, которого мы отдали, но всегда будем помнить и любить.

Когда я впервые увидела Баксана, ему исполнилось два месяца. Мы долго думали, какой он породы и, наконец, решили, что это – овчарка, но уж очень пушистая у него физиономия. Баксан оказался необыкновенно жизнерадостным псом и все время смешил нас своими выходками. Малышня во дворе была страшно довольна, что ей разрешали погладить такую веселую собачку и она не кусается, а только дружески сваливает с ног.  Мы с Баксаном быстро нашли общий язык – оказалось, что оба любим цветы. Этот сумасшедший пес мог подолгу с задумчивым видом разглядывать и нюхать какой-нибудь одуванчик.

Сейчас у Баксана своя конура на обширном дворе и несколько медалей – золотых и серебряная. Мы вынуждены были с ним расстаться: четверо в маленькой квартире на втором этаже – не очень подходящая кампания для такого большого пса. Вначале я часто навещала Баксана, но новые хозяева сказали, что собака должна привыкать к ним. Но иногда я подхожу е их дому и наблюдаю, как огромный пес, «впав в детство», гоняется на собственном дворе за курами.

МАРИНА МОЛОЧКОВА

Рига 

Газету читали вслух

Моё посвящение в «Алый парус» началось с фильма по повести Грина. В 1963 году я увидел «Алые паруса» у своей тётки на работе - на просмотре в обкоме партии, куда я пришёл  в гости, а она вдруг меня повела в кинозал. Фильм произвёл на меня глубокое впечатление, это первый фильм, который отложился в душе на всю жизнь. 

В 1965 году я был призван в армию из Ташкента. И  проходил курс молодого бойца в Самарканде. Нам, молодым солдатам, давался один час в день перед отбоем посидеть в ленинской комнате и почитать газеты, журналы, книги и письма от родных. Один час перед  сном. Так как было мало времени и всего одна подшивка «Комсомольской правды» на роту - 120 солдат, то человек, который обладал хорошей дикцией, каждый выпуск «Алого паруса» читал вслух. И все слушали, затаив дыхание. Там затрагивались вопросы, которые волновали и нас, молодых солдат. Мы уехали из дома, оставив там родных, и сильно скучали по ним. «Алый парус», как нам казалось, отражал все наши переживания, те взаимоотношения, которые связывали нас с нашими близкими. После чтения выпусков «АП» солдаты становились более мягкими, вдумчивыми, воодушевлёнными, затронутыми той любовью и нежностью, которые доносили до них прозвучавшие статьи. 

Солдаты часто и сами писали в «Алый парус», хотя это была, казалось бы, страница для старшеклассников. Но она сумела стать своей для всех юных существ. И когда кому-то приходил ответ из редакции, солдат танцевал от радости. Это был праздник! Солдаты были разной национальности и независимо – узбек ли это, татарин, русский или украинец - всё равно все радовались. Прибывшие зачастую из окраин, из дальних кишлаков, деревень, аулов, мы объединялись здесь, в ленинской комнате - за чтением «Алого паруса». Возможно, и поэтому у нас не было дедовщины. 

Я не говорю о строительных отрядах. Из строительных отрядов, где было до 80 процентов судимых, дедовщина потом проникла в армию. А в строевых частях командирами были офицеры -  участники Великой Отечественной войны, и они не давали возможности развиваться дедовщине. «Алый парус»  очень ощутимо помогал им в этом,  объединяя коллектив.

Красноречивый факт.  Нас тогда в обязательном порядке заставляли из своего  небогатого бюджета – 3 рубля 80 копеек – выделять часть на подписку. Обязательно было подписаться на военную окружную газету «Фрунзовец», а в дополнение можно  было  выбрать «гражданскую» газету по своему усмотрению. Большинство солдат выбирало «Комсомольскую правду». И в немалой степени именно из-за «Алого паруса», так как им зачитывались все. 

Будучи  уже командиром, офицером, я наблюдал, как молодые солдаты и в последующие десятилетия читают эту рубрику. Потом я видел то же, работая в  крупнейшем ВУЗе Узбекистана: там студенты не могли жить без «АП». Моя педагогическая практика во многом базировалась на тех же принципах, что и публикации «Алого паруса»: я убедился в правильной  линии воспитания, заложенной в них, видел, что «АП» прививал добрые человеческие чувства, сближал людей. До сих пор помню публикацию о любви между узбечкой и украинцем. В Средней Азии вообще частыми были межнациональные браки. Такие статьи, письма помогали людям лучше относиться друг к другу, снимали остроту взаимоотношений между разными народами. И, поверьте, это не пустой звук. То, что «Алый парус» очищал атмосферу в обществе, формировал молодое поколение открытым, терпимым, демократичным, гордым, романтичным, - исторический факт. Которому вот уже 45 лет.

КАЗАКОВ ГЕННАДИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ,

полковник в отставке, ветеран Вооружённых сил России

Москва, сентябрь 2008 года

ЖИЗНЬ "АЛОГО ПАРУСА"

ЕЛЕНА БРУСКОВА,

зав. школьным отделом «КП» в конце 50-х годов

Посадила вора в тюрьму

Школьный отдел «Комсомолки» традиционно был очерковым. Там работали Софья Большакова, Нина Александрова, член редколлегии Любовь Михайловна Иванова, ставшая потом главным редактором журнала «Семья и школа». Позже пришла Инна Руденко, за ней - Сима Соловейчик, Иван Зюзюкин. Все - блестящие перья. Очерки о подростках, написанные ими, составляли «золотой запас» газеты.

«Комсомолка» всегда была борцом. Вспоминаю, как поехала в Смоленскую область по письму из детского дома (сама росла в войну в таком). Там директор воровал, бил детей и морил их голодом. После публикации вора посадили в тюрьму. Спустя годы он вышел, устроился председателем колхоза, стал воровать там. Снова я поехала в командировку - и опять добилась, чтобы на вора завели уголовное дело. Наказать мерзавца было делом обязательным для журналиста «Комсомолки». Мне кажется, потом все это проросло и в «Алом парусе».

НАДЕЖДА АЖГИХИНА, 

корреспондент «АП» в 80-е годы

На планете «6 этаж»

До сих пор иногда не могу понять - это было на самом деле или просто придумано темными зимними вечерами на тесной московской кухне, под аккомпанемент капающей из крана воды и нервного стука портативной пишущей машинки за дверью, нарисовано тушью в школьной тетрадке, проговорено в речитативе песен, которых пели много, и пели все, и знали наизусть.

Самое удивительное, что «Алый парус» и вся жизнь вокруг, такая разная, огромная и захватывающая, - действительно существовали. Этот какой-то отдельный от всего прочего мир, теплый и радостный, вбирающий бесчисленное количество бесконечно разных людей - не только педагогов и трудных подростков, поэтов и художников, - военных, милиционеров, домохозяек, изобретателей вечного двигателя, поклонников Че Гевары, кришнаитов и вообще бог знает кого - до сих пор сохранил какую-то тайную энергию, питающую очень многих, от рулевых и хранителей этого несущегося в пространстве ковчега до случайно вовлеченных в его орбиту на мгновенье.

Или (что, наверное, точнее) передал нам некий вирус, которого не избежал никто. Ибо известно, что журналистика - никакая не профессия, не ремесло, и конечно же, не «высокая болезнь» литературного творчества - это диагноз. Причем пожизненный.

Мне об этом сообщил в один из первых моих дней в «АП» Павел Семенович Гутионтов. Вскоре после того, как ответил на мой вполне идиотский вопрос о том, какие в «АП» есть жанры, категорично: есть маленькая заметка, средняя и большая. И вычеркнул из моей заметки, нацарапанной в школьной тетрадке, лишние предложения и слова. Так я поняла, что такое литературная правка и ясность мысли. Ни один последующий редактор такой чуткостью к слову, пусть написанного и подростком, не обладал. Гутионтов, как точно заметила Лена Дьякова, больше всего был похож тогда на молодого Пушкина -стремительный, остроумный, блестящий. Только бледноват, и глаза синие.

Женя Двоскина нарисовала «Парус» и его обитателей - команда шального корабля, в глазах у всех - ожидание чуда.

Валя Юмашев и Боря Минаев пели песни, один по большей части чужие, другой - свои. Окуджава, которого не печатали, публиковался.

Леня Загальский писал о трудных подростках, Андрей Леднев приводил их скопом, Мариничева поила чаем, Саша Морозов водил на коммунарские сходки, Кушнерев искал «поле чудес» в немецком колхозе на севере Казахстана, а Юрий Валерьевич Данилин простирал длань над клубами дыма, застилающими свет в переполненной комнате и восклицал - тут не школьники, тут одни курильщицы и курильщики...

В «АП» вообще было легко учиться, и уроки оставались на всю жизнь. Может быть, потому, что слово и дело не противопоставлялись, как это ни покажется сегодня странным, а добро и зло понимались как вполне конкретные практические вещи и границы между нормой и подлостью были понятны всем и не обсуждались.

Удивительно, как в несвободной по всем статьям журналистике и газете этот остров свободы, эта повышенная чувствительность к чести существовали. Или - не удивительно? Удивительно, как быстро они стали воспоминанием в совершенно новой стране?

Когда я пришла в «АП» уже сотрудником, после университета, мне сразу поручили обзвонить и дать задание собкорам о детских праздниках. На мое удивление, почти все, кому я звонила, отнеслись к заданию с серьезностью и выполнили в срок, и возмущались сокращениям, которые пришлось сделать в связи со стопроцентной собкоровской ответственностью. Сегодня все они - крупные руководители и воротилы медийного бизнеса. Как почти все известные журналисты - вне зависимости от политических и стилистических предпочтений - ученики той нашей «Комсомолки».

Больно видеть обгоревшие окна шестого этажа, той нашей планеты, где всем светило немыслимое счастье - ожидание его самого.

Планета «Шестой этаж». Она не сгорела, не растворилась в вихрях и волнах времени, она с нами, как «Алый парус», как те уроки, которые мы хотели получить и которым старались следовать.

ИННА РУДЕНКО, 

член редколлегии, редактор отделов образования «КП» в 60-70 годы

Вчера и сегодня

«Комсомолка» всегда ценила нравственную тему, чем отличалась от других газет. Еще не работая в ней, я хорошо помню, как прочла передовую Веры Бендеровой «Мама»,

чего в других изданиях представить себе тогда было невозможно. Кроме этого, «Комсомолку» отличал жадный интерес к письму читателя, человеческие исповеди. И вместе с тем, в газете не было писем от школьников, подростков, за что нас ругали на редколлегии.

Рождение «АП» - это внимание к нравственным ценностям, огромное доверие к молодым. Я хорошо помню, как в первом номере шла статья Чингиза Айтматова. И я увидела, что Леша Ивкин сокращает ее. Айтматов -властитель того времени и только что пришедший в «Комсомолку» школьник Леша Ивкин. Я сказала про это Симе Соловейчику, а он мне: «Что он сделает, то и будет. И теперь так будет всегда: это страница для таких, как он».

Конечно, не все было так легко и просто. И главного редактора Бориса Панкина, и нас ругали всегда, особенно комсомольское начальство. Секретарь ЦК комсомола Сергей Павлов предлагал закрыть «АП», а секретарь Тамара Куценко гневалась, что в «АП» нет освещения пионерских и комсомольских проблем. Нас обвиняли в абстрактном гуманизме.

Что помогало выжить?

Все, кто работал в «АП», были незаурядными людьми. И мы получали мешки писем, которые приходили на нашу полосу. Чего стоит рубрика «Люди, я расту!». Или обращение в письме: «Здравствуй, Аленький». С «Алого паруса», мне кажется, вообще началась другая форма общения с молодым читателем.

Возможен ли «Алый парус» сегодня? Кажется, что нет, если иметь в виду нынешнюю общественную атмосферу, где царят «Дом-2» и вездесущая Ксюша Собчак. Но я уверена, что, если найдутся такие энтузиасты, как Соловейчик, Зюзюкин, Щекочихин, да все, кто делал «Алый парус», то есть люди, любящие ребят и способные идти против течения, то, может быть, «Алый парус» и приплывет вновь.

ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВА,

зав. школьным отделом «КП» в 60-70 годы

Проба пера

Воспоминание из первых «парусовских» лет: мы всем отделом идем в кафе на улицу Горького и там, поедая мороженое, набрасываем план очередного «Алого паруса». Мне запомнилось это еще и потому, что результатом для меня стала командировка в Ленинград за письмами поэта Елены Ширман, погибшей во время войны. Это были

письма к ее «литературной дочери», школьнице Ляле Яненко, с которой она познакомилась через «Пионерскую правду». В них шла речь о литературе, переходившая в размышления о жизни. И тональность у этих писем была удивительная.

Их напечатали в том самом номере «АП», где был знаменитый «Конфликтующий Витюха», написанный «выпускником 420-й школы г. Москвы» Алексеем Ивкиным. И где под рубрикой «Проба пера» бы ли напечатаны стихи другого Алексея - Дидурова, «ученика школы рабочей молодежи №7»:

Я - не для тебя одной, 

Я для города с луной, 

Для трамваев, для снегов, 

Для друзей и для врагов, 

Для попавшего в беду...

Вспомнив про публикацию писем Е. Ширман, я подумала сейчас, что они сыграли особую роль в моей жизни. Готовя их к печати, я, пожалуй, впервые тогда ощутила силу документа, почувствовала вкус к документу в журналистике. «Алый парус» всем нам давал уроки.

МЫСЛИ ВСЛУХ

БОРИС МИНАЕВ,

зав.школьным отделом «КП» в 80-е годы

По потолку

Юбилей "АП" (страницы для подростков газеты "Комсомольская правда" под названием "Алый парус") - вроде бы не круглый (45 лет), не общественно-значимый (подумаешь, какая-то тематическая страница в газете, ну ведь не сама же газета, не журнал, не телеканал, не оборона Белого дома) - а все-таки исподволь цепляет и волнует. Кого волнует? Людей, скажем так, среднего поколения. Недаром юбилей этот довольно широко собираются отмечать сразу три мощных СМИ - "Комсомолка", "Новая газета", "Русский журнал", и этот список наверняка не полон.

Волнует он не только тех, кто там работал или дружил с теми, кто там работал (а таких людей в нашей прессе немало).

Он вызывает странный отзвук самим своим именем, смутными воспоминаниями о том забытом времени, когда слова имели совершенно другой смысл. Этот смысл слов - вообще явление ускользающее, ни культурология, ни лингвистика, ни история, ничто не может тут помочь. Все как-то зыбко, как в густом утреннем тумане. Например, слово "газета". Сейчас это просто газета. Мощный коммерческий инструмент, который на какой-то момент может превратиться и в политический, если захочет. Ну, конечно, это еще и довольно интересное место работы. Но тот холодноватый и металлический привкус свежих гранок, запах тамбура в железнодорожном вагоне, когда возвращаешься из командировки, ощущение тайны, которой владеют немногие, это странное чувство палубы корабля, когда идешь по бесконечному коридору редакции, - невосстановимо. Все оттенки и запахи, впрочем, вторичны. Первично знание о том, что большая советская газета - совершенно особый институт, который в нынешнем времени сравнить просто не с чем. Газета была вездесуща, всемогуща, она возвышалась как какой-то столп над ровным и скучным пространством жизни. Теперь, увы, этого нет и в помине.

Но, конечно, то же самое я могу сказать и про другие слова. Например, скучное, затертое слово "подросток", из педагогическо-милицейской практики, связанное с чем-то неприятно-физиологическим, в те годы было почти синонимом революции. Ну, понятное дело, маленькой, домашней и уютной революции. Но, тем не менее, это было. Были мешки писем, которые стояли в крошечной редакционной комнате, когда какое-нибудь коряво написанное послание от мальчика из маленького города вдруг задевало чувства миллионов и превращалось в манифест. Было ощущение, что любое проявление этой самой подростковости - от длинных волос до права на ранний секс - это чудовищно важно. Возможно, эту атмосферу рождали и сами люди, работавшие в "АП". Градус иронии, свободы, страсти, дружбы, который царил в том нашем кабинете, куда приходили каждый день просто так и по делу десятки людей разного возраста (это была самая многолюдная комната в редакции), поддерживался как-то сам собой. Мы боготворили людей, которые сидели в этой комнате до нас, и мы верили в людей, которые придут сюда после нас. Это была своеобразная религия - "Алый парус".

Ну и конечно, в этой комнате всегда было много симпатичных, нежных, красивых девушек. Без них я плохо себе представляю все остальное.

Однако о юбилее "Алого паруса" сегодня хочется поговорить по-другому, в более общем контексте.

"Парус" (так мы его называли) - всегда боролся за то, чтобы права только что вышедших из детства людей (возрастная группа от 14 до 20, приблизительно) в обществе защищались, признавались и были хоть как-то законодательно закреплены.

Невозможно подсчитать, сколько статей было посвящено тому, чтобы школьникам можно было летом подзаработать каlaquo;Алый парусрманных денег, например. Это каким-то странным образом было созвучно политике советского государства - оно тоже было не прочь наварить бабок на труде юных. Однако в отличие от "АП", государство придерживалось такой позиции: работать летом надо, но лучше бесплатно и в коллективе. Если 15-летний парень приходил, скажем, на почту или в магазин, чтобы поработать грузчиком и почтальоном, а потом купить себе мопед (одним из таких юных соискателей мопедов был известный в будущем экономист Андрей Илларионов), его ожидало немало трудностей с оформлением. Другое дело - сбор картошки, хлопка, фруктов и овощей в составе "трудовых лагерей", это пожалуйста и всегда. Конечно, немало было слопано витаминов, спето песен, выпито дешевого вина и закручено бурных романов в этих самых "лагерях", спору нет, но условия жизни там были все равно крайне примитивными, а работа - рабской, унизительно-подневольной.

Тут не надо искать "десять отличий". Достаточно одного - "АП" пытался защитить права личности. Государство, весело и со свистом, их попирало. Государство было за систему, "АП" - за продвинутых одиночек (сознательно заработать летом на мопед, разумеется, хотели очень немногие умники, остальные предпочитали балдеж и полный покой).

И так во всем.

Маленькая заметка моего друга, девятиклассника Миши Дубровского, опубликованная "Парусом" в 1974 году - о том, что директор школы заставляет стричься (не пускает на порог среднего учебного заведения) слишком лохматых мальчиков и меряет линейкой длину юбок у слишком модных девочек - вызвала почти настоящую бурю. Это была важнейшая для своего времени правозащитная заметка. Потому что в ней ставился небывалый для того времени вопрос: а на каком основании директор школы это делает? Где записано, на чем основано его право удлинять или укорачивать эти, чисто личностные параметры живых людей?

"АП" опубликовал в разные годы десятки статей, где описывались порой чудовищные ситуации, в которых взрослые люди самым наглым образом попирали достоинство личности, попирали на основании каких-то очень странных школьных или административных "циркуляров", "правил и уставов". А то и вовсе без них.

Вспоминая все эти случаи, я сейчас прихожу к такому выводу: дело было не только в том, что в СССР права человека были не защищены вообще, глобально. Что такие слова, как "конституция" и "право" были не в ходу, разве что на юридическом факультете, да и то с тысячью оговорок.

Нет, проблема была гораздо глубже.

Просто советское общество было очень иерархичным по своей природе, и еще это было общество с очень жесткой ценностной системой. То есть в этом обществе старший, взрослый, авторитетный, занимающий более высокий чин человек был прав по определению, ему не требовалось обосновывать, как-то специально обдумывать и обозначать свои действия по отношению к более младшему. Система сама приходила ему на помощь.

То же самое было и с ценностями: ценности взрослого мира, ценности традиционные, базовые, патриархальные, устойчивые имели подавляющий приоритет.

Ценности шли сверху вниз, как способ руководства, управления, как приводной рычаг: от государства к обществу, от старших к младшим, от коллектива к одиночке, от родителей к отпрыскам и так далее. Понятно, почему детям так жестко и порой даже жестоко запрещали все: слушать "плохую" западную музыку, танцевать под нее после одиннадцати вечера, организовывать любые неформальные структуры, носить длинные волосы и короткие юбки, это было не просто тупое подавление (как нам тогда казалось), это было естественное, логичное продолжение самих основ бытия. Государством управляли 70-80-летние люди, во всех так называемых "выборных органах" сидели 50-60-летние, любые значимые посты занимали представители поколения, живо помнившего войну и послевоенную разруху, для них вся эта юношеская мишура и шелуха или просто ничего не значили, или были опасным проявлением деструкции, разрушения твердой, даже красивой по-своему кристаллической структуры нравственности, морали, жизни, в которой управляли всем старшие, а подчинялись - младшие.

В этом смысле журналистика, которую практиковал "АП" (да и вообще в целом советская журналистика 60-х и 70-х в ее лучших проявлениях) была классическим проявлением правозащитной деятельности, то есть деятельности по защите прав угнетенных, изначально слабых, уязвимых, страдающих групп населения.

Такой "страдающей" группой были в ту пору подростки. Юношество. Молодежь. Прав у них в этом обществе, по сути дела, не было никаких. То же самое относится и к другой парадигме "Алого паруса" - защита прав одиночки перед коллективом, морали одного человека перед коллективной моралью. Частного, личного, своего - перед холодным и бездушным чужим, общим, государственным.

Затем случилось то, что случилось. Мир перевернулся. Приоритет частного и личного перед общим и государственным - стал очевиден. Помолодело и общество. Правозащитная этика, которая являлась вполне достойной и героической в стабильном и пуританском государстве с жесткими традиционными ценностями советской власти - в хаотичном и меняющемся новом мире выглядит, как насмешка. Теперь надо защищать права огромных масс населения. И еще непонятно, перед кем защищать, верней, от кого. Рабочие живут много хуже, чем "белые воротнички", жители малых и средних городов - много хуже, чем жители больших, бывшие сограждане в странах СНГ - вообще неизвестно как выживают по сравнению с гражданами России. Их всех, повторяю, не от кого пока защищать, потому что они имеют дело уже не с государством, а с надличностными глобальными законами развития мировой экономики. Другая ситуация.

Мир перестал делиться на "детей" и "взрослых", когда первые были, безусловно, за свободу, а вторые, безусловно, за несвободу. Мир вообще стал делиться как-то по-другому. А вот как?

Иногда, конечно, хочется что-то крикнуть. Хочется крикнуть: ребята, что ж вы нас так не любите, ведь это мы боролись за ваше право быть вот такими - свободными от взрослых, независимыми, ярко раскрашенными, до зубов вооруженными своей субкультурой.

Но они, конечно, не услышат, да и черт с ними.

Больше того, «наследники» "АП" (которые, конечно, не считают себя таковыми) продолжают бороться все в той же парадигме - бороться против "взрослых" ценностей, иерархии, традиционализма, гуманизма и т.д., и т.п. К этим наследникам смело можно отнести и постмодернистов (наиболее попсовые в этом смысле имена - Сорокин и Пелевин), всех продолжателей "стёба" (великое русское слово из четырех букв, вобравшее в себя чертову тучу стилей, идеологий, эстетик, методик), да и вообще всех сегодняшних культуртрегеров, которые сражаются с ветряными мельницами уже на пустынном, оставленном, голом пустыре.

Конечно, всякое случайное проявление старой парадигмы (когда директор школы посылал мальчиков в парикмахерскую, а девочек домой, к маме, за более длинными юбками) - придает им бодрости, силы духа, энергии. Но в том-то и дело, что место старого, видавшего виды, уважаемого директора теперь заняли какие-нибудь молодые идиоты, кидающие в огонь книжки, врывающиеся на выставки с ножами и чернильными банками, очень редко и совсем не системно, очень грубо и фальшиво воспроизводящие эту древнюю "парусную" ситуацию.

Все поменялось. Теперь агрессивно настроенные "молодые" отстаивают якобы "взрослые", традиционные ценности государства, религии, нравственности. Но для них эти ценности - не более чем боевое знамя над пиратским кораблем. Главное - кого-то победить.

В этом мире, где плюс поменялся на минус, белое на черное, право на лево, я уже и не знаю, где можно было бы поднять сегодняшний "Алый парус".

Просто не знаю, не понимаю, не вижу.

Но в моей отдельно взятой голове он по-прежнему высоко поднят. Он по-прежнему ясно указует мне путь, наполняет ветром, осеняет крестным знаменем. Благодаря ему я отчетливо различаю, где зло и где добро в окружающем меня мире. Единственно, чего я не вижу - за что сейчас надо бороться. Против кого или за кого. Борьба почему-то потеряла свой основополагающий смысл. Надолго ли?

Мир перевернулся слишком круто, и нужно еще привыкнуть к тому, что мы все ходим по потолку.

Примечание: 1) Здесь важное пояснение - курсивом я выделил фамилии тех людей, которые в разные годы руководили страницей и назывались "капитанами" "АП". Это звание возникло спонтанно, что называется, просто вертелось на языке и было совершенно неформальным, хотя в те годы значило столь много, что некоторые офицеры флота и ВС всерьез интересовались у меня, кем оно присваивается и что означает в обычном армейском понимании. Соловейчик и Зюзюкин, придумавшие "АП" в 1963-м, были людьми все-таки более старшего возраста, уже знаменитыми обозревателями, в то время, как "Алым парусом" всегда руководил, по традиции, совсем молодой человек, от 16 до 25 лет примерно, но при этом весьма уважаемый в редакции журналист, которому не стыдно было дать и "подвал", и целую полосу. В "помощниках капитана" в разные годы числились самые разные "стажеры", в том числе автор этих строк, а вот после 1987 года, когда ушел в "Огонек" Юмашев, "Парусом" руководила как бы целая когорта молодых людей: то пара, то целая тройка, нарушая тем самым древний морской принцип единоначалия; так что при всем уважении к ним, горячо мной любимым, я выделяю курсивом лишь четверых в полном смысле этого слова капитанов "Алого паруса": Алексея Ивкина (1964-1972), Юрия Щекочихина (1972-1975), Павла Гутионтова (1975-1981), Валентина Юмашева (1981-1987).

На снимке: Борис Минаев (слева) и капитан «Алого паруса» Валентин Юмашев

МУЗА «АП»

У «Алого паруса» был не только свой слог, но и свой рисованный мир. Много лет его выстраивал Всеволод Арсеньев, редакционный художник. Потом подросли свои кадры: Наташа Пичугина, Женя Двоскина, Лена Недошивина. Устраивали художественные конкурсы и печатали полученные от читателей рисунки. Кроме того, в «АП» всегда царствовала и поэзия. Десятки имен будущих хороших и нескольких по-настоящему больших поэтов открыты «Алым парусом».

ПОЭТИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ

АНДРЕЙ ЧЕРНОВ,

стажер «АП» в 70-е годы

Подрастёте, ребята...

***

На бульваре листвы

поредела стена. Дождь летит.

Мокнет очередь. Лужи, как блюдца.

- Что дают?

- Листопад.

- Листопад? А цена?

- Раз нагнуться.

(«Алый парус», 1973 год)

***

Подрастете - вам хватит и зрелищ и горького хлеба. 

А пока будьте добрыми, будьте ребята, хорошими. 

Не ходите по лужам, ведь в них отражается небо. 

Так зачем же по небу, по синему небу галошами? 

(«Алый парус», 1973 год)

***

ЮРИЮ ЩЕКОЧИХИНУ

Наши бедные матери 

стелют белые скатерти, 

ставят сверху вино 

и не смотрят в окно. 

А окно не зашторено 

и оно не затворено, 

и как будто за мной 

ходит ветер волной. 

Первым дымом прокурены, 

наши братья нахмурены, 

матерей не таятся, 

ничего не боятся. 

Знают девушки строгие, 

что вернутся немногие, 

но не знают про то – кто?

Неужели все будет так, 

потому что я вижу так...

1974 год

***

ПАШКА

«Алло, Гутионтов!..» «А он на топтушке. Звоните». 

Звоню. «Он верстается». Перезвонил. «Извините, 

Он выбежал...» «Вышел?» «Нет, шапка на месте...» 

Звоню. Раз сорок на дню. И сбиваюсь. И снова звоню.

Апрель на носу. И декабрь. Наказанье такое... 

«В отделе?» «Внизу. Вы по делу?» «Да, что-то такое...»

Ага, объявился, не зря ж я тебя обругал... 

«Чего тебе надобно, старче?» «Стишок написал».

«Большой?» «Восемь строчек... Впечатан в набухший суглинок...»

«Погромче. Здесь автор!» «...Подтаявший к вечеру лед»... 

«Донецк вызывает!» «...Проблема промокших ботинок 

Опять перед нами встает...» Гутионтов орет

Сквозь топот печатных машин и печатных машинок, 

Поверх телетайпов, засылов, «квадратов», «картинок», 

Чтоб трубку не клал... Послезавтра в газете прочту, 

Что он отлучился. На пару минут. В Элисту.

Послал же Господь мне приятелей! В мыле и спешке 

Проходит их век заводной. Позвонить бы Олежке... 

Он тоже в газетах, поскольку известный поэт. 

Но нет его дома. И дома-то в сущности нет.

«Алло, Гутионтов!..» «А он на планерке». С галерки 

Слежу за игрою друзей. И делю их восторги. 

И фрукты кидаю в помрежа. И реже цветы. 

И сам не пойму, что б я делал без их суеты?

Примечание: Олежка – это Олег Хлебников, имеющий к «Алому парусу» непосредственное отношение, ныне – в «Новой газете»

ПЕРВЫЕ МЕМУАРЫ

ЕЛЕНА СТАРИКОВА (НЕДОШИВИНА),

референт «АП» в 80-е годы

Смотрела во все глаза

Лет в 18 я поднялась по широкой лестнице, которая вела в «Комсомольскую правду». Показав пропуск серьезным охранникам, на лифте поднялась на шестой этаж в отдел кадров. Там я написала первые в моей жизни «мемуары» – автобиографию. И меня определили на службу курьером в типографию.  

И закрутилось!

Помню огромный шумный цех, большие черные, лоснящиеся машины-мастодонты, тележки с рулонами бумаги, длинную железную лестницу в корректорскую. Там у меня было даже свое место – видавший виды стул. 

Работа заключалась в том, что я должна была бегать из редакции в корректуру, а оттуда  в наборный цех и отдавать правленые гранки наборщику. После тиснутую свежую страницу отдавали мне, и я бежала, размахивая большой полосой  и узкими гранками, как крыльями, по таинственным коридорам и переходам подвала, через вкусные запахи из рабочей столовой и гул пневмопочты, садилась в лифт и ехала в святая святых, к небожителям. 

А в длинном коридоре 6-го этажа был полумрак, так как было уже поздно и только из-под деревянных панелей-перил светил матовый свет, который тонул в ковровом, зеленом покрытии пола. После мне часто снился сон, как будто я медленно лечу по этому длинному коридору, низенько так. 

Больше всего я любила дни, когда верстался номер с выпуском «Алого паруса». Вниз спускались Боря Минаев, Сергей Кушнерев, Валя Юмашев, в общем, много молодых и интересных людей. И сразу становилось очень весело, а шумно в цехе было всегда. 

Потом случилось так, что они позвали меня на работу к себе, в школьный отдел. Это было то, о чем я запрещала себе даже мечтать. Как же мне все нравилось в моем новом отделе! Правда, я никогда не называла его своим, мне все казалось, что я случайно, по ошибке туда попала. Географическое расположение отдела, не на виду, в «аппендиксе» и в противоположном конце от начальников, на мой взгляд, было необыкновенно удачным. Я с удовольствием мыла чашки после постоянного чая, бегала в гастроном напротив за сушками и сухарями, слушала из соседней комнаты, о чем говорят эти люди. А они все время разговаривали, то спорили громко, а иногда тихо-тихо что-то обсуждали. Не преувеличу, сказав, что мое мировосприятие формировали они, сами того не ведая.

Никогда я не видела  и не слышала, чтобы люди в отделе между собой ругались, ссорились. Иногда, правда, заходил Данилин и неторопливо и, явно без  особого желания, распекал кого-то. Но чаще в отделе толпился и шумел интересный молодой народ. Каждый – оригинал. Здесь рождались удивительные проекты. Помню, как Сережа Кушнерев расследовал дело театральной мафии, для этого я даже пожертвовала своей сумкой, Юра Феклистов прятал туда фотоаппарат, когда они шли на дело. 

Самым страшным днем для меня был конец месяца, когда надо было отчитываться по работе с письмами. Эти чудесные люди их постоянно теряли, и дебет с кредитом не сходился никогда.  А писем была масса, учет им положено было вести самый строгий, каждому автору обязательно отвечать.

Если Минаев приходил с гитарой, и у меня случался праздник. Его песни для меня в последующей, «не парусной» жизни остались эталоном. Я сравнивала всех, кто пел песни под гитару, с ним. Никто его не перепел. 

В «Парусе» я дружила со Светкой Орлюк. Чудесная она была. Не помню, как мы сошлись. Светка - она напролом всегда шла. До нее в моей жизни не было отчаянных людей. В ней перемежались любовь к людям, избалованность, ум. Сейчас жалею, что мало с ней про нее же говорила. О чем думала, как строила отношения? Родственники у нее не простые были, кто-то даже в космос летал. Баловень судьбы. Коренная москвичка, жила на Сретенке. Ее друзья как-то по всей улице заменили букву «р» в слове Сретинка на букву «в». Получилась «Светинка». Помню, что любовью всей ее тогда небольшой жизни был юноша с журфака. Из-за него бросила престижный институт, перевелась на журфак. 

Поразила меня тем (а был период дефицита всего), что просто так подарила кому-то джинсы. Сейчас многим не понять, что это значит. Джинсы были вожделением, мечтой. Их просто не было в продаже, привозили знакомые из-за границы. А она их запросто дарила. Правда, и от других она ждала такого же. Соответствовать было не просто. 

Про меня она очень точно сказала: «Ты как мячик на резинке (может, кто помнит, были раньше такие мячики, набитые опилками, перевязанные нитками, что делало их похожими на тыковки, и упакованные в хрустящие фантики от конфет. Их продавали цыганки на всенародные праздники. Их и петушков на палочках). Как тебя не оттягивай от твоей орбиты, ты всегда возвращаешься  в исходную точку. Ничто тебя изменить и сдвинуть не может». Тогда я не оценила ее характеристики, даже показалось немного обидным. Но сегодня я понимаю, что должна быть благодарна своей «упертости», которая позволила найти свое место в жизни.

Все люди, которые окружали меня тогда, были необыкновенными! Я и про себя-то забывала. Ну, то есть, не могла представить себе, что они меня как-то отражают. Думала, надо сделать что-то экстраординарное, чтобы меня заметили. Например, научиться двигать предметы взглядом! Или рисовать необыкновенные картинки.

Так они и скользили мимо меня по своим значительным и важным траекториям. А я глядела на них во все глаза. И хочу сказать им всем огромное спасибо, они так много сделали для меня, сами того не подозревая.

Рисунки автора

НА КНИЖНУЮ ПОЛКУ

Книга Евгении Двоскиной «Мелкие пуговицы», выходящая в издательстве «Время», сложилась из сотен эскизов: московские лица 1990-х, уличная азбука Миллениума, время перемен были зарисованы с натуры. Короткие эссе дружат с рисунками, как кепка - с бушлатом, гриндерсами и кольцами на больших пальцах. Жанр мы бы определили как повседневный московский авторский карнавал.

ЕЛЕНА ДЬЯКОВА. «Новая газета», 28.03.2002

ЕВГЕНИЯ ДВОСКИНА,

иллюстратор «АП» в 70-80 годы

МЕЛКИЕ ПУГОВИЦЫ

Иногда это все, что остается от эпохи.

Время — темный лес, в котором женщина бродит с детства до старости. Чтобы не заблудиться, не заплутать, не потеряться в хаосе, она, как может, обозначает свой путь. Бережет приметы и подробности. Сеет на дорогу мелкие пуговицы воспоминаний. Чтобы те белели в темноте, пунктиром размечая жизнь. Давая возможность вернуться.

Одежда, выражение лиц и манера носить шляпу — все, что каждый день попадается на глаза, только кажется устоявшимся и неизменным. Людей, сидящих напротив в вагоне метро, можно разглядывать бесконечно, если забыты дома книжка или плеер. Можно прожечь взглядом неприличные дырки в чужих нарядах, можно угадать судьбу по

хмурым лицам, можно выйти замуж и развестись, не сойдясь характерами, от одной остановки до другой. Но, шагнув из вагона, никогда не вспомнишь их, обретенных и тут же потерянных. Смоет волной, как не было. Пройдут мимо тебя и сквозь новые люди. Отразятся в витринах, оставят обрывок разговора, облачко сигаретного дыма, незнакомый запах духов. Разве что на ногу наступят — только этим запомнятся. А жаль. Время в них, и они во времени.

Для будущего почему-то всегда приберегают важное и значительное, пренебрегая повседневными мелочами, трухой быта и случайными встречами. Но они имеют право на память, внимание и взгляд. Из них состоит наше настоящее, из них — наше прошлое. Рассыпанная азбука складывается в слова. Как ими запишется, так и запомнится. Пуговица, купленная вчера и пришитая сегодня, уже лежит, оторванная, в коробке из-под печенья, которое ты еще не съела, и напомнит о лете где-то там, в неразличимом зимнем будущем.