Ким Смирнов: Из личного дневника, К 100-летию Сигурда Оттовича Шмидта

   «ИСТИННО ВАМ ГОВОРЮ»

Насмотрелся, как завсегдатаи политшоу на  наших  ТВ-каналах, нарушая не только правила ведения публичных дискуссий, но и просто элементарные правила приличия, орут друг на друга по отдельности и все вместе, при этом повторяя: «Я же вас не перебивал!», и невольно вспомнил  элегантную, в высшей степени интеллигентную  манеру Сигурда Шмидта вести самые острые дискуссии на самые острые темы. И побеждать в них!

       28 июня 1995 г. Среда. Пенза. Распалась ли связь времён?

       Сигурд Оттович Шмидт пригласил нас с Димой Шеваровым на III Всероссийскую научную коференцию по проблемам отечественной провинции XVIII-XX веков. Но не в качестве журналистов, освещающих событие, а его участниками. У Димы тема сообщения: «Скрытное время провинции». У меня: «Духовное возрождение России через культуру провинции - миф или реальность?»
       Позади четыре напряжённых дня заседаний и экскурсий по многочисленным музеям Пензы. Завтра - в лермонтовские Тарханы.
       Живём и заседаем мы в одном из загородных, как теперь говорят, элитных домов отдыха. И вот сегодня, когда заседания кончились, а жара окрест ещё нет и участники конференции разбрелись спасаться от неё в окресном лесу, мне после подмосковного леса в пензенский почему-то не захотелось. Стал прогуливатья вдоль берега примыкающего к дому отдыха круглого озера. Наткнулся на тоже прогуливавшего вдоль него Шмидта. Стали прогуливаться вместе. 

       Он спросил, какие из выступлений показались интересными. Ответил, что очень заинтересовали сведения о земских школах. Оказывается, по сравнению с гимназиями, реальными училищами, приходскими школами, домашними формами обучения, больше всего новых педагогических идей в дореволюционной России опробывалось именно в земских школах. Они были настоящим экспериментальным полигоном, лабораторией в этом отношении.
      Назвал и несколько запомнившихся выступлений. Среди них - Димы Шеварова. Мне действительно его выступление очень понравилось. Особенно - мысль о разных скоростях течения времени в столицах и провинции. 
       Сигурд Оттович сказал, что ему понравилась у Шеварова мысль о скрытых «резервах историзма» в человеческой личности, прежде всего когда речь идёт о «малой родине» каждого из нас. И действительно у Димы мысль эта выражена прекрасно: «Бывая в чужом городе, проходя мимо керосиновой лавки или ступая по  хлипкому мостику над оврагом, мы не задумываемся о том, что это тоже чьи-то Пенаты, чьи-то Тарханы, что этот овраг не менее ценен для здешнего жителя, чем Лебяжья канавка или павильон Росси для петербуржца.
       Если история как наука есть анализ и структурирование по преимуществу, то чувство истории плохо поддаётся анализу. Ощущение несомненной связи нашей личной судьбы с судьбой Отечества с каждым прожитым годом всё более усложняется и слоится. На уровне чувств, снов и творчества мы гораздо более укоренённые люди, чем мы в том отдаём себе отчёт.
       Наша безотчётная историчность, наша тайная укоренённость богаче наших знаний об истории, как богаче воображение любого накопления».

       И ещё Шмидт говорил: нам кажется, что Тарханы, Михайловское, Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново - это данность, которая существовала всегда. До нас (во всяком случае, с тех времён, когда там жили Лермонтов, Пушкин, Толстой, Островский), при нас и будет после нас.
       Это не так. Они будут существовать лишь при условии, что в каждом последующем поколении будут воспроизводиться Хранители - генерация людей, готовых  принять огонь культуры, жизнь бескорыстно положить на его поддержание, на охрану и названных, и многих других святых мест нашей культуры и потом передать огонь дальше по эстафете в будущее.
       Мы живём в очень опасное с этой точки зрения время. Когда вполне возможным становится гамлетовское: «распалась связь времён». Но, говорил он, после таких сегодняшних культурных гнёзд, как Пензенский край и звезда первой величины в его созвездии - Тарханы, появляется надежда: может, нам и удастся уберечь связь времён от разрыва.
       Между прочим, добавил он, культурное гнездо - это не образное выражение, а научное определение, введённое в исследовательский оборот нашим учёным Николаем Пиксановым.

       29 июня 1995 г. Четверг. Тарханы. «Это позор нашей  Академии наук!» 

       Разговор со Шмидтом продолжился в Тарханах, когда у него, среди занимающих всё его время обязанностей руководителя конференции, выкроился крохотный свободный островок минут в 20-25. Как-то естественно, как бы само собой,  возникло имя Дмитрия Сергеевича Лихачёва. О нём Шмидт говорил с особой теплотой. К слову, с такой же особой теплотой говорил о Шмидте и Лихачёв в наших с ним беседах. Они как бы были настроены на одну духовно-интеллектуальную волну. 
       И вот тут чёрт дёрнул меня за язык вспомнить, как, беря ещё в перестроечные  годы у Дмитрия Сергеевича интервью для «Известий», услышал от него: это позор нашей Академии наук, что такие выдающиеся учёные, как Сергей Аверинцев (он позже всё же стал член-корром РАН - К.С.), Юрий Лотман, Сигурд Шмидт до сих пор не являются её членами (при этом Сигурд Оттович создал и многие годы возглавляет Археографическую комиссию сначала АН СССР, а теперь РАН). 
       Я тут же осёкся, полагая что задел больную для него тему. Но он посмотрел на меня с недоумением: «Да какое это имеет значение? Для работы что нужно? Голова, пишущая машинка, рабочий стол,  доступ к первоисточникам, обмен мыслями с коллегами и учениками. Этого пока, слава богу, никто меня не лишает…». Недоумение его было абсолютно искренним.

13 апреля 2000 г. Четверг. «Доспехи Кружка и Школы Шмидта».

Случилось событие, достойное Книги рекордов Гиннесса: студенческий научный Кружок прожил в ХХ веке ровно его половину. И все эти годы у него был один руководитель.  И за полвека он не пропустил ни одного заседания. Нет, впрочем,  было исключение. Лишь раз. Когда тяжело заболела его мать. Знаю, пожалуй, ещё только один пример. подобного долгожительства - фиановский семинар академика Виталия Гинзбурга
А 50 лет назад, в связи с предстоявшим тогда 20-летием Московского государственного историко-архивного института (МГИАИ), фотограф обходил аудитории и деканаты. Два его снимка оказались историческими.
На первом молодой преподаватель Сигурд Шмидт проводит обычный семинар для первокурсников. Необыкновенным оказалось то, что именно на нём сделал свой самый первый в жизни доклад - о хождении Афанасия Никитина за три моря - один из этих первокурсников, Сергей Каштанов, в будущем неизменный историограф и пародист Кружка, член-корр РАН, руководитель Центра изучения феодальной России.
На втором снимке - тот же Шмидт. Ведёт самое первое заседание Кружка источниковедения отечественной истории.
Сегодня Кружок по-прежнему жив, теперь уже в стенах Российского гуманитарного университета, первоосновой которого стал МГИАИ. И его по-прежнему возглавляет всё тот же Сигурд Оттович Шмидт. Академик РАО. Председатель археографической комиссии РАН. Председатель Союза краеведов России. К этим его рабочим ипостасям (ни в одной из них он никогда не был «свадебным генералом») надо прибавить ещё одну.
«Его называют «идеальным профессором для первокурсников», - говорится в справочном издании «Кто есть кто в России». – И дело не только в том, что студенты, услышав его лекции, все валом валили в делиевисты или источниковеды. Главное - Шмидт задавал то, что встречается на кафедрах всё реже и реже: тон, уровень. Всерьёз пройдя через всемирно известный источниковедческий кружок Шмидта, уже нельзя было потом, где бы и чем бы ни пришлось заниматься, опускать «планку».
В этой цитате, по мнению кружковцев, допущена одна грамматическая ошибка. По самовольно введённой ими в правила орфографии поправке слово Кружок всегда пишется с большой буквы. Как имя собственное. Как пароль. Как принадлежность к рыцарскому ордену. И это на всю жизнь. Ибо тот, кто получив диплом, переходит в разряд «стариков», не уходит. Так что сегодня в их общем братстве и первокурсники, и профессора, и академики. В академическом сборнике, посвящённом 50-летию студенческого Кружка, перепад в возрасте между самым молодым и самым почтенным авторами составляет 71 год. Так что шагренева кожа времени не всегда сжимается. Случается и наоборот.
Недавно довелось мне познакомиться с замечательным архивным документом. Называется он «Ответы на анкету «Что тебе дал Кружок»?» Отвечают, опять же, и студенты, и профессора, и академики. Если взять интеграл от всего разноцветного разнообразия их ответов, то получится примерно следующее.
В каждом человеке природой заложена жажда познания. И это не менее сильный инстинкт, чем жажда продолжения рода. Тот, кто придушит в себе инстинкт первооткрытия мира, не состоится как личность. Шмидт приглашает первокурсников в свой кружок именно для этого - чтобы они состоялись как личности, а не просто для того, чтобы стартовала их научная карьера.
Приглашения случаются по-разному. Вот читает Сигурд Оттович лекцию, по обыкновению не из-за кафедры, а обходя аудиторию. Подходит к студенту, который, не слушая лектора, вместе с однокурсницей читает из-под полы цветаевскую «Поэму конца» (тогда она ещё распространялась в самиздатовских списках). Шмидт наклоняется над ними и говорит: «А мне больше нравится её «Царь-Девица». Потом, на экзамене, которого у провинившегося были все основания опасаться, пригласит его в Кружок. Потом этот студент, Александр Станиславский, станет доктором исторических наук, профессором, заведующим кафедрой в родном институте.
У нас многократно и бездумно на всех педагогических перекрёстках  повторяется: «Учитель, воспитай ученика…» И только Шмидт договаривает цитату до конца: «… чтоб было у кого потом учиться».
Когда я слушаю его выступления, всегда богатые ассоциативными связями и аналогиями, но всегда до щепетильности достоверные, кажется: его устами глаголет сама истина. И на ум приходит библейское: «Истинно вам говорю…».
Назвав Шмидта одним из крупнейших современных историков, педагогов и научно-общественных деятелей, Дмитрий Сергеевич Лихачёв отметил, что он всегда берёт для исследования спорные исторические периоды, по которым ещё не сложились устойчивые точки зрения. Сам Сигурд Оттович подтверждает своё пристрастие к полемике, начиная, например, строго научную монографию о временах Ивана Грозного словами: «Спор о многих явлениях государственно-политической истории и истории общественного сознания России XVI века продолжается».
И эта, да, собственно, и любая другая работа Шмидта отмечена одним несомненным достоинством: он никогда не играет в политические игры с историей. С математической точностью, опираясь на всю полноту добытой разноречивой информации, распутывая клубки неизбежных противоречий со скрупулёзностью, исключающей какие бы то ни было недомолвки и утаивания, Шмидт излагает не свою версию истории, а саму историю.
       Полнота знаний, необходимых для выводов и обобщений, тщательная проверка фактов,  документов, свидетельств современников во всех их взаимосязях, строгий их научный «рентген» (своеобразный «детектор лжи», если хотите), мужество встать против течения, против всех, если того требует истина, - вот отличительные черты Школы Шмидта, её кредо, её рыцарские доспехи.
       Вспоминаю представительную всероссийскую конференцию  по топонимике во времена, когда всеобщий психоз обратных переименований докатился и до серьёзных научных аудиторий. Переименовывали тогда что угодно во что угодно. В Москве, например, переулку Аркадия Гайдара вернули «историческое» имя Казённый.
       Сигурд Оттович на этой конференции аргументировано обосновывал необходимость вернуть на наши карты многие прекрасные, действительно исторические имена. Но резко выступил против предложения переименовать Гагарин обратно в Гжатск, ибо, говорил он, в новом имени - тоже великая история. 
       Сегодня Школа Шмидта востребована жизнью как никогда. Независимо от того, на каком оселке пробует она свою истинность  - на абсолютизме Ивана Грозного или на историзме Карамзина. Режиссёр-современность резко выдвинула, вытолкнула даже, гуманитарные знания на сцену, под обжигающие юпитеры, потребовала от них точности естественных наук. И тут оказалось: выводы и рекомендации гуманитарных наук (за редким исключением) задыхаются в приблизительности. Прагматических отмычек типа шоковой терапии или повальной ваучеризации предлагается много. Но ох как не хватает на них современных «детекторов лжи»!
       Школа же Шмидта на протяжении десятилетий тем и занималась, что вырабатывала методы превращения гуманитарных наук из приблизительных в точные. Методы, применимые не только к истории. Не случайно Дмитрий Сергеевич Лихачёв назвал то, чем занимается Школа Шмидта (Лихачёв первым и ввёл в научный оборот это определение) твёрдой оболочкой гуманитарного знания.
Несколько лет назад от провинциального учителя, бастующего по поводу хронических невыплат государева содержания, довелось услышать: «Гарантов у нас развелось - что собак нерезаных. И Конституции. И необратимости рыночных перемен. А главный дефицит страны - гаранты совести. В Питере - Лихачёв, в Москве - Шмидт. И всё».
Обострённая совесть. Откуда это? Гены родителей? Уроки учителей? Да, мать и отца он очень любит. Отец у него  легендарный - Отто Юльевич Шмидт. И не менее легендарные учителя 110-й школы: чуть ли не все просвещённые родители Москвы мечтали, чтобы их дети учились в школе Ивана Кузьмича Новикова, у Ивана Ивановича Зеленцова, у Веры Акимовны Гусевой, у Бориса Михайловича Вайнштейна. И в науке ему был дан прекрасный наставник - академик Михаил Николаевич Тихомиров. И сам он стал поистине легендарным Учителем, потому что с детства и по сей день в нём живёт великий Ученик.
Часто приходится слышать, что отец и сын Шмидты выбрали разные жизненные пути: один пошёл в полярники, другой - в историки. А между тем оба выбрали один путь - в настоящую, строгую науку.
Иллюзия разности нередко предопределяется гипнозом мировой славы, которую принесли Отто Юльевичу его полярные подвиги. Наука при этом поминается вскользь, как бы побочно. И мало кто припоминает, что в жизни старшего Шмидта была блистательная страница, которая на весах истины уравновесит, может быть, и саму челюскинскую эпопею.  
В 1927 году в Геттингене, тогдашней математической столице мира, с докладом, ставшим гвоздём научного сезона, выступил учёный из советской России. Гильберт, признанный величайшим математиком конца XIX - начала XX столетий, ради этого события нарушил многолетний обет затворничества и сам вызвался председательствовать на собрании. Отто Юльевич излагал на нём доказательство своей знаменитой «теоремы Шмидта», вошедшей потом в учебники высщей математики. Был он тогда ненамного старше того возраста, в котором 27-летний Сигурд Шмидт провёл первое заседание своего легендарного Кружка.
На днях я был на самом последнем его заседании. Обсуждался доклад студента Сергея Уварова о фонде известного, но по сей день недооценённого и даже загадочного москвоведа П.Н. Миллера. Я вглядывался в лица Сергея, нынешнего старосты Кружка Андрея Мельникова, других его молодых, даже юных участников. На лицах этих было написано то, что когда-то лапидарно выразил Сергей Каштанов о своей первой встрече с Кружком в их лета: «Бездна премудрости, скрытой в недрах науки, становилась ближе <…>, и от манящего величия этой бездны захватывало дух и хотелось дерзать - по крайней мере в 18 лет».
И вот о чём я подумал. Те, кто были первыми, и мечтать, наверное, не могли, что отметят 50-летие своего Кружка. А эти ребята уже могут помыслить и о столетии. Они ведь, принимающие сегодня в наследие как должное алмазный венец полувекового опыта «стариков», действительно встретят когда-нибудь 13 апреля 2050 года. Кто в звании академика или профессора. А кто просто - в ипостаси порядочного человека из Кружка и из Школы Сигурда Шмидта. 

        27 октября 1996 г. Воскресенье. Последний рыцарь?

В арбатской, свадебной квартире Пушкина, чтобы воспеть арбатский же «Дом с рыцарями», сошлись нынче три музы. Музу трагедии Мельпомену (за неимением у древних греков кинематографа) представляла Марина Голдовская, автор документального фильма об этом самом доме; музу лирической поэзии и музыки Эвтерпу - незримо присутствовавший здесь своей песней «Последний рыцарь на Арбате» один очень хороший человек и поэт по имени Евгений Агранович; а  музу истории Клио - Сигурд Шмидт, знавший об истории этого и многих других, если не всех, арбатских домов всё и как бы подтверждавший: то, что тут представлено людьми искусства, соответвует объективной истине. Очарованный трёхмерным, объемным отражением, утверждением истины этими тремя чертовски талантливыми людьми, я, вернувшись с вечера, записал в дневнике:

За баксы совесть не растратив,
За честь готовый на правёж,
Последний рыцарь на Арбате…
А, может, не последний всё ж?

Это «не последний» относилось ко всем троим. Но, конечно,  в самой большей степени к Шмидту. Как же он знает и чувствует Арбат, каждый его закоулок и соседний переулок, весь, до самых-самых сокровенных глубин, каждый их дом!
У Достоевского в «Белых ночах» есть такие строки, относящиеся, правда, к Петербургу: «Мне также и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперёд меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: «здравствуйте; как ваше здоровье?..» Вот такое же ощущение было от рассказов Сигурда Шмидта о многих знаменитых и не очень знаменитых московских домов, особенно арбатских и приарбатских. Он душу их чувствовал.
Вспоминаю  один из таких рассказов о всемирно знаменитом мельниковском «круглом доме». Он возведён в том же Кривоарбатском переулке, совсем рядом с домом Шмидта. Слышал от Сигурда Оттовича: «Когда я вижу, как в шестиугольных окнах «круглого дома» вспихивает вечерняя заря или во мгле в них загорается электрический свет, у меня возникает ощущение, граничащее чуть ли не с мистикой какой-то: а не вернулся ли его автор и первый хозяин?»

25 января 1997 г. Суббота.

С.О. Шмидту

Утробный арзамасский страх -
Его мы холим и лелеем.
Но мы его преодолеем
В тех богоизбранных углах,

Где вызревает не спеша
Кривоарбатских переулков
Несуетливая душа,
Где упоительна прогулка

В январский светлый снегопад,
Где в мельниковском доме круглом
(А он один на всю округу,
На всю Вселенную) горят

Шестиугольников созвездья
Под наваждением зари.
Хозяин, кажется, в отъезде
Куда-то в вечность. Говорит

Нам Сигурд Шмидт, живущий рядом,
Что, может быть, дождаться надо
Нам возвращения его.
Но не дождаться никого

Оттуда. И душа не зря
Зовёт сюда, в чертоги эти,
Когда сквозь вечность окна светят,
Лучи заката в долг беря.  

      18 июня 2007 г. Понедельник. Твёрдый знак.

 В «Кентавре», научном приложении к «Новой газете», опубликована моя беседа с  Сигурдом Шмидтом «Твёрдый знак истории».  К этому самому твёрдому знаку истории он был приобщен задолго до того, как стал одним из ведущих историков России.
Когда на земле Сервантеса и Гойи шла смертельная схватка республиканцев с мятежным генералом Франко, там выпустили серию открыток, посвящённую подвигу челюскинцев. На одной из них он, еще пятнадцатилетний юноша, сфотографирован рядом с отцом, легендарным полярным исследователем, на фоне самолета, улетающего для открытия первой на планете станции «Северный полюс-1».

 В «Энциклопедическом словаре» о нем сказано: «Создал научно-педагогическую школу в источниковедении». У школы мировой авторитет. К нему и его ученикам обращаются, когда надо определить достоверность исторических сведений, документов, воспоминаний. Но вот что интересно: научная школа создавалась в основном в недрах руководимого им уникального студенческого Кружка источниковедения в Историко-архивном институте. Кружка-долгожителя, известного в науке сборниками трудов разных поколений его участников и завершившего свой более чем полувековой путь  изданием книги «Источниковедение и краеведение в культуре России».
Беседовали у него дома, в Кривоарбатском. 
- Сигурд Оттович! В популярной передаче на телеканале «Культура» услышал: Россия переживает кризис историзма. Это верно?
       - Сказал бы так: мы живем в час глухого исторического беспамятства и одновременно - необычайно сильной жажды возвращения к своим истокам, историческим корням. От того, что пересилит, зависит будущее страны. У нас слишком часто цитируется, но редко глубоко понимается пушкинское:
«Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам».
 А ведь это ключевые слова - о связи с предками, о памяти истории как пище для сердца.

 - У Пушкина в черновиках дальше было:
«На них основано от века По воле бога самого Самостоянье человека, Залог величия его».

Да, самостоянье через сердце. Или, употребляя современную терминологию, историзм - в генофонде людей. Ибо у простого человека, необремененного научными историческими изысканиями, чувство историзма не возникнет, если оно не заденет его сердца. Но, увы, сегодня мы в России поставлены в условия, когда для одних жизненным стимулом становится нажива, а для других выживание. Человек, приспосабливаясь, учится трезво оценивать, что в этих условиях помогает ему, а что оказывается бесполезным. И, к сожалению, для очень многих, как им кажется, в число якобы бесполезного попадает знание истории, а следовательно, и такое осознание исторического опыта.
       Когда число этих многих в реальности, а не в пропагандистских клише превышает некую критическую массу, тогда в головах людей рождается исторический вакуум. Это и есть тот самый кризис историзма, о котором вы спрашиваете. Открывается дорога для беспамятства, для напора невежества и, что особенно печально, для наживы на нем. Кризис этот охватил все общество и катастрофически проявился в политико-государственной сфере в начале 90-х годов. Когда, казалось бы, образованные люди, обладающие в своей профессии специальными знаниями, абсолютно проигнорировали исторический фактор, традиции, свойственные России, попытались нереальными темпами - буквально за 500 дней - перенести на ее почву опыт «передовых» стран, не знавших наших потрясений и войн. Чудеса все-таки требуют куда более серьезного обоснования.
       Поток антиисторизма (часто под маской сенсационных «разоблачений») буквально захлестнул телеэкраны, эфир, страницы бульварных романов и желтой прессы. Даже такой бесспорный мастер, как Никита Михалков, может, например, себе позволить, намеренно дав в титрах название фильма «Сибирский цирюльник» в дореволюционном написании, влепить грамматическую ошибку. Твердый знак - дань сегодняшней моде! - в конце поставили. Но что слово «цирюльник» и до революции, и после, вплоть до 1956 года, писалось через «ы», никто не догадался. 
       Главная беда: у нас утрачен иммунитет к неправде, ко лженауке, который раньше прививался через широкую научно-просветительскую деятельность,  в частности передачи существовавшей когда-то третьей учебной программы ТВ. 
       - У одного питерского поэта есть стихи о правде истории: все зависит от того, какие Пимены напишут ее школьный учебник. Но - если продолжить мысль - Пимен от «Единой России» напишет одну версию отечественной истории, от «Союза правых сил» - другую, от ЛДПР – третью, от «Яблока» - четвёртую, от КПРФ - пятую. Возможен ли вообще в нынешних условиях единый школьный учебник истории, который удовлетворит всех?
   - Думаю, возможен. Но для этого в основу и новых учебников отечественной истории, и вообще ее преподавания надо положить три принципа.
Первый. Перенацеливание преподавания истории в школе  с государственно-политических акцентов на более доступные детям и подросткам культурные, общественные, на повседневную жизнь: в каких домах жили наши предки, каков был их домашний обиход, что и на какой посуде они ели, какие были у них орудия труда, оружие, средства передвижения, какие расстояния между городами…     

Преподавая историю, можно и важно обращаться к той ее части, которая менее идеологизирована, сравнительно нейтральна - к культуре, науке, технике, к быту и общению людей, к их семейным устоям. Надо переходить от освещения истории узкими лучиками наших политических карманных фонариков к расширению общего светового круга жизни.   
       Принцип второй.  Соединение преподавания истории с краеведением.
       В Сорбонне в 2000 году собралась международная конференция, посвященная 100-летию российского краеведения. Собралась потому, что мировая наука преимущественно интересуется сейчас не государственно-политической и даже не социально-экономической историей, а историей повседневности, локальной историей, микроисторией. И тут чрезвычайно актуальными оказались подходы и методики, выработанные в нашей стране за десятилетия до этого, в первой трети XX века.
 30 июля 1918 г. в представленной руководству страны записке знаменитой КЕПС   (Комиссии Российской академии наук по изучению естественных производительных сил), которой руководил В. И. Вернадский, о задачах научного строительства говорилось: «…Научная работа не может замыкаться в отдельные и немногие центры, но должна искать опоры в научных силах, широко рассеянных по территории России, где уже пробуждается стремление к изучению местного края и подготовляется тот живой интерес к познанию страны, на котором воспитывается любовь к Родине». 
 Нашими методиками, разработанными в «золотое десятилетие» отечественного краеведения (1917-1927), пользуется сейчас весь мир. Это был период тесного союза «родиноведческого принципа» (термин великого педагога К.Д.Ушинского) и большой науки.       
       Возвращение к этому принципу, грубо попранному у нас сталинским разгромом российской школы краеведения, - основа возрождения чувства историзма в нашем народе, в стране, в нашей системе образования.  
       Думается, что школьный учебник отечественной истории в связи с этим должен существовать в двух ипостасях, быть как бы «двойной звездой». Одна из них в виде базового учебника, не очень объемного, содержащего основные факты, события, имена общероссийского масштаба. А вторая - региональный учебник (для Центра России, Поволжья, Дальнего Востока и т. д.), в котором - общие методологические подходы, но материал в основном местный.  
Понять, что такое ход истории, разобраться в сложном триединстве: человек - природа - культура, в том, что сейчас относят к экологии, культурологии, экологии культуры, легче, обращаясь к визуально, на расстоянии собственного взгляда, окружающей тебя жизни. Все становится личностнее, ближе. И поэтому понятнее.        
 Вот почему повсеместное возвращение России в последние 15-20 лет к краеведению на глубокой научной основе - это такое явление, которое мы можем отнести к своим бесспорным культурным достижениям. Сегодня научный потенциал российского краеведения восстановлен настолько, что может дать и методологию, и основу для толковых школьных программ и учебников.
И, наконец, третий принцип. Критерии истинности, умение докапываться до истины, распознавать и защищать ее в историческом контексте. А это невозможно без системы обоснований, воспитывающей умение творчески и честно мыслить.        Чрезвычайно важно, чтобы человек еще в школьные годы усвоил не конъюнктурный (когда важность тех или иных событий, личностей меняется в зависимости от направления политического ветра), а научный, источниковедческий подход к прошлому. Этот подход предполагает обоснования степени доверия к исторической информации.      
 Юношей и девушек со школьных классов надо учить отличать в истории истину от лжи, уметь анализировать, какая доля правды, достоверности содержится в тех или иных исторических документах. Учить пониманию: от того, на основании каких данных делаются выводы о прошлом своей страны, во многом зависит будущее и ее, и их самих. При таком подходе изучение истории становится сферой не только исследовательской мысли, но и формирования убеждений и нравственных принципов личности. История - учебный предмет, в котором серьезно работает память. Но все-таки главный девиз тут: «Запоминая, размышляй и доказывай».
 А не перечеркивается ли этот девиз единым государственным экзаменом (ЕГЭ), вводимым в школах России как всеобщая повинность, повсеместно насаждаемым, как когда-то кукуруза, с такой угрюм-бурчеевской упертостью, что в пору вставлять его в гоголевский «Ревизор»: «ЕГЭ! сказали мы с Петром Ивановичем»? 

Я убежденный противник ЕГЭ, особенно при приеме в вузы гуманитарного профиля. И опасаюсь, что недальновидное экспериментирование над школой еще больно аукнется для страны. По существу, это расчет на механическое запоминание или везение, а не на развитие самостоятельной мысли. 
       Отец однажды спросил меня: «Кого напоминает тебе настоящий исследователь?». Я ответил какой-то банальностью. Отто Юльевич прервал: «Нет, он - как бульдог, который схватил кость и пока не разгрызет ее, не сможет отпустить, даже если сам того очень захочет». С годами я понял: это важно в науке, но и в учении тоже. А вот ЕГЭ отвращает от такого подхода. 
       - И последний вопрос.  «Прошлое… связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекающих одно из другого». Это мысли героя чеховского «Студента» (его сам автор считал лучшим своим   рассказом). «И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Близко вам такое восприятие прошлого?

 Да, бесспорно. Задень историю - отзовется современность. Задень современность - отзовется история. И у человека или народа, не слышащего звучания этой струны, не видящего двух концов этой единой цепи, нет будущего.

       17 июня 2010 г. Четверг.  Арбатский километр - единица измерения истории.  

       Только что, сначала в ЦДЛ, на 457-м заседании Клуба книголюбов имени Е.И. Осетрова «В извилинах переулков», а потом в Историко-архивном институте РГГУ, на уже вошедших в традицию «Встречах на Никольской», прошли презентации книги «Арбатский архив, выпуск II»; редколлегия: С. Шмидт (главный редактор); В. Бессонов и Н. Митрофанов (составители); А.Бобрович, А. Задикян, В. Козлов, А. Мельников, Н. Михайлова, А. Музыкантский, А. Нефедов, А. Садиков).  
       Довольно увесистый, если подержать на ладони, в 930 страниц, том. Но куда более весом его вклад в сохранение исторической памяти самой знаменитой столичной улицы. Нынче с первого летописного упоминания об Арбате минуло уже 517 лет. Сегодня это не только сама улица, но и прилегающие к ней переулки, Приарбатье, целый городской район между Садовым и Бульварным кольцами.
       Когда пытаюсь определить главное, что меня поразило в этой книге, густо насыщенной фактами, событиями, судьбами замечательных людей, на память приходит очерк В. Чачина об Арбате в послевоенной «Комсомольской правде». В школе автору и его одноклассникам часто умозрительно объясняли, что улица, на которой они выросли и которую исходили вдоль и поперек вместе с впадающими в нее переулками, - это и есть один километр. Но по настоящему улица детства вошла в его сердце, когда в сорок первом он прошел этот километр в солдатском строю, снаряженный по полной боевой выкладке, уходя на фронт рядом с родным домом. Не было тогда еще песни: «За нами Россия, Москва и Арбат». Но это чувство уже родилось.
       И оно, конечно, было знакомо другому старожилу улицы. В первом выпуске «Московского архива» воспроизведена его исповедь, начинавшаяся стихами, написанными четверть века назад: «От любви твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя… Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое отечество, никогда до конца не пройти тебя».
       А еще он называл себя «арбатским эмигрантом». И не только потому, что, так сказать, топографически адрес его прописки был перемещен в Безбожный переулок. Но и потому, что сам нынешний офонаревший, превращенный в блошиный рынок Арбат эмигрировал в бездуховность от того «арбатства, растворенного в крови», которому этот человек сохранил верность до последнего дыхания. 
       Булат Окуджава принимал самое живое участие в рождении шмидтовского «Арбатского архива». Вошел в редколлегию,  дал в первый выпуск свои стихи, сопроводив их запоминающимся эссе. Во втором выпуске  - новая встреча с Булатом. Но - к великой печали - уже с памятником.
       Инициатор, «крёстный отец», главный редактор «Арбатского архива» - Сигурд Шмидт. Это его детище неотделимо от его же «Московской энциклопедии» (историческая параллель: отец, Отто Юльевич, был главным редактором первого издания «Большой советской энциклопедии»). Конечно, и «Московская энциклопедия», и «Арбатский архив» - плод усилий больших творческих коллективов. Сердцевину их, между порочим, составляют питомцы его Кружка. Но это и личное, очень личное дело самого Шмидта.
       Сигурд Оттович говорит, что он, пожалуй, единственный человек в Москве, который всю жизнь обитает в той квартире, в которой появился на свет. Думаю, он скромничает: такого человека трудно отыскать и вообще на планете Земля. Ну, прежде всего надо ухитриться явиться в мир не в роддоме или другом родовспомогательном заведении… Такое, правда, бывает. Но вот дожить до 78-и в той самой квартире, стены которой помнят твой самый первый крик!.. И так, чтобы квартира эта оказалась в зоне притяжения одной из самых замечательных улиц мира. И совсем рядом чтобы, чуть ли не стенка в стенку, очутилось чудо авангардного зодчества, «круглый дом» гениального конструктивиста Мельникова (впрочем, когда Шмидт родился, «круглого дома» ещё не было)… Как же должны сойтись звёзды, чтобы всё это совпало в одной человеческой судьбе!
       Да, его родина - Арбат. У этого магического круга отечественной духовности есть свои средоточия, часто не совпадающие с топографией. Они сегодня не на несчастно офонаревшей и одичавшей улице, где так неуютно и принцессе Турандот, и Александру Сергеевичу с его Натали. Скорее эти средоточия - в тихих арбатских переулках, в одном из которых, Кривоарбатском, где причудливо повенчана московская старина и тот самый «круглый дом», Шмидт родился и живёт по сей день.
        Но, может быть, больше всего «арбатство, растворённое в крови», откристаллизовалось в памятнике погибшим одноклассникам, что долгие годы стоял во дворе родной школы Шмидта, напротив церкви, где венчался Пушкин.
         История его рождения многократно писана-переписана в отечественной и зарубежной прессе. На всесоюзной художественной выставке, посвященной 50-летию комсомола, Вера Акимовна Гусева увидела работу своего ученика, фронтовика Даниэля Митлянского «Реквием 1941 года. Моим одноклассникам, погибшим на войне». И предложила «перевести» эту работу в памятник. 22 июня 1971 года, в день 30-летия начала Великой Отечественной войны, памятник был открыт во дворе 110-й школы.
        В его рождение был вложен бескорыстный труд многих людей и прежде всего знаменитых выпускников 110-й школы. А ведь в ней в разные годы , если взять её с первоистоками в виде дореволюционных гимназий Флёрова и Брюхоненко, учились Марина и Анастасия Цветаевы, Николай Тимофеев-Ресовский, Андрей Сахаров, Натан Эйдельман, Сигурд Шмидт, Вера Холодная, Игорь Ильинский, Мария Миронова, Борис Покровский, Андрей Попов, Андрей Синявский, Алексей Баталов, Леонид Дербенёв, Ясен Засурский и многие другие выдающиеся люди нашей культуры и науки.
        У бронзовых юношей «Реквием 1941 года» - собственные имена, портретное сходство. Их пятеро. Одноклассники Даниэля Митлянского Юра Дивильковский, Игорь Купцов, Габор Рааб, Гриша Родин, а также погибший на фронте брат жены скульптора Игорь Богушевский.
        У подножия памятника - мемориальная доска, и на ней 100 имен учеников и учителей школы, павших на Великой войне. Говорят: 110-я была элитной школой. Это так. Однако где еще в мире вы найдете другую элитную школу, положившую на алтарь Отечества сто жизней своих питомцев?
        Один из ста и один из пяти застывших в бронзе «Реквиема» успел оставить Завещание, кончающееся словами: «Вспоминайте изредка обо мне, который был человеком грядущего. А человек грядущего, прежде всего, гуманист, он выше всего ставит Человека. В Человеке заключена высшая красота и радость жизни. Уважайте в каждом человеческое, ищите его и создавайте. Настоящий гражданин грядущего - кто свободен от предрассудков и условностей, кто не боится себя и не боится, что кто-нибудь поймет его, кто выше всего в жизни ставит чудесное чувство любви и радость свободного творчества. Я умер за то, чтобы таким было человечество».
       Дата: 2 марта 1942 г. Личная подпись - Ю. Дивильковский.
        Мне запомнился разговор с Даниэлем Митлянским на одном из юбилеев Шмидта (а они всегда превращались в подобие интереснейших научных конференций или заседаний знаменитого шмидтовского студенческого кружка). Наши места в зале Историко-архивного института оказались рядом. Накануне в каком-то телевизионном фрагменте я увидел новые работы Митлянского на библейские сюжеты, производившие очень сильное впечатление. Сказал ему об этом. И спросил, почему он так далеко ушел от своего «Реквима 1941 года». Он ответил: «Но разве наша война - не библейская тема?».
       Сама судьба памятника действительно заставляет задуматься о чуть ли не библейском противостоянии Добра и Зла в нашей повседневности.

        В  ночь на 9 мая 1992 года, какие-то подонки надругались над памятником. Сбили надпись: «Памяти павших будьте достойны», разворотили пьедестал. По сути, предстояло  возрождать памятник заново.
        С одной стороны - самоотверженность и бескорыстие очень многих людей, когда он создавался. С другой - времена теперь были иные. Жестокие, меркантильные. И трудно было ожидать повторения того давнего, святого бессребреничества. Но оно повторилось. Среди тех, чьими душевными усилиями и безвзозмездным трудом памятник был возрожден, скульпторы Даниэль Митлянский и Иван Казанский, архитектор Борис Маркус, прораб Анатолий Создателев, мастера Сергей Иванов и Сергей Шибанов, юрист Абрам Гальпер,  тогдашний директор 110-й школы Алла Ивановна Кузнецова, Булат Окуджава, Александр Городницкий (не за это ли Александра Моисеевича возвели в ранг почетного выпускника 110-й, хотя он кончал другую, ленинградскую школу?!). И еще многие другие.
       Особо - о роли Сигурда Шмидта. Среди его высоких научных титулов есть и такой - в те времена он был зам. председателя оргкомитета по празднованию 500-летия Арбата и стал одним из тех, кто «пробил» специальное решение правительства Москвы о воссоздании памятника в 110-й школе.
        Парадокс истории: на одном конце Арбата одни люди собираются, чтобы отметить его 500-летие, на другом - другие люди возводят баррикады нашего 1993 года, который оказался покруче, чем тот, что описан в романе Виктора Гюго «Девяносто третий год».
 А в конце этого же года во второй раз открывали возрождённый памятник в 110-й школе. Теперь его перенесли из школьного двора и расположили на внешнем фасаде здания высоко над землёй. Ну совсем как в стихах Татьяны Кузовлевой о белоснежном храме, подножие которого люди забросали грязью:

«За то, что был он чист и непонятен,
И не похож на всё, что есть вокруг,
Он мог бы быть приговорен к распятью,
Не будь он выше человечьих рук».

 Я пришёл сюда вьюжным декабрьским утром 93-го года. Более очевидным стало теперь сопряжение памятника с соседним, проступающим сквозь пургу и утреннюю синеву храмом, в котором Пушкин венчался с Натали. И ещё - когда на исходе 93-го года я снова увидел пять бронзовых мальчиков, уходящих в метель и словно бы возносящихся над землёй,  передо мной  встали полные боли глаза Сигурда Шмидта, какими они были тогда, утром 9 мая 92 –го…

 С.О. Шмидту

Вы слышите: грохочут сапоги…
И всё видней сквозь сумерки рассвета,
Сквозь траурное пение пурги
Храм, помнящий венчание Поэта.

Как закрутила омуты снегов
Арбатская неверная погода,
И звуки человеческих шагов
Как заглушила на исходе года!

Бессмертия и смерти карусель -
Декабрьская вечная дорога.
И бронзовые мальчики в метель
Уходят от лицейского порога. 

22 мая 2017 г. Понедельник. Доверенное лицо. 

Четвёртая годовщина ухода Шмидта прошла как-то незаметно. Словно никто не хочет признавать этот уход. А вот с 95-м днём его рождения  всё было совсем иначе. В Музее Пушкина и в его арбатском филиале, в том самом «свадебном» его доме, где Шмидт, бывший членом Учёного совета Музея, выступал так часто, прошли вторые Шмидтовские чтения (решено отныне проводить их раз в пять лет). Среди выступающих с сообщениями  Е.Богатырёв, директор Музея Пушкина; Н. Михайлова, зам. директора Музея Пушкина по научной работе, академик РАО; В.Козлов, председатель Союза краеведов России; С. Каштанов, член-кор РАН, председатель Археографической комиссии Института славяноведения РАН; С. Илизаров, руководитель Экспертной комиссии Издательской программы Москвы; А. Мельников, зав. отделом археографии Института славяноведения РАН, отв. секретарь Археографической комиссии РАН. Доминируют в списке «птенцы Кружка Шмидтова». Или, если ближе к аналогии с пушкинскими «птенцами гнезда Петрова» - «Кружка Сигурдова».
        ТВ-канал «Культура» показал документальный телесериал «Сигурд Шмидт. Доверенное лицо истории» (2013 г., режиссёр С. Гарькавый). Смотрел уже во второй раз. И, как обычно случается,  многое увидел, чего не заметил раньше. Сказал бы даже: это скорее не документальный, а  исповедальный фильм.
Конечно, есть в нём и режиссёрские, и операторские находки. Например, сериал начинается первыми словами первой лекции Шмидта для первокурсников. И тут же его прерывает звонок мобильника. Голос Шмидта: «Извините, я сейчас читаю лекцию. Позвоните, пожалуйста, через два часа». Потом снова лекция. Потом исповедальные монологи и на пленере, и дома у Шмидта. А в самом конце  - аплодисменты первокурсников по завершении лекции.
Но самая большая ценность этого сериала в другом: его авторы сохранили для истории, а если без высокой риторики - для нас и для тех, кто будет после нас, живого Сигурда Шмидта. Ведь, как известно, он не писал воспоминаний, хотя дома бережно хранил дорогие его сердцу «артефакты» своей долгой жизни. В самом сериале он не то в шутку, не то очень серёзно говорит: «Не люблю мемуаров. Потому что я историк».
Наши телевизионщики, довольно часто обращаясь к Шмидту за короткими комментариями по поводу тех или иных событий культурной жизни, не догадывались, что сами могут оказаться творцами таких событий, если просто заснимут от начала до конца первую лекцию Шмидта для первокурсников или заседание его Кружка.   
На вопрос, почему он, проживший такую насыщенную действительно историческими событиями жизнь, знавший столько интереснейших людей, с одними из них друживший, с другими споривший, не пишет мемуары, Сигурд Шмидт, если я его правильно понял, отвечал так. Однажды он попытался опубликовать сделанную в юности дневниковую запись о приёме полярников в Кремле, на которую взял его с собой отец. Там были и впечатления о некоторых людях, которые не были тогда ещё «врагами народа», но впоследствии были расстреляны. И это вызвало (не помню уж - редакторское или собственное, авторское) вмешательство в текст.
Он тогда понял, что благодаря внешнему редактору, который смотрит на минувшие события, имея «в уме» уже всё то, что произошло после, впрочем, благодаря и «внутреннему редактору», на которого это самое «после» тоже не может не накладывать субъективный отпечаток, мемуары не дают объективную картину прошлого. Во всяком случае, они требуют серьёзнейшей проверки при помощи новейших источниковедческих методик. За других, мол, он решать не берётся, но лично для себя на распутье между мемуарами и объективными исследованиями он выбрал последние.
Очень жаль, если он действительно так считал. Но, слава богу, в документальном телесериале он нарушил сей «обет». И теперь мы имеем по форме исповедь, а по существу ярчайшие живые мемуары, оставленные в назидание, перефразируя Маяковского, «юношам, обдумывающим житье». И девушкам тоже.
По удельному весу спрессованных в них мыслей они могут стать в один ряд с такими манифестами, утверждающими отечественные нравственные императивы, как  речь Александра Куницына при открытии Царскосельского лицея, как речь ректора Казанского университета Николая Лобачевского «О важнейших предметах воспитания» (1828 г.) и одноимённая речь академика Павла Александрова в Актовом зале МГУ на Ленгорах (1967 г.), как Пушкинские речи Фёдора Достоевского и Александра Блока.
Вот, на вскидку, одно из его «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет»  
Для меня тут было интересно ещё и то, что по ходу исповедального рассказа он сам,  от первого лица, разъяснил первоистоки разного рода загадок, связанных с его биографией. Ну вот, например, свойственный Шмидту выбор для исследования спорных, неоднозначных, а порой и опасных своими аналогиями с современностью проблем. Откуда это? «Черта характера», так сказать, генетическая предрасположенность? Или качество, сформированное в нём Учителями - сначала в 110-й школе, потом в МГУ? Случайно ли первый его доклад на семинаре тогда, перед войной, ещё молодого профессора, а в будущем академика Тихомирова был посвящён Ивану Грозному?
Или вот ещё: почему близкие друзья и первокружковцы звали Сигурда Оттовича Зигой? При рождении его сначала хотели назвать Зигфридом. Сказалось всеобщее увлечение просвещённой московской публики первых десятилетий прошлого века вагнеровской тетралогией «Кольцо Нибелунгов», в основу которой положен знаменитый германо-скандинавский эпос. И если в немецкой интерпретации (её придерживался Вагнер) героя зовут Зигфрид, то в скандинавской он уже Сигурд.
Родители, люди широко и глубоко образованные, знали об этой «тонкости» и, судя по всему, колебались в выборе, Но в конце концов остановились на втором варианте. Впрочем, и первый сохранился в «одомашненном» имени Зига. Позже так будут звать его близкие друзья и первокружковцы. Есть и ещё одно свидетельство этого раздвоения его имени. 1934 год. Газетный снимок, на котором, как гласит подпись, пятикласнику 110-й школы, отличнику Зигфриду Шмидту вручают премию – конструктор и школьные учебники. Был тогда такой ритуал. Нарком просвещения вручал в парке культуры и отдыха имени Горького премии лучшим школьникам. На Москву было два пятиклассника. Одним из них стал Сигурд.

Кстати, комментарий к этому снимку в фильме устами самого Шмидта имеет некоторое отношение к той давней ситуации, когда меня мучила, не обидел ли я Сигурда Оттовича, напомнив о неизбрании в Большую Академию. Тогда в 110-й было, по крайней мере, несколько десятков отличников, не менее достойных такого выделения. Почему выбор пал на него? Может быть, сам он тогда не понимал этого толком. Но взрослые – понимали, понимала мать: именно из-за буквально всемирной славы, обрушившейся на отца всвязи с только что завершившейся челюскинской эпопеей. И всё сделала для того, чтобы в зародыше пресечь возможность появления у сына завышенной самооценки. Она, между прочим, тогда ему сказала: «Ты способный мальчик, но не такой уж, чтобы…»

Это был урок на всю последующую жизнь.
Другой эпизод связан с гораздо более поздним временем. Молодой преподаватель Сигурд Шмидт читал лекции литовским товарищам. И они, на европейский манер, называли его профессором, хотя на самом деле профессором он стал гораздо позже. Что ему, по молодости, даже льстило. Когда эта информация дошла до отца, тот приподнёс ему тонкий, но весьма ироничный педагогический урок.
Телефонный звонок:
- Можно профессора Шмидта?
- Да. Кто его просит?
- Академик Шмидт. 
Именно в тот момент вопрос о славе и тщеславии был решён для Сигурда Оттовича раз и навсегда.
 
8 июня 2017 г. Четверг.

Вспомнил одну сентенцию, вычитанную, кажется, у Андрея Вознесенского. Смысл её: мы уже настолько оборзели в наших «дискуссионных» оплеухах друг другу, что давно пора остановиться, поостыть и разойтись по… библиотекам. Доучиваться у предков. В более конкретной привязке к сегодняшнему дню: разойтись по библиотекам, открыть мудрые книги Сигурда Шмидта, действительно – подлинного доверенного лица истории. Можно,  конечно, залезть и в интернет. Но библиотеки – надёжнее.
К сожалению, «материальной силой» идеи эти ещё не стали, не овладев пока не столько даже массами, сколько умами тех дам и господ, товарищей и граждан, коим по долгу службы выпала нелёгкая доля решать, например, ту же задачу об учебнике истории и его Пименах.  Когда в высоких, в том числе и кремлёвских, кабинетах и залах время от времени собирали их вместе с озабоченной общественностью, я каждый раз с огорчением убеждался: а Шмидта опять пригласить забыли.
Впрочем, я оптимист и верую в торжество объективной истины. Ибо уже и сегодня чувствуются сигналы, подаваемые наверх из тех самых глубин, которые у нас почему-то обозначают обезличенным словом «массы». Ибо…
… всё больше честных, неангажированных историков прибегают к помощи того «детектора лжи», коим являются источниковедческие и археографические труды Шмидта и учёных его школы.
… всё больше пытливых краеведов сознательно или интуитивно встают под знамёна этой школы.
… всё больше нормальных, обыкновенных людей начинают понимать, что история - это не только последовательный набор событийных дат, не только сменяющие друг друга экономические формации и соответствущее им идеологическое оформление, но прежде всего это меняющийся образ жизни, мышления, чувствования человека. 
Вот почему за концепцией Шмидта – будущее. Истинно вам говорю.

14 апреля 2022 г. Четверг.

 Завтра - 100 лет со дня его рождения.

Памяти С.О. Шмидта

Чему сегодня учит Сигурд Шмидт?
История - она высокородна.
Запанибрата обращаться с ней,
Как с девкою продажной,  -  это ведь
Опасное занятие. Она
Сама ответить может и народам,
И их царям, генсекам, президентам
С такой убойною возвратной силой,
Что вдребезги - былое их величье.
Так что совет всем тем, кому неймётся
Её на свой манер перекроить:
Поосторожнее на поворотах!
Так лучше для неё. Но и для вас!
Коль прóвода истории коснуться
Захочешь, чтоб узнать в мгновенье ока,
Что там, на том конце, то твёрдо помни:
Недёшево то знание даётся -
       По проводам истории проходит
Высоковольтный, бьющий насмерть ток.
Там  светлые и мрачные страницы
Не разделимы голыми руками.
Там в правду историческую густо
Вплелась и историческая ложь.
Где истина? Не ведаю. Но есть
Нам в помощь в вечном поиске детектор
Лжи псевдоисторической. Его
Всем нам и щедро, и великодушно
Так, за спасибо, дарит  Сигурд Шмидт. 

Ким СМИРНОВ

P.S. Сигурд Шмидт был героем многих публикаций и желанным автором «Комсомольской правды». О нём писали в «КП» и других изданиях и с ним сотрудничали журналисты «КП» Т. Корсакова, К. Лаврова, В. Липатов, М. Федотова, Д. Шеваров,  Т. Яковлева и др.).
Автор этих дневниковых записей в 1956 году, учась на 5 курсе дневного отделения журфака МГУ, был одновременно заведующим внештатным  фестивальным отделом «Комсомольской правды» В последующем - литсотрудник, заведующий студенческим отделом, разъездной корреспондент «Комсомольской правды» (1964-1974 гг.). В настоящее время - научный обозреватель «Новой газеты».