Тамара Громова. Письма в "Комсомольскую правду". 60-е годы ХХ века

 

Громова Тамара: сбережение писем, подготовка к печати, комментарии

Искренняя благодарность О. Ермолаевой, Л. Семиной и В. Челаку за бескорыстную помощь в подготовке издания

 Оригиналы писем – собственность Клуба журналистов всех поколений «Комсомльской правды»

О КНИГЕ И ОБ АВТОРЕ

Не один будущий главный редактор “Комсомольской правды” начинал в газете со студенческой практики в ее отделе писем. Вспоминают об этом и Алексей Аджубей, и Борис Панкин, и Владислав Фронин. Это в прошлые – советские еще – времена был обычный порядок подготовки журналиста: посадить его к мешкам с почтой. Именно – к мешкам: тогда почту на Шестой этаж приносили в бумажных десяти-ведерных пакетах. Все прочитывалось, всем отвечалось: недаром еще один известный журналист как-то посчитал, что, работая в “Комсомолке”, настрочил не менее миллиона ответов читателям. Преувеличивает, конечно, но к правде близко…

 

…Когда мы вернулись с войны,

Я понял, что мы не нужны.

Борис Слуцкий

 

Здравствуй, Петр!

Извини, что я беспокою тебя через столько лет. Но я не могу не помнить тебя, ибо, хотя мы и были в разных батареях и не были близкими друзьями, но кабели, протянутые от батарей, часто сходились вместе, и часто мы вместе бегали налаживать связь, чтобы наши минометы били по врагу.

Бывали случаи, когда наши наблюдательные пункты сходились вместе. Вместе коротали мы в окопе пургу, дождь, ночи.

Сколько было этих ночей и тревожных, и холодных, и голодных. Сколько перерыли мы земли для окопов. Да, Петр, мы были с тобой молодые, да притом одногодки, ведь всего нам было в ту пору по восемнадцати!

Я помню шутки ребят из разведки, когда они смеялись над нами, мы были с тобой, как Пат и Паташон! Ты был более двух метров, а я всего 160 сантиметров.

Я часто вспоминал оборону под Калинкой, когда мы жили в небольшом блиндаже, сколько было ругани и больше всего доставалось тебе. Когда сменялся ты со смены, влазил в дыру блиндажа, ложился, придавливая нас, и тут же начиналось: “Алладин, ложись под низ! Медведь, руку отдавил, а кому ногу”.

Да, Петр, было все на военных дорогах, вши нас ели, немцы бомбили, отстреливались, с чего только могли. Только судьба у нас сложилась разная. Я прошел до Берлина и потом до Праги. Видимо, я родился в счастливой рубашке, хоть и подарила мне война ревматизм, да хронический бронхит. А ты погиб, не дожив до девятнадцати.

Ты умер страшной смертью, ты ее не помнишь. Мы рядом бежали, снаряд ударил тебе под ноги, меня отбросило и оглушило. Когда я смог подняться, то тебя не было. Я сделал твою связь и сообщил в первую батарею о твоей гибели.

Мы собирали тебя, разорвавшегося на части. Голову твою с одной рукой отбросило метров на 30. Мы собирали тебя по частям и складывали в плащ-палатку. Ты извини нас, если что недособрали от твоего тела под разрывами снарядов. Все, что мы собрали, мы опустили с плащ-палаткой в окоп. И дали салют, так же как и над другими, над которыми приходилось давать и тебе.

Ты умер. Умер в расцвете, не познав любовь девичью, жизнь людскую.

А сегодня я видел сон, будто сидим мы впятером, ты, капитан Терешко, наш командир дивизиона, лейтенант Московских, да Вася Кондратьев из разведки.

Лейтенант, как парторг, говорит: “Вот, мол, те, кто выживет, тому будет почет и уважение, будут льготы, как для защитников Родины”. Я не знаю, жив ли сейчас лейтенант Московских, знаю, что он не погиб на войне. И Вася остался жив. А капитана схоронили. Только слово то, сказанное лейтенантом, было неправильное.

Вас, Петя, мы помним. Ставим вам обелиски, зажигаем в честь вас, погибших, огонь, говорим вам: “Вечная слава”.

Ну, а теперь о живых. Я не буду брать других, расскажу о себе. После твоей гибели долго мы еще шли на Запад. Освободили Польшу, взяли Берлин, а потом нас бросили на Прагу. За все фронтовые муки дали мне Орден Красной Звезды, дважды за отвагу, за Берлин, за Прагу и за победу над фашистской Германией. И много благодарностей.

Кончилась война. Мы ликовали, и ликовал весь мир. В 1948 меня отпустили с армии после пяти лет службы, не считая войны. Познал девушку, познал любовь, поженились, нашли сына, потом дочь. Главное, с чем я столкнулся. У меня не было жилья. А чтобы получить его, познал вымогательство и взятки, чтобы устроить семейный уют. В городе Чарджоу в одном месте дали мне жилье по ул. Докторская. Дали нам троим, один был Горин Василий, защитник Сталинграда без правой руки, я и еще один, Николай Тимофеевич, живший 11 лет на Дальнем Востоке, на границе.

Чтобы подписать нам заявление на ремонт этого сарая за свой счет мы заплатили по 500 рублей взятку. Или бы его отдали другим. Сделали мы себе по комнатке и жили.

В 1957 г. я по болезни уехал из этого города и сдал эту комнатку в горсовет, хотя и стоил мне ее ремонт 2000 р.

Сейчас я живу в городе Коканд. Мотаюсь, как собака бездомная, по частным квартирам. И вот три года назад решил я просить у государства квартиру. Думал, что все-таки завоевал право на это счастье. Но оказалось, Петя, не так то просто ходить в горсовет к слугам своим, как хозяин страны, ходил и хожу пешком и вижу, как слуги приезжают на машинах.

Обещали сперва, потом случилось землетрясение в Ташкенте, мне сказали: “Вот расселим их, потом дадим”. Расселили, и Ташкент давно отстроили, а меня все обманывают. Вижу, что так не получить квартиру, и стал хлопотать через Москву. Писал на имя Косыгина, мои письма пересылали в местный облпрофсоюз, приезжал оттуда человек, проверил мое жилье, обещал помочь. И даже в первом квартале 1968 года. Но когда прошел первый квартал, отказали.

Сейчас я в отпуске, а 28 апреля был в Москве, брал с собой все бумаги о хлопотах квартиры. Думал попасть на прием к т. Подгорному, но не тут-то было, к нему не попасть. В приеме мне отказали и сказали, что из членов правительства никто не принимает.

Обращался я к военкому, к секретарю горкома партии, уж не говоря о горсовете, откуда меня гонят, как собаку. В месткоме по месту работы говорят: “Если бы тебя искалечила война, и был бы ты инвалид, то дали бы вне очереди, а так говорят: “Пошел на хуй!”

Вот, видя это бесправие, видя, как начальство живет, занимая по четыре комнаты, называя себя коммунистами, и преподносят нам лозунги, что мы равноправны. Мы равноправны с ними только в том, что дышим одним воздухом. А жить – живем по разному. Их дети имеют отдельные комнаты, а наши слушают постельные страсти родителей, рядом с кастрюлей мы сушим портянки, зимой здесь же нужник – ведро.

Петя! Ты, наверное, встречал тех коммунистов, что боролись за равноправие. Может, ты увидишь Ленина, ведь к нему было легче попасть, так передай ему то, что я тебе пишу о мытарствах рабочего человека. И скажи, что таких коммунистов, как он, нет. Теперешние живут только для себя.

И если мне теперь партия и правительство даст автомат в руки, то я не буду стрелять в тех, кто придет на нашу землю, ибо он такой же ишак, как я. Его также дурят и гонят, как и меня, также обещают, а потом плюют в душу.

На днях я хочу выслать все свои награды и благодарности Подгорному. Они мне не нужны.

Прости, Петр, может, ты счастливей меня в том, что не познал всего этого, не знаешь Агихоньцева, Малявина, всех этих Брежневых, Косыгиных, не сравниваешь свою жизнь собаки с их роскошной жизнью. Извини, Петр, за беспокойство твоей души и прости, если не было что собрано от тебя на плащ-палатку.

Аладину Петру от Персидского Николая

Может, напишешь, мой адрес: Коканд, Даданина, 3. Правда, хозяин гонит с квартиры, остаток отпуска трачу на поиски квартиры. До свидания.

16 мая 1968 г.

 

К письму сделана приписка: “Прошу вас не посчитать сумасшедшим и напечатать письмо. Почему пишу вам, потому что тот, кому адресовано мое письмо, был молод”.

Дальше идет моя приписка: “Звонила в военкомат Коканда, мне сообщили, что в военкомате на очереди стоят 800 фронтовиков”. Т. Персидскому предлагали жилье, но оно ему не подошло. Звонила в горком партии, райисполком. Обещали помочь.

 В каком отчаянии и гневе писал Николай Персидский свое послание погибшему товарищу, пояснений не требует. Позвонив в Коканд, я тут же написала ему, чтобы он прояснил ситуацию. Он ответил, опять обращаясь к погибшему товарищу (к сожалению, второе письмо не сохранилось). И разъяснил, что ему предлагали не жилье, а разваленную конуру. И сообщал, что свои награды отослал Подгорному.

Я писала и звонила в Коканд еще и еще. Обещали помочь... Персидский больше не откликался.

 

***

 

Уважаемые товарищи!

Произошел случай, о котором просто невозможно молчать. Я пишу о нем вам, в редакцию, потому что мне кажется, что у вас народ помоложе и как-то реагирует на искажения в нашей жизни.

Дело вот в чем. В четверг на прошлой неделе мне совершенно случайно попалась в руки газетка “За бытовое обслуживание”. Там на первой странице помещен портрет и описание жизни и подвига Героя Советского Союза Лазо Шарамшаевича Давыдова. Подается это под таким соусом: вот, дескать, такой скромный герой, и из любви к бытовому обслуживанию и “работе на свежем воздухе” стал чистильщиком сапог и с тех пор так и трудится. О, лицемеры, где и когда в Москве был свежий воздух! И как и за что можно любить наше бытовое обслуживание!

Не поверил я, что Герой Советского Союза чистит сапоги. В газете было далее сообщено, что он работает в будке у Ярославского вокзала.

Сегодня я пошел туда. Захожу в одну из будок как бы почистить ботинки и спрашиваю: “А есть тут среди вас, чистильщиков Герой Советского Союза Ладо Шарамшаевич Давыдов?“ А он отвечает: “Это я”.

Я пожал ему руку. Сидит скромный человек, и он в гимнастерке. Ну, прямо только что вернувшийся с фронта солдат. Рассказал он о себе. Как 20 с лишним лет прожил в комнате 9 метров сам пять. И так далее. У человека на глазах слезы. Нужно сказать, и у меня слезы потекли.

Подумал я (ему, конечно, не сказал): разве допустили бы во Франции, чтобы человек, заслуживший командирский крест Почетного легиона, или в ФРГ, заслуживший Рыцарский крест Железного креста, чистил сапоги и бедствовал?

Какая профанация этого высокого звания Героя Советского Союза!

Я все это говорю, потому что заслуги фронтовиков, по существу, забыты. Неужели наши руководители думают, что можно отделаться очередными пятаками и присылкой казенных, отпечатанных под копирку поздравительных открыток?

Это бездушие по отношению к участникам войны наносит огромный вред обороноспособности нашей Родины. Молодежь смеется над нашими орденами.

Матросовых больше не будет!

1967 г.

Герой Советского Союза, инвалид Отечественной войны

Я не подписываюсь. Хоть и не чищу сапоги, а нахожусь в полубедственном положении со своей жалкой пенсией. Не подписываюсь потому, что могут подумать, что хочу в этом случае и для себя чего-нибудь добиться.

Но про Давыдова Л. Ш. надо было рассказать!

 

Замечательный поэт-фронтовик Б. Слуцкий очень четко обозначил проблему. Фронтовики были не нужны Сталину, “победителю и гениальному военноначальнику”. В знаменитой речи он произнес слова: “Победителей не судят”. И, может быть, неосознанно имел в виду себя, обнаружившего в начале войны непростительные малодушие и трусость. А перед войной уничтожившего талантливую верхушку Красной Армии, чем были вызваны трагические потери начала войны. Сталин не любил и боялся фронтовиков. Причин было достаточно. Прошагав от Москвы до Берлина, фронтовики увидели, как живут другие народы, в том числе и побежденный. А в какой бедности пребывали победители, они знали не понаслышке. И рождалось желание изменить жизнь народа, воздав ему должное за его мужество! Как сказали бы сейчас, возникало протестное настроение.

Но Сталин не мог допустить новых декабристов. Делалось все, чтобы бывшие фронтовики не чувствовали себя героями, спасшими отечество. Попал в опалу маршал Г. Жуков (есть точные строки в стихотворении Бродского “На смерть Жукова”: ”Спи! У истории русской страницы/ хватит для тех, кто в пехотном строю/ смело входили в чужие столицы/ но возвращались в страхе в свою...”). Судили победителей за откровенное письмо фронтовому другу, за неосторожное высказывание, анекдот, кажущийся дерзким поступок... Лагеря пополнились фронтовиками. Подверглись депортации целые народы. Раздражение вызывал Ленинград, героически переживший 900-дневную блокаду и не сдавший город врагу. И этим по праву гордившийся. Было состряпано “ленинградское дело” о “контрреволюционном заговоре” руководителей города. И хотя смертная казнь была отменена в 1947 году, она была восстановлена в 1950-ом... Под расстрел попали не только ленинградцы, но и некоторые руководители из Москвы и других городов, в которых работали выходцы из Ленинграда. Музей обороны и блокады Ленинграда был разгромлен, многие экспонаты уничтожены. И восстановление его стало возможным только в годы перестройки. Это был процесс над городом, над героическим городом!

Процесс этот начал раскручиваться в 1946 году, в августе которого было принято постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”. Тогда подверглись репрессиям все, кто отвечал за идеологию. А потом ком покатился...

Исследователи считают, что эти репрессии – результат борьбы двух группировок в эшелонах власти. Так или иначе, такие массовые аресты и казни не могли свершиться без воли главного дирижера, повелевавшего судьбами подвластных ему людей...

Когда умер Сталин, над сотрудниками НКВД, имеющими отношение к ленинградскому делу, состоялся скорый суд. Почти все фигуранты дела, включая судей, были казнены. Все эти действия властей на десятилетия определили отношение к фронтовикам.

Чиновники быстро догадались, что герои-победители “нынче не в моде”, как написал один из ветеранов. С 1948 года день Победы был объявлен рабочим (отменив выходной в день Победы, вернули выходной 1 января, который с 1930 года был рабочим). И только к тридцатилетию Победы этому дню вернули статус праздника. Это произошло при Брежневе. День Победы стали отмечать, по сути, с 1965 года... И с каждым годом празднование становилось все помпезнее. Но стало ли легче ветеранам?

 

***

 

Дорогая редакция!

Я решил с вами поделиться фактами своей жизни, которые изложу ниже в своем письме.

1) Нам пришлось в годы Великой Отечественной войны пройти нелегкий путь в труде и голоде. Мы еще были не в призывном возрасте, и нам приходилось, и мне и будущей супруге, есть вместо хлеба настоящую траву, березовые почки и другие природные злаки. Наши отцы и старшие братья отдавали свою жизнь, у жены погиб брат, у меня двое родных погибло, чтоб росло и укреплялось наше государство.

Но следует перейти к фактам, которые существуют в настоящее время. После войны мне сразу же пришлось пойти в армию и отслужить без 4 месяцев 10 лет.

Приходилось всяко. Особенно много трудностей было, связанных с командирской работой. Командного состава не хватало, и мне годами приходилось замещать командный состав, мне, почти неграмотному человеку, так как из-за войны я не окончил даже 7-го класса.

Так вот, уважаемая редакция, получается, не совсем хорошими оказываются публикуемые статьи в нашей печати. Нам, советским людям, извините за выражение, лапшу на уши вешают, но и зарубежным есть, чем глаза замазать, не придерешься. У нас пишут и публикуют как бы правду, которой на деле не существует, на деле же существует ложь, обман, брань. И все это дается под соусом морального воспитания народа со стороны руководства.

2) Отслужив армию, я обзавелся семьей, которая появилась у меня уже в приличном возрасте, почти в последние месяцы службы. Вот тут-то и начался испытательный срок жизни, который длится по сей день.

3) Ведь семье нужен уют. А где он? В первые годы мы охотно верили в то, что трудно с жильем. И как многие другие семьи, жили, где придется, платили половину своего заработка за квартиру.

Но все у нас делается так: кому трудно, тому и нет ничего, а кому хорошо, тому делают еще лучше. А нам посочувствуют, пообещают, скажут, потерпи, это временное явление, ну, а там сам сдохнешь, не дождавшись коммунизма, особенно на местах.

Так вот, после армии я поступил на работу, на железную дорогу, где проработал 8 лет. Где через городской военкомат должен был получить семейный уют, то есть квартиру.

Скандал был большой. Собирали общее собрание трудящихся, кому дать уют. В 1965 году приезжало начальство, были на местах у каждого очередника, и решили дать тем, кто хуже живет. Мы попали в список. Послали нас на стройку жилья (после основной работы). Мы с супругой с большим желанием и охотой на этой стройке работали. Объявили, что по численности семьи получите метры. Но получили вместо квартиры дулю, как говорят на Украине, а по-русски фигу.

Поехал я жаловаться и добиваться справедливости в Москву. Был я в Доме Союзов, во 2-м подъезде. Меня хорошо приняли за то, что проехал такую дорогу не прогуляться, не чай пить, а защищать интересы семьи. Потом мне довелось побывать и в ЦК профсоюзов железнодорожного транспорта, в комнате 103, где тоже оказали большое сочувствие. И помогли даже как железнодорожнику доехать до Ярославля, то есть до своего начальства, где уже было решено уволить меня, с расчетом, если кто надумает жаловаться на них, то был бы мой пример. Москва по телефону дала распоряжение вернуть мне квартиру во что бы то ни стало. А я не успел вернуться, как меня уже уволили с работы, и иди на все четыре стороны за то, что жаловался!

Так вот, дорогая редакция, много пишется о случаях в зарубежных государствах: у них де холод, голод, нищета... А у нас чем лучше? Живем в 8 кв. метрах четверо. В бывшей после царского режима конюшне, где нет ни воды, ни туалета, да плюс совсем помещение в землю зарылось, а мы, как кроты в нем. Да и отсюда гонят.

Г. Рыбинск. пр. Ленина, 64, кв. 10

17. 05 1968 г.

П. С. За такую рукопись прошу меня извинить, а если я заслуживаю наказания, я готов его получить, вплоть до ареста. В тюрьме, мне кажется, будет не хуже, чем я сейчас живу!

 

***

 

Дорогая редакция “Комсомольской правды”!

Сколько раз пытался обратиться в вашу газету, брал ручку и бумагу. И все не решался. Я и моя семья, жена и дочь, читатели вашей газеты.

Пишу это письмо, а в моей голове такие мысли: зачем я это делаю? Кому интересна моя жизнь и мои проблемы? И я прошу вас извинить за мое письмо. За эту глупую исповедь. Но у меня нет больше сил и воли терпеть. Мне надоела моя жизнь, но я не решаюсь покончить с собой, оставив родных.

Живу я в Волгограде. Сегодня дочь Ира пошла в 1-й класс. Провожали ее с женой. Жена работает в первой смене, а я во второй. Так что в 11 встречу дочку.

И невольно вспоминаю свое детство и сравниваю. Родился я в 1930 году на Украине, в Полтавской области Карловского района (теперь он Новая Ольховатка), село Бердычь. Окончил третий класс, и началась война. Затем оккупация, и в село пришли немцы.

В моей детской памяти остался на всю мою жизнь страшный день 1943 года, в феврале месяце фронт был недалеко, шли бои и гул, рев машин, канонада.

Рано утром вошли наши солдаты в село. А в селе были немцы, которые заняли его до прихода наших, и гнали свою технику через наше село.

Наши солдаты были не в форме одеты. На ком шинель серая, кто в фуражках. Фронт был от нас километрах в 60. Или они бежали из плена, или вышли из окружения. Мы сначала не поняли, что это наши, кругом кишели немцы по деревням.

Наши солдаты остановились в нашем селе, они подбили несколько немецких мотоциклистов и машин. Немцы не ожидали, что в их тылу действуют бойцы Красной армии. А когда они опомнились, то окружили нашу деревню кольцом, и начался бой.

Мы прятались по погребам. Сколько суток шел бой я, конечно, не помню. Но это был страшный бой. Наши солдаты бились до последнего патрона и снаряда за каждый дом. А было в нашем селе около 180 дворов. Фашисты жестоко расправились с населением. Село было сожжено, а его жители уничтожены. Пленных не брали, всех расстреливали. В погреб, где мы прятались, женщины с детьми, немцы бросили лимонку.

Все вокруг горело: танки, пушки, машины и люди. Моего отца, который держал на руках маленького братишку, немцы расстреляли в упор, а когда он упал, немец выстрелил ему в голову. Это случилось на наших глазах. Мы обезумели от страха, мама потащила нас в соседний двор, где были уже женщины и дети. Мы прятались в этом дворе всю ночь. Но утром пришли немцы. Увидев нас, они всех загнали в угол двора и начали расстреливать. Убили и маму, и маленького братишку и всех, кто был во дворе. Я же, когда начали стрелять, упал вместе с убитыми. Или, может, мама меня заслонила, падая, я не помню. Пролежав рядом с убитыми на снегу, я очнулся. В это время вернулись немцы, чтобы проверить свою работу. Но меня добивать не стали. Кому-то ведь надо было хоронить мертвых. Хоронить немцы две недели не давали, оставляя трупы для устрашения живых. Я схоронил своих родных, 10 человек, во дворе моего дедушки в одной могиле, положив их штабелем.

Затем я был угнан в Германию с другими оставшимися в живых односельчанами. Были в лагерях на Рейне в городе Дунсбург, на вагоноремонтном заводе работали. А когда союзники начали высаживать десант, нас немцы оттуда вывезли и гоняли из одного места в другое. Так мы где дошли, где доехали до Берлина. Там есть черный лес (Шварц лес). Вот в этом лесу одну группу расстреляли военнопленных, а нашу не успели. Что-то им помешало.

Попали мы к англичанам, затем в городе Кельне переданы американцам. Американцы стреляли нам по пяткам и так гнали нас, группу ребят, голодных сирот! В 1945 году американцы передали нас на Эльбе нашим войскам. Помню, что наши солдаты встречали нас музыкой. Вообще на бумаге не передать, что пришлось пережить за эту войну!

По приезде на Родину меня хотели забрать в детский дом. Но я сказал, что хочу работать. Но был я ростом мал, да истощен, так что никто не хотел меня брать. Все же упросил взять меня в ремесленное училище 8. Отучился год, и в 1946 году направили меня в город Керчь, вернее, не в сам город, а в поселок Аршинцева, где Камыш Урун. Завод, на котором нам предстояло работать, был разрушен. Нас приехала группа юношей и девушек, всего 52 человека, обучавшихся в ремесленном училище 8.

В это время был голод, хотя нам выдавали карточки, но мы на них ничего не могли купить, поэтому мы их продавали и на рынке покупали что-нибудь поесть. Были в долгах перед государством до 5 тысяч рублей в старых деньгах.

Многие не выдерживали такой жизни и сбегали домой, но их судили, так как они не отработали положенные два года. А мне некуда было бежать, и я терпел все трудности. В 1952 году меня забрали в армию, а до этого я окончил 5-й класс вечерней школы.

После армии я в Керчь не вернулся, да и кто меня там ждал? А поехал в Сталинград, вернее в Красную Слободу, это вроде пригорода.

Работал, жил на квартире, потом в общежитии. Окончил 9 классов вечерней школы. Мне в ту пору стукнуло 30 лет. Семья моя погибла во время войны, был я один, как перст. И хотя не было у меня никакой базы, чтобы обеспечить семью, годы брали свое, и, думал я, вдвоем будет легче, и решил жениться. Судьба моей жены похожа на мою судьбу. Отец пропал без вести на фронте. Мать ее была с троими детьми в Красной Слободе во время Сталинградской битвы. Двое сыновей и дочь. Сыновья были убиты. Дочь была ранена осколком бомбы, но осталась жива. Вот мы и поженились, у обоих ни кола, ни двора, и помощи ждать неоткуда.

Жена с 1956 года работает на фабрике “8 марта” швеей. А мать всю жизнь работает в столовой фабрики, убирает и моет посуду. Им дали комнатку 14,7 квадратных метров. Когда мы с женой зарегистрировались, меня тоже прописали на этой площади. Родилась дочь, и стало нас 4 человека в этой комнате.

Начались скандалы, все устают и не очень здоровы, а тут маленький ребенок плачет.

Сосед наш получил квартиру, и осталась его комната 24 квадратных метра. Где только я ни хлопотал, чтобы нам дали эту комнату. Но ничего не добился. И тогда я занял эту комнату самовольно. Уплатил штраф 50 рублей новыми деньгами и еще получил обещание, что дадут 3 года тюрьмы за самовольный въезд. А сколько нервов потрачено. Жена попала в больницу. Я не могу смотреть, как моя жена с каждым днем угасает.

А что я могу сделать? Я работаю слесарем, и выше крыши не могу прыгнуть. И сам ежегодно лежу в больнице, последствия войны. А так хочется, чтобы моя дочка имела нормальные условия жизни.

Я как-то читал в газете, что в Турции один турок продал свой глаз, чтобы расплатиться за квартиру. Я тоже готов на все, готов отдать свою жизнь, чтобы моя дочь могла спокойно учиться и жить, а жена не болела и чувствовала себя хоть чуть счастливой! Говорю это не ради красного словца, все что пишу, это стон и боль моей жизни. Я проклял день и час, когда моя мать пустила меня на белый свет. Почему я остался жив, лучше бы расстреляли меня немцы в 1943 году, как моего отца, мать, братишку, или американцы прикончили своей бомбой, когда бомбили Дунсбург и наш лагерь

Жизнь моя проходит, а с ней мои годы, мои надежды и мое здоровье. Что мне делать, чтобы обеспечить свою семью. Откуда ждать милости? Я ни во что сейчас не верю, ни в бога, ни в черта.

Может, вы дадите какой совет?

Волгоград, улица Рабоче-крестьянская, дом 14, квартира 12.

Борец Михаил Федорович.

 

***

 

Дорогая редакция!

На службу в армию я был призван в 1940 году. Служил в Эстонии. Поэтому, когда началась Отечественная война, я уже на четвертый день получил боевое крещение. И каждый день бои. А в конце июля я был тяжело ранен в обе ноги, особенно тяжело в левую. С поля боя подобрали наши, уложили в повозку, а затем бросили вместе с повозкой в лесу, сильно стреляли... Потом был подобран немцами и отправлен в лагерь военнопленных. Как обращались с нами в плену, не хочется вспоминать. Как выжил? Не знаю. Пели мы там потихоньку песню: ”Неужели нам домой не вернуться, сжалься ты над нами злая судьба”. Нас освободили наши войска.

Выжил. Вернулся. 1945 год. Снят с военного учета, поставлен на учет в собес как инвалид войны 3 группы. Молодой подранок. Ничего, не я один, и не обидно потому, что увечье получил в бою за родную землю.

Очередная перекомиссия. В Кировском ВТЭК Иркутска. Группа снята. Почему? Состояние раны прежнее: в ноге около 10 осколков, нога постоянно болит, свищ гнойный до сих пор мучает. Председатель Ленинской поликлиники ВКК Гирк говорит: “Вы тут не шумите, не забывайте, что вы, инвалиды войны, сейчас не в моде!”

Ну ладно. Есть здоровые руки. 1961 год, февраль, производственная травма. Работал столяром станочником, попал кистями обоих рук в станок.

1963 год, очередной ВТЭК. Почему? Председатель Кировского ВТЭК отвечает четко, с инструкцией в руках: “Вот если бы вы оторвали третий палец рядом с двумя оторванными, то осталась бы третья группа пожизненно, а так мы ничего не можем сделать: инструкция”.

А мне что делать? По двум своим специальностям – сеточник бумажной машины, гальванист – не дает права работать медкомиссия, которую надо проходить перед поступлением на работу, так как эта работа связана с вредными условиями труда, а у меня туберкулез легких, правда пока в закрытой форме. Есть еще одна специальность: столяр, но нет для нее соответствующих рук.

Что мне делать? Идти учеником, приобретать другую специальность? Поздновато, мне 50, да и какая бы специальность мне бы подошла с моими болячками!

Устроился грузчиком. Правда, тоже условия вредные, но, спасибо рентгенологу, просмотрела туберкулез. 31 июля 1969 г.: удар по голове на работе. Диагноз: рваная рана, сотрясение мозга. Лечащий врач предупредила: “Грузчиком вам работать нельзя, ищите другую работу”. Вот я лежу в больнице и думаю: ”Что делать?” Инвалидность по ранению с меня сняли, хотя нога до сих пор болит и гноится, инвалидность по труду сняли, так как недооторвало мне пальцы. Значит и мизерной пенсии, которая помогла бы мне как-то перемогнуться, пока я найду выход, мне не положено.

Скажите, может, мне положена последняя льгота: уйти на пенсию на пять лет раньше?

И второй вопрос: врачебная комиссия не допускает к работам с вредными условиями труда. Из-за туберкулеза. А живу я в доме, который расположен рядом с комбинатом стройматериалов, рядом разгрузочная площадка, свалка, стоячее болото, смола, жить здесь невозможно, особенно в жаркую и ветреную погоду. Но районным властям до этого нет дела. Я не вытерпел, написал в прошлом году в Ленинский райсовет. Пришел депутат райсовета, составил акт обследования. А когда, спустя, может, полгода я обратился за ответом, мне сказали: “Ваше заявление утеряно”. А санэпидемстанция, обещавшая приехать, так и не появилась.

И я решил обратиться к вам за помощью. На местные власти не надеюсь, хоть они и расположены на разных улицах и называются по-разному, но отношение к людям у них одинаковое.

Довгополый А. П. Иркутск пос. Жилкино, Толевая фабрика, д. 6, кв. 1.

21 августа 1969 г.

 

Человек попал в капкан обстоятельств. И ниоткуда не получил ни поддержки, ни помощи. Ему еще повезло, что его не посадили за то, что был в плену. Тысячи военнопленных попали в сталинские лагеря. А ведь ему при начале войны шел только девятнадцатый год.

Что касается ВТЭКа, то о нем было много горьких писем. Нужно было ежегодно стоять в длинных очередях, чтобы подтвердить свое увечье и группу инвалидности. Помню отчаянное и возмущенное письмо инвалида войны, в результате ранения потерявшего ног: “Что они, в самом деле, надо мной издеваются. Или они думают, что нога у меня отрастет?”

 

***

 

Дорогая редакция!

Возвращаясь из командировки, я встретил одного человека. Инвалида Отечественной войны. Мимо этой встречи я не могу пройти равнодушно. Я решил написать вам, и если вы в состоянии, то помогите ему.

Этого человека зовут Дмитрий Пантелеевич Шарко. Родился он в Москве в 1905 году. В 1942 году пошел на фронт. В боях под Керчью подорвался на мине. Лишился левой ноги, покалечена кисть левой руки.

В Севастополе погибла его семья и его родители. Сейчас он одинокий человек.

Сойдя с поезда на станции Шулавери, мы увидели человека, лежащего на асфальте. В старой солдатской шинели. Этот человек спал в полном обмундировании на асфальте не потому, что был пьян, а потому что ему негде было ночевать.

У него нет ни дома, ни родственников, которые могли бы его взять в свою семью. Мы его разбудили, привели на вокзал. Он был болен. В груди все хрипело. С большой бородой, грязный, заросший. Просто смотреть страшно.

На мой вопрос, как он дошел до жизни такой, он ответил: “Так уж, видно, сложилась моя судьба. Ничего не поделаешь, сынок”. Была у него комнатка на базаре, но администрация Шулаверского базара заняла эту комнату под склад, а его просто выкинули. Так он очутился на улице.

Я спросил, почему он, больной, не обратился к врачу. Он ответил: ”Обращался я к нашему доктору Володе, он обещал поговорить с начальником вокзала, чтобы меня пускали на вокзал ночевать”. Но вокзал на нашей станции не отапливается, потому как пассажиров мало. Иногда заглянет туда местная молодежь, вот и все.

Разве может так быть? Бывший фронтовик, двигающийся к 70 годам, не имеет где голову приклонить и в зимнее время спит на улице, прямо на асфальте.

Когда нашей родине было трудно, он встал на ее защиту. Он пролил кровь за нее. И отвоевал нам возможность летать в космос, строить мощнейшую в мире ГЭС, да и просто жить. А теперь никому до него дела нет. Пишу и представляю, что он снова увечный и больной лежит на асфальте!

Напечатайте письмо, может, кто из его товарищей фронтовиков отзовется...

29 февраля 1968 г.

Писал вам солдат Коржев М. И.

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишет вам мать бывшего комсомольца, бывшего красноармейца, а ныне инвалида, больного шизофренией. Я хочу поведать только правду. В Великой Отечественной войне я потеряла двух сыновей. Один, Михаил, пошел на фронт и погиб под Смоленском. Другой, Алексей, тоже пошел на фронт, получил в боях контузию и вернулся живым трупом. Лежал день и ночь, не брился, не ел, очень мало пил и совсем не разговаривал с нами.

Сейчас он чувствует себя немного лучше. Но в нашей коммунальной квартире война для него не кончилась. Он страдает манией преследования.

Мы имеем общую кухню с жильцами. Он выйдет на кухню умываться (ванной у нас, конечно, нет), кран занят, пойдет в туалет, там тоже закрыто. Ему кажется, что жильцы это делают нарочно, и от этого раздражается и ему становится хуже. Мы с дочкой объясняем ему, что это не так, но он и слушать не хочет.

С жильцами поневоле возникают скандалы: им тоже за 20 лет надоело ему уступать, все работают, у всех дети.

После приказа в 1965 году относительно участников войны нас с сыном поставили на очередь на жилье. Обещают дать через 3 года. Главный врач и лечащий врач написали ходатайство в жилуправление, где просили предоставить жилье Клюкову Алексею вне очереди. Но ничто не помогает. Куда бы он ни пошел с хлопотами, никто его не слушает! А ведь он честно воевал. В 1939 году, сразу после окончания школы, был призван в армию, не успел отслужить, как началась война. Он участвовал в боях за Ленинград, был награжден орденом Красной Звезды, дошел с победой до Калининграда, после чего командир, учитывая тяжелую контузию, отпустил его домой подлечить нервы. И он пришел чуть живым, так его измотала война. Мой сын, может и не такой уж герой, но он простой защитник Родины.

В праздник Дня победы, 9 мая, я проплакала у телевизора, как сейчас у меня в памяти слова “никто не забыт, ничто не забыто”, которые для моих сыновей остались на бумаге. Как Родина позаботилась о нас? Ведь он и после контузии не ушел из армии до дня победы. А в настоящее время живет в коммуналке, в ветхом доме, каждый день треплет нервы с соседями.

Неужели кровь моих сыновей не дает нам права на спокойную жизнь?

У нас в доме плохая вентиляция воздуха, моего внука уже поставили на учет в тубдиспансер, у него в 7 лет нашли затемнение в легком!

Прошу вас опубликовать мое письмо и сообщить мне, когда оно будет опубликовано.

Клокова Серафима Поликарповна.

1967 год

 

***

 

Дорогая “Комсомолка”!

Я бы никогда не собрался написать тебе письмо, если бы не то, что со мной сейчас происходит. Мало ли у людей бывает несчастий, необязательно об этом сообщать в газету. Но я больше не могу держать все в себе, у меня просто не хватает сил.

Мой отец – инвалид Отечественной войны. Потерял на фронте обе ноги. Три пальца рук ампутировали недавно, болезнь называется облитерирующий эндартериит (надеюсь, правильно написал).

Война искалечила его не только физически, но и морально. Он трижды был женат (одна из жен – моя мама).

И вот попал в тюрьму “за попытку нанесения тяжких телесных повреждений” своей последней жене, которая моложе него на 20 лет. В семейных отношениях всегда трудно понять, кто прав, кто виноват. Жена утверждала, что он хотел выколоть ей глаза. Но не знаю, так ли это. Дали ему год сроку, и вот 1 октября он освобождается. Кажется, все позади и надо начинать жить сначала. Так мы с ним и мечтали. Ему очень хочется работать, он художник- оформитель. Я учусь на 3-м курсе радиополитехникума. Живу на той самой квартире, которую получил мой отец как инвалид войны. Здесь же живет его бывшая жена с детьми (моя мать живет в Молдавии).

И вот, как только отец освободился, начались его мытарства. Сначала он попал в больницу. Через неделю из больницы выписывают. Куда деваться? Хотел его прописать, но тщетно. Без согласия его бывшей жены не прописывают. А она согласия не дает. Без прописки не выплачивают пенсию. Жить негде.

И вот пока мы ходили по инстанциям, он ночевал в парадных, питался от случая к случаю. Ему даже не на что купить рукавицы, а его руки, больные, не выдерживают холода. Я, как мог, старался ему помочь. Но сам живу на стипендию. Но везде отказывались решить наш вопрос.

Я имею теплый угол и чистую постель, а он, безногий калека, ветеран войны, ночует по парадным! Неужели так может быть? Попробовать в Дом инвалидов?

Оказалось, там берут только ленинградцев, а у отца нет прописки.

И вот мы снова на улице. Есть еще один выход: спецприемник. Это место, куда милиция собирает бродяг, людей без документов. И вот я, толкая его в спину (он сидит на низкой коляске, которой пользуются все безногие), везу его в спецприемник. Я толкаю его в спину и думаю: “Неужели это наяву, неужели это правда?”

В спецприемнике нас не приняли, не было мест. Иди куда хочешь! В эту ночь я бросил его в сквере и убежал. Я плакал, но не мог смотреть на него. У меня сердце разрывалось от отчаянья. У него был такой жалкий вид! На этой коляске несколько досок, и к ним приделаны колесики.

Ночью ему стало плохо, и его подобрала машина скорой помощи. Сейчас его немного подлечили (у него пальцы начали чернеть) и скоро выпишут. Куда идти? На улицу? Но сейчас очень холодно. Что делать? Этот вопрос сверлит мне мозг.

Дорогая “Комсомолка”, ты не своем веку видела много человеческих несчастий. Подскажи, что мне делать? Ведь он мой отец!

Ленинград, улица Новаторов, дом 59, квартира 42.

Андреев Юрий.

 

Такая невыносимая ситуация возникла из-за того, что по советским законам осужденный лишался прописки и фактически места жительства. Если родственники, с которыми он делил жилплощадь, отказывались его прописывать по возвращении из мест заключения. То есть человека наказывали дважды: тюремным сроком и лишением жилплощади. Милиция, которая ведала пропиской, конечно, вставала на сторону родственников, так как ей были не нужны проблемные жильцы, вышедшие из тюрьмы. Да они и не имели возможности “отблагодарить” милиционера.

Надо сказать, что это положение касалось и законопослушных граждан. Если комната или квартира любого гражданина пустовала более шести месяцев, и гражданин не имел документов о необходимости по роду работы длительных командировок или нахождения на длительном излечении и т.д., то он мог лишиться квартиры. Хватало “бдительных” соседей, доносивших о таких ситуациях. Не помню, при ком отменили этот закон.

...Не говоря уже о том, что отец Юрия нуждался, как инвалид войны, в постоянном уходе и лечении. И это его право обязаны были обеспечить социальные службы.

“Kолясочники”, горькие инвалиды войны... Ужас и боль моего детства. Я видела их на ленинградской барахолке, куда изредка ходила с мамой. Прикупить что-нибудь из одежды. Как же больно и страшно было на них смотреть и как притягивали они взгляды. “Век двадцатый войной исковеркан…”

 

***

 

Уважаемая редакция!

Сначала коротко о себе. Родилась в 1922 году в городе Краснодаре. В 1943 году ушла добровольно на фронт. Воевала на 2-м Украинском фронте. В 1948 году окончила Краснодарскую школу фармацевтики и как молодой специалист по призыву комсомола была направлена на работу на Крайний Север, в город Салехард. Проработала там пять лет заведующей аптекой. В 1953 году уволилась, получив справку, в которой указывалось, что стаж работы на Крайнем Севере исчисляется один год за два. И вот по моему подсчету в июле 1969 года исполнилось 25 лет трудового стажа, и я получила надбавку 4 рубля в месяц. То есть оклад 72 рубля в месяц плюс 4 рубля надбавки, получалось 76 рублей за 25 лет работы.

А к концу 1969 года при проверке ревизором из горздрава оказалось, что моя справка устарела и надбавки северные “сейчас не в моде”, как объяснила мне ревизор. Выходит, что то здоровье, что я потеряла в Заполярье, перенося ужасы тамошней зимы, не стоят 4 рублей! А результат пребывания в Заполярье все больше сказывается на моем здоровье. Но кому какое дело до моего здоровья!

С 1954 года живу и работаю в городе Ереване. Сначала 4 года работала в пограничном госпитале, затем в разных районах Армении, а с 1963 года во 2-й детской больнице. Работа очень ответственная, как вообще у медиков. Готовишь лекарства для больных детишек, и каждая минута твоей работа сопряжена с ответственностью. Твоя ошибка может стать трагедией для маленького человека. И ее уже исправить невозможно!

Но это напряжение ответственности никак не сказывается на оплате медиков. Она просто постыдная!

Вторым наболевшим вопросом является квартирный. Как необходимо после напряженной работы прийти домой и отдохнуть в уютной квартире! А что имею я? В 1960 году госпиталь выделил мне 12 метровую комнату в коммунальной квартире, без удобств (туалет во дворе, горячей воды нет, нет и душа), с печным отоплением и девятью семействами в общем коридоре.

Я жила, молчала, думала: “Многие так живут, перетерплю”. Но в 1966 году упала в обморок на работе, получила сотрясение головного мозга, попала в больницу.

Я решила просить помощи. Куда я только ни писала: маршалу Гречко, министру здравоохранения Армении, была на приеме у секретаря ЦК Армении. Плакала, умоляла помочь мне, участнице войны, одинокой старой женщине. Но никто из них не дрогнул, и когда я пришла в Горздравотдел, секретарь вернула всю мою переписку с визами и регистрациями. Я готова была кричать от отчаянья и возмущения.

Каждая передача по радио, телевидению об участниках войны трогает меня до слез. И так больно делается на душе. Почему же ко мне отнеслись так черство? Нет, я не хочу представить себя героем. Я простой человек. Но когда нужно было Родине, я шла на фронт, ехала в Заполярье. Везде работала честно. Осталась одинокой. Вот поговорила с вами, и стало легче на душе. И представила, что вы добрыми глазами смотрели на меня. Но можете ли вы мне помочь?

Ереван, 15, улица Исакова, дом 8.

Богомольной Саре Мушеговне.

22 января 1970 г.

 

Война забрала ее молодость. А, может, ее любимый погиб в бою. И не было у нее возможности создать семью. Самоотверженная работа – все, что ей осталось! И за все за это государство обрекло ее на вечную коммуналку! Сколько мне приходилось встречать таких женщин, одиночество которых было причиной того, что их вообще не ставили в очередь на жилье! И тем решали их судьбу...

 

***

 

Заместителю председателя Верховного суда СССР тов. Теребилову В. Н.

Министру общественного порядка тов. Щелокову Н. А.

копию в редакцию газеты “Комсомольская правда”

От Трофимова Георгия Григорьевича. Инвалид Отечественной войны, доброволец с первых ее дней, член КПСС с 1941 года.

Товарищ заместитель председателя верховного суда СССР! Обращаюсь к вам, надеясь на ваше справедливое решение по поводу оскорблений, которые пришлось мне пережить в 65-й милиции Куйбышевского района. Оно по сей день мучает меня. Полковник милиции Воробьев М. А., он же начальник отделения, оскорбил меня физически и морально, зверски бил меня. Унизил мое человеческое достоинство, угрожал расправой, если я вздумаю жаловаться.

Я попал в его руки по жалобе жены, написать которую надоумила теща, чтобы сделать мне больно. В тот момент, когда они меня забрали, я был болен с высокой температурой, имел больничный лист.

Воробьев выхватил мой больничный и разорвал его на моих глазах. Бил меня по голове, пока не пошла кровь. Ответить или защититься я не мог, меня держали трое. И у меня была высокая температура. Воробьев увидел у меня армейский кортик. Он снял его с ковра, на котором тот висел, и забрал его себе. Отобрал у меня золотое кольцо с пальца, бумажник с деньгами и документами. Обращался со мной хуже, чем с врагом.

Расскажу все по порядку.

В 1967 году у меня умерла жена, с которой я прожил 19 лет. Остался я с двумя сыновьями одному 17, другому 5. Нужна была в доме хозяйка. Да и маленького сына надо воспитывать. Попытался снова завести семью. Необдуманно женился, что ж, бывают ошибки. Кто прожил без них?

Жену взял с двумя детьми. И с тещей. Жизнь у нас не заладилась, не ужились с тещей. Бывали семейные ссоры. И вот во время одной ссоры, конечно, только словесной, драк я никогда не допускал, теща в порыве ненависти ко мне, уговорила жену написать на меня кляузу в милицию.

Так я попал в руки к Воробьеву. Я стал говорить ему, что я не преступник и он не имеет права меня бить и оскорблять. На что он дал мне пощечину и велел отобрать все вещи и отправить меня в камеру. Я сказал, что в камеру не пойду, это позор и я не преступник.

Отказавшись идти в камеру, я всю ночь просидел на скамеечке возле дежурного милиционера. Утром, когда пришел Воробьев, я сказал ему, что за такое обращение он ответит! Он плюнул мне в лицо и крикнул: “Сажайте на машину и везите в суд. Я ему покажу, как свободу любить!”

Когда привезли в суд Куйбышевского района, я попросил судью судить меня быстрее, так как я очень плохо себя чувствую. А где больничный, спросил судья. Его отобрали в милиции. Ну, тогда я не могу вас отпустить. И присудили мне 15 суток!

Повезли в Бутырскую тюрьму, но там, смерив температуру, меня не приняли и отправили обратно в милицию. Когда меня увидел Воробьев, он злобно сказал: “Пусть идет домой, выздоровеет, я его заставлю срок отбыть!”

Шел я домой и не чувствовал себя человеком. Все было дико. Не хотелось жить. Я шел униженный, оскорбленный, избитый и никак не мог понять, что это случилось со мной, ветераном войны, отцом двоих детей, человеком, коммунистом. Шел и облизывал с губ соленые слезы, которые бежали по щекам и скатывались мне за воротник. Я шел, часто останавливался, и почему-то вспомнился фронт, вспоминал фильмы, где фашистские изверги издевались над узниками лагерей. Все переплелось в голове. В эти минуты я готов был повеситься, так все стало тошно в жизни.

Как пришел домой, помню, плакал мой сынишка, прижался ко мне, и мы заснули.

На утро жена поцеловала меня и заплакала. Она растерялась, ей стыдно было за свою писанину, и она не знала, как все исправить. Меня положили в больницу, где я долго пролежал на излечении. Вернувшись из больницы, через некоторое время я развелся с женой. Ушел со своим сыном, с ним и живу по сей день.

Воробьев знал все мои обстоятельства и переживания. Знал, что я в расстройстве. Когда я звонил ему по поводу вещей, он отвечал уклончиво. Их мне до сих пор не вернули, ни кольца, ни кортика, ни бумажника.

Прошу вас призвать к порядку Воробьева, действия которого позорят звание милиционера.

Ответ прошу сообщить по адресу:

Москва, с. 77, Средне Первомайская улица, дом 7, квартира 16,

Трофимову.

1968 год

 

***

 

Редакция “Комсомольской правды”

Я обращаюсь к вам с просьбой помочь мне в жизненно важном вопросе. Мне уже полвека жизни. У меня 30 лет трудового стажа: более четверти века я работаю в школе, шесть лет отслужил в армии, Участник Великой Отечественной войны, защитник Родины и справедливой жизни, награжден орденами и медалями.

Но живу я в тяжелых моральных и материальных условиях. Дело в том, что у меня нет жилья. За свою жизнь я сменил около двух десятков частных комнат.

Это дорогое удовольствие, а у меня на иждивении престарелая мать, которая никак не дождется, когда сможет ко мне переехать. Ей нужны помощь и присмотр. Сколько я писал, просил о жилье, унижался! Ответ один: “Свободной площади нет”. Как же нет, если постоянно кому-то дают!

А квартирные хозяева, это отдельный разговор. Одна хозяйка выбросила мои вещи в сентябре. И мне пришлось, пока искал жилье, жить под открытым небом целый месяц. В другой раз пришлось жить в аварийной комнате, совмещенной с кухней, площадью 9 квадратных метров.

Чтобы быть хорошим учителем, надо самому постоянно учиться. Много читать.

И быть в хорошем настроении, быть оптимистом. А когда такие условия, когда сегодня есть, где голову приклонить, а завтра ты не знаешь, что придет в голову хозяевам!

Я люблю свою профессию. И хочу в ней совершенствоваться, так помогите мне, прошу вас! Неужели я, бывший фронтовик, учитель, не заслужил крыши над головой?

Пятигорск Ставропольского края, улица К. Хетагурова, дом 76, школа интернат № 1.

Шерстобитов Г. П.

1968 год.

 

Знаю: души всех людей в ушибах...

Н. Г.

 

“Я взглянул окрест себя и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала...” (Радищев, “Путешествие из Петербурга в Москву”) и потребовала от меня какого-то действия.

Нет, это не экскурс в 18-й век, это впечатления от картины жизни нашей. Эти картины и побудили меня написать столь дерзостное письмо. Кому? Всем добрым людям, которые могут собрать свои силы во единую силу, и помочь нам сделать большое и доброе дело.

Это письмо – крик ужаса, сигнал о помощи, протест против мерзости и убожества, это, наконец, требование людей человеческого к себе отношения!

Я закончила в этом году Куйбышевский медицинский институт и была направлена на работу в Мордовскую АССР. В министерстве здравоохранения Мордовии я получила назначение в Старо-Шейповскую центральную районную больницу. Обратите внимание: не в участковую, а в центральную больницу. Я поехала на место назначения. Дорога была ужасной. Соседи пассажиры рассказали, что иногда на ухабах переворачиваются автобусы. Несколько раз душа моя замирала, и я мысленно прощалась с жизнью, когда этот большой автобус сильно наклонялся над оврагом, тянущимся вдоль дороги. Село показалось на 77-м километре от Саранска.

Итак, я фтизиатр и педиатр. Работаю в больнице уже третью неделю.

Утро. Обход больных в стационаре. В палату входят сразу три врача. Педиатр, который подходит к ребенку с эпилепсией; терапевт, направляющийся к терапевтическим больным; хирург, спешащий к послеоперационным пациентам.

Комната наполняется тихим гулом: разговаривают сразу 6 человек, так как беседуют три врача с тремя больными. Тщетно пытаюсь услышать изменения перкуторного звука. Далее терапевт просит, чтобы мужчины отвернулись, так как ему необходимо осмотреть больную женщину. Вы, наверное, уже догадались, что дети, женщины и мужчины лежат в одной палате за неимением мест.

Больница так стара, что сегодня неспособна удовлетворить потребности населения. Мест всегда не хватает. Больницу ремонтируют ежегодно, тратя на это немало денег. Но ремонт не может изменить ситуацию. А только ее ухудшает. Как? Поясню. Поскольку ремонт длится все лето, а люди, представьте себе, болеют и летом, то врачам приходится работать в ЧУДОВИЩНЫХ условиях.

Кончив обход больных и сделав назначения, отправляюсь в “поликлинику”. И на минуту замираю от изумления. А в душе рождается уважение к моим коллегам, людям в белых халатах, героически работающих в этом аду. В комнате, отведенной для приема больных, умудрились устроиться 4 врача (считая меня), 4 медсестры, бухгалтер, машинистка, медстатистик и четверо больных.

А если учесть, что к педиатру дети ходят с мамами, то можете представить этот прием. Я не сказала о размерах этой комнаты. Я их точно не знаю, но что она менее одной четвертой кабинета министра здравоохранения Мордовской АССР т. Назаркиной, это точно.

Хочу описать подробнее, как мы в этой комнате работаем. Комната полна звуками, разнообразие которых может за один день здорового человека сделать больным. Громко стучит машинка. Бухгалтер пронзительным голосом требует ответить Кудым. “Это Кудым? Нет? Дайте мне Кудым”.

Кудым отзывается в моей голове, как удар колокола.

Из угла, около печки, раздается пронзительный крик. Это мой маленький пациент протестует против шпателя, которым я осматриваю его горлышко. Нет ничего удивительного, детки не любят эту процедуру. И не только эту. Да и обстановка в комнате делает его неспокойным.

Терапевт осматривает женщину и кричит просунувшему голову в дверь мужчине: “Нельзя, нельзя, здесь женщина неодетая”. В это время другой терапевт осматривает женщину с остроконечными кондиломами, специалиста дерматовенеролога нет, и терапевт выполняет и его функции.

Наконец все женщины вышли, детки тоже, и ко мне на прием заходит мужчина, страдающий активной формой туберкулеза.

Я слушаю легкие, сердце. Рядом педиатр принимает здоровых детей, явившихся на обязательную прививку. Я ловлю момент, когда освобождается кушетка, устремляюсь к ней, стараясь по дороге ни на кого не наступить, укладываю на кушетку больного. Необходимо пропальпировать его живот. Ему трудно лежать, он задыхается, у него одышка. Потом он начинает громко и мучительно кашлять. У него открытая форма туберкулеза, а в комнате 16 здоровых людей, в том числе и детей. Так есть ли смысл в моей работе? То, чем я занимаюсь, является преступлением, так как при приеме моего больного происходит рассеивание туберкулезных бацилл.

Я говорю об этом главному врачу. Он разводит руками: “Что я могу сделать, свободных кабинетов нет”. Больница старая, маленькая, больше похожа на свинарник. Но стоп. Свинарники выглядят лучше: они сложены из кирпича. А наша больница из бревен, во многих местах прогнивших.

Так почему не строят новую больницу? И уже 5 лет сиротливо наклонился башенный кран над недостроенными стенами. Уже 5 лет, как были отпущены государственные деньги. Но, как говорится, воз и ныне там. Министерство здравоохранения ссылается на то, что летом все строительные силы возводят фермы и свинарники. Вот придет зима, тогда продолжим возводить больницу. Врачи грустно комментируют: “Стены, возведенные зимой, уже разрушились. Пришлось их строить заново, чтобы они вновь развалились от дождя, ветра, солнца”. Что же это за сказка про белого бычка? Разве не знает любой хозяин, что над стенами должна быть сооружена крыша!

Хирург рассказал мне, что зимой в больнице адский холод. А в комнате, в которой он ведет прием, одновременно принимают стоматолог, отоларинголог, и эта же комната служит и чистой и гнойной перевязочной! Такое мне бы даже в страшном сне не приснилось.

Однако продолжаю прием. Стук машинки, крик ребенка, бормотание женщины-мордовки, пытающейся по-русски рассказать терапевту о своих болячках. Но вот длинный день закончился. Пробираюсь к выходу, осторожно, чтобы никого не задеть. Погода испортилась. Ведь “наше северное лето карикатура южных зим”. Пронизывающий ветер, моросит дождь, а у поликлиники, дрожа и синея под открытым небом, ждут своей очереди к врачу больные женщины, старики, дети.

Я иду к стационару и думаю: “Снится мне все это, что ли?”

Но нет, не снится. Бреду дальше и вспоминаю, что года четыре назад в газете или журнале я прочла радостное сообщение, что в селе Старое Шайгово Мордовской АССР выстроена и пущена в эксплуатацию новая благоустроенная больница. Но это была наглая ложь!

Во мне тихо зреет негодование и ненависть к высокопоставленным чиновникам. Если бы они видели посиневшую от холода женщину с сердечно-сосудистой недостаточностью, ожидающую под открытым небом очереди к врачу, или мать с ребенком с высокой температурой, которая 4 часа везла его по скверным дорогам из дальнего села, чтобы мы спасли его! А мы не можем госпитализировать этих людей, нет места! Неужели у вас сердце не дрогнуло бы? Опасаюсь, что нет. Ведь это не ваша мать, это не ваш ребенок. Свою мать и своего ребенка вы везете на “Волге”, в специализированную больницу, в ВАШУ больницу для избранных, для элиты. А чем вы лучше людей, ждущих своей очереди смирно и терпеливо. Вы хуже их. Я ненавижу вас и не боюсь об этом сказать.

Где у министра здравоохранения простое чувство стыда? Ведь он направляет молодых специалистов в такие трущобы, даже не предупреждая! Нет, я не жалею, что приехала. В своей Куйбышевской области, надеюсь, я бы не увидела ничего подобного! Но я сочувствую своим коллегам и буду трудиться рядом с ними.

Но ни на долю секунды я не задержусь здесь после положенного трехлетнего срока. А пока буду работать, как велит мне долг.

Я шла в гостиницу, в которой остановилась, так как в предоставленной мне комнате необходим капитальный ремонт, так вот я шла, и негодование, чувство оскорбленного достоинства, возмущение таким равнодушием к людям смешивалось с чувством бессилия.

А вокруг в природе царило мудрое спокойствие. Зеленели мокрые холмы, желтели поля с нескошенным хлебом, и мрачно и медленно ползли по небу тяжелые, темные тучи, поливая притихшую землю дождем....

Р. С. Если вы не опубликуете это письмо полностью, не выбросив из него ни одной запятой, я, кажется, утрачу веру в добрые силы на земле, реально существующие.

Врач Алдарова Людмила Петровна.

29 августа 1969 года.

 

***

 

Прокурору РСФСР

Копия в газету “Комсомольская правда”

Я работаю на фабрике мотальщицей, мне 16 лет. 22 июля 1967 года меня ударила по щеке рукой директор нашей фабрики Трантина А. Г.

Дело было так: к нам в общежитие пришла директор Трантина с экономистом планового отдела Морюховой. Было 6 часов утра. Она ворвалась в общежитие и стала с криком и шумом поднимать проживающих в общежитии девушек и выгонять нас на работу, хотя был выходной.

Она стащила с меня одеяло. Я притворилась спящей и отвернулась к стене. (Спать очень хотелось.) Моя подруга Зайцева Нина набросила на меня одеяло, но директор вновь сорвала его и ударила меня по щеке и грубо сказала: “Ты еще сонной притворяешься!” После чего ругалась с девочками. На работу мы не пошли, а разбежались кто куда.

Директор т. Тарантина до сих пор обращается с нами, молодежью, по-хамски, считает нас за животных, а не за людей, поэтому я не хочу, чтобы избиение меня осталось безнаказанным. Прошу вас, тов. прокурор, привлечь нашего директора к суровой ответственности за то, что она меня ударила. Свидетель моя подруга.

Владимирская обл., город Муром, фабрика им. Войкова.

Климова Татьяна Петровна.

1967 год

Уважаемые товарищи!

“Комсомольская правда” нередко свои страницы предоставляет рассказам о жизни и труде молодых рабочих. Я много читал о том, как чутко и внимательно встречают вчерашних школьников в заводском коллективе, как помогают им стать полноправными членами рабочей семьи, полюбить свою профессию.

К сожалению, мое вступление в жизнь не сопровождалось ни вниманием, ни чуткостью. То, с чем мне пришлось столкнуться, несовместимо с понятием даже простой порядочности.

В августе 1967 года после окончания средней школы я поступил на Рязанский станкостроительный завод учеником токаря. Рязанский завод – один из крупнейших в стране, он поставляет продукцию во многие зарубежные государства. Вопросами обучения ведает отдел технического снабжения, куда я и был зачислен.

Сразу послали на уборку картофеля в Сараевский район, там я находился весь сентябрь и начало октября. А в ноябре наш отдел упразднили. Таким образом, не получив достаточной подготовки, не говоря уже о разряде, ученики нашей группы были направлены в цеха. Лишь трое из нас: Фроловский, Троицкий и еще один попали в 34-й и 35-й цеха, где им дали станки и создали хорошие условия для работы. Правда, такое исключение для них, как в отрыве от остальной группы и посылке в хорошие цеха, было сделано по блату.

Остальные ребята: Карасев, Луковников, Новичков, Никитин, Бобков и я были назначены в 20, 22, 24-й цеха, где начальником т. Носов В. Е.

Мастер Хвостов, к которому прикрепили Луковникова, Карасева и меня, сразу заявил, что мы ему не нужны. Но начальник цеха пригрозил мастеру увольнением, и Хвостов вынужден был рассовать нас кое-как учениками к рабочим. Наше обучение заключалось в том, что мы стояли, смотрели на работу других, нам же не разрешалось работать на станках.

Меня прикрепили к ученику токаря Захарову на большеразмерный станок, на котором до 18 лет работать не разрешается. А как же учиться? Вприглядку?

Кстати, несовершеннолетним работать в 3-ю смену запрещено, но мы работали.

Так наше “обучение” продолжалось до конца декабря. Потом мы около месяца занимались сборкой антенны, выполняя работу слесаря. Так, не сделав своими руками ни одной детали, мы сдали экзамен на квалификацию токаря 2 разряда.

По оплошности меня не внесли в список сдавших экзамены. Я это обнаружил, когда моя получка оказалась 10 рублей. Сколько я ни доказывал, что сдавал экзамены вместе со всеми, что они подтверждали, никто меня слушать не стал. 20 марта я сдал экзамен повторно, получил разряд. И никто даже не извинился передо мной.

В начале февраля меня перевели к мастеру Евдокимову. Но мастер Евдокимов заведует штамповочным участком, токарных станков у него ВООБЩЕ НЕТ.

Поэтому большую часть времени приходилось ждать, когда на другом участке освободится токарный станок. Но если приходил рабочий с этого участка, приходилось станок освобождать.

Стали меня ставить на неисправный станок, на котором никто не хотел работать. В нем при работе продольной передачи самопроизвольно включалась поперечная, и наоборот, заедала пиноль задней бабки и т.д. Что поделаешь, приходилось работать на этом станке, который то и дело ломался. Пока его чинили, мне невольно приходилось простаивать.

Я неоднократно говорил Евдокимову, что не удовлетворен такой работой и скудным заработком 35, 40 руб. за февраль, а за март всего 20.

Мастер не обращал внимания на мои слова или просто грубо ругался. Он также оставался глух к моим просьбам заменить сносившиеся кулачки или резец на станке. И я мучился, пытаясь обтачивать детали негодным резцом.

Однажды я обратился к Евдокимову с просьбой помочь мне выяснить причину частой поломки отрезных резцов. Но мастер только сказал с издевкой: “Эх ты, токарь!” и даже не взглянув на станок. Причину поломки я выяснил в конце концов сам: стесались кулачки, но новых Евдокимов и не подумал мне дать.

В цехе нельзя оставить без присмотра даже на короткое время инструменты. У меня пропадали резец, штангенциркуль, патрон с централкой, стоило хоть на минуту отойти от станка.

Неоднократно случались кражи из раздевалки. У меня, например, утащили новую меховую шапку за 16 руб.

Прошло 9 месяцев со дня моего поступления на завод. Но условия работы не улучшились. И я решил перейти в другой цех.

Я обратился к начальнику цеха Носову В. Я. и объяснил причину своей просьбы. Мастер Евдокимов, присутствовавший при разговоре, все мои объяснения назвал неправдой и обвинил меня во всех смертных грехах.

Носов не дал труда выслушать меня до конца, называя отсутствие станка для работы нормой, а зарплату в 35 рублей достаточной для меня. Мои намерения объясниться Носов и Евдокимов прервали нецензурной бранью.

“Почему вы не хотите меня выслушать, зачем унижаете меня? ” – спросил я. – “Конечно, вы начальники, а я начинающий рабочий, но я тоже человек, такой же, как вы”. В ответ Носов площадно выругался и прибавил: “Какой же ты человек?!”

Переводной лист он подписать отказался и посоветовал уволиться с завода. Мастер Евдокимов на это ехидно усмехнулся, прибавив: “Больно ты грамотный! Вот теперь много заработаешь”.

Мне было обидно и неприятно видеть, как два солидных человека, руководители, унижают меня и при этом теряют свое достоинство.

На другой день я попытался получить у Носова переводной лист, но он вообще не стал меня слушать и вытолкнул меня из кабинета.

А на другой день на доске приказов вывешен приказ, подписанный Носовым, где мне объявляется выговор с угрозой увольнения за... неподчинение распоряжениям. Выговор совершенно необоснованный!

Начальник цеха Носов в стремлении меня унизить доходит до того, что, встречаясь со мной, отпускает оскорбительные замечания по поводу моей внешности!

Я вынужден оставаться работать в этом цехе, что для меня просто мучительно.

Я убежден и не сомневаюсь в том, что никто не имеет права унижать достоинство другого. И никакая самая высокая должность не избавляет от необходимости быть человеком прежде всего, и никакое самое высокое положение на служебной лестнице не должно ограждать от необходимости отвечать за свои ошибки. Или лозунг “Человек человеку друг, товарищ и брат” это только демагогия?

С радостным, светлым чувством встречал я начало своей трудовой биографии. И какие равнодушные, заскорузлые руки встретили меня у рабочего порога!

У меня такое чувство, словно прошлись по душе ногами в грязных сапогах.

Как могли такие люди, как начальник цеха т. Носов и секретарь парторганизации мастер цеха Евдокимов оказаться руководителями заводского коллектива, членами КПСС? Командиру производства, коммунисту особенно необходимо руководствоваться в работе принципами советской морали.

Нет, ни Носов, ни Евдокимов не поколебали моей уверенности в конечном торжестве хорошего, ведь не такие люди определяют характер и дух нашей жизни!

Но сколько я пережил, да сейчас мое положение, я бы сказал, довольно плачевное.

Так помогите мне, поставьте все на свои места и я наконец смогу найти удовлетворение в своем труде и смогу с полным правом гордиться прекрасным званием “рабочий человек”.

 

С комсомольским приветом Степанов Александр Николаевич, токарь Рязанского станкозавода.

Город Рыбное, Рязанской области. ул. Прогресса, дом 7, квартира 1.

19 апреля 1968 г.

 

***

 

Дорогая “Комсомолка”!

В школе меня избил учитель по физкультуре Алимперов А. Каждый день за 10 минут до начала занятий у нас в школе проводится зарядка. Забота о нашем здоровье. Происходит это так: Алимперов заходит в классы и выгоняет всех в коридор.

Мы выходим и выстраиваемся, кто где хочет. А потом начинаем махать ногами и руками, кто как может. И так каждый день. В этот раз там, где я стоял, было тесно, и я решил перейти в другое место.

Алимперов, заметив, что я перехожу, со злобой закричал на меня: “Эй ты, а ну иди сюда!” Я не подошел к нему, потому что знал: он ударит! И ударит обязательно в солнечное сплетение, под дых, чтобы не было синяка, но было больно... Он всегда так делал другим.

До случая со мной он ударил Петьку Стрельцова, слабого, маленького роста мальчика, который от удара упал и заплакал. Вот поэтому я и не стал к нему подходить. Тогда он, злой, вытаращив глаза, сам подошел ко мне. Я мог бы просто убежать, но я постыдился товарищей и девочек из класса, скажут: “Витька – трус”. Он подошел ко мне, а я стоял и делал изо всех сил спокойный вид, хотя и знал, что будет дальше. Мой вид еще больше разозлил его. Он резко и сильно ударил меня своим любимым способом в живот под дых. У меня захватило дыхание. Когда я отдышался, я ему сказал: “Вы за это ответите!”

Он схватил меня за воротник и поволок в учительскую. В учительской никого не было. Я смотрел на него с презрением. Тогда он толкнул меня и заорал: “Почему так смотришь! Вот как дам и глаза выбью!” И сделал из указательного и среднего пальцев рогатку и размахнулся, как это обычно делают хулиганы. Тут уж я дал волю слезам.

В школе, в которой я учусь, бьют сильно и жестоко. Отец тоже может меня побить, только не так, чтоб искалечить. Он не ударит меня при людях, потому что знает, что мне будет стыдно и унизительно. А если и ударит, то только ремешком и только дома, а не в присутствии всего класса, мальчиков и девочек.

Я комсомолец, был и пионером и читал пионерскую газету и читаю комсомольскую, и смотрел много кинофильмов. И нигде не видел и не читал, чтобы в ХХ веке, даже и в капиталистических странах, били в школе учеников. А меня, комсомольца, избили при социализме. Избивали и других, избили и меня. И никогда теперь не поверю в то, что я свободный человек. Били рабов и бьют меня, значит, нет разницы, и меня не защищает закон.

Ученик 8 класса. Азербайджанская ССР, город Сальяны, поселок Чуханлы, военная часть 03710.

Власов Виктор Сергеевич, ученик 8 класса.

Авг. 1968 г.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Я член бюро комсомольской организации класса. Поскольку класс наш 10-й, то надо писать характеристики для дальнейшей учебы и работы. И вот надо было написать одному нашему однокласснику. А что мы могли написать, если он все время, сколько я его знаю, был пассивным. Никогда никто не услышал от него дельного предложения или совета. А если надо сделать что-то после уроков, то его с трудом удавалось удержать в классе, а уж об участии в какой – то деятельности комсомольской я не говорю. Учился он неплохо, но мы знаем о его замечательных способностях по математике, а у него по математике только троечка. Вот судите сами, могли мы написать, что он активист, запевала, усердный ученик? Нет. Написали, как есть.

Но потом нам пришлось услышать от старших товарищей: ”Таких характеристик не дают”. А через некоторое время наш новоиспеченный общественник, примерный комсомолец и ученик с торжественной улыбкой вошел в класс, держа в руках новую характеристику, которую ему дал директор школы.

И он смеялся вместе с другими ребятами, глядя в мою сторону и показывая на меня пальцами. А потом он подошел ко мне и сказал, что так жить, то есть по правде, я все равно никогда не смогу. Привыкай, говорит, к реальной жизни...

А сейчас я должна написать характеристику одному “Ивану”. Он еле перебивался с тройки на двойку. Ни в чем хорошем не участвовал. Так что я должна писать? То, чего не было, не напишу, а напишу все, как есть. Исправят. И вообще, я все чаще слышу суждения, что у жизни свои законы и на правде далеко не уедешь! Вот и в институт, я слышала, не поступишь, не имея 300 рублей.

А ведь учителя нас другому учат! Выходит мы, ученики, как растения в теплице? Ветерок жизни на нас не дует, пока мы в школе?

Я много читаю. Мне понравилась книга А. Кузнецова “Продолжение легенды”. В ней утверждается, что хороших людей на свете все-таки больше! Но я стала в этом сомневаться. Ведь везде только и слышишь: кто приспособится, тот и живет.

Я не уверена, что вы ответите на мой вопрос. Но буду очень рада, если это случится.

С комсомольским приветом, Краснодарский край, Кореновский район, ст. Дядьковская, ул. Ленина,

Захаренко Светлана, 10 А класс.

1968 г.

 

Авторы этих писем добиваются права человека на достоинство. На самостоятельную позицию. Против двойной морали. Против вопиющего попрания своих прав. После столкновения с реальностью, противоречащей официальной морали, навязшим в зубах лозунгам, у них души '“в ушибах”!

 

***

 

Дорогая редакция!

Обращаюсь к вам впервые. Опишу о своей жизни на работе. Пришел я на завод “Стройдеталь” в декабре 1965 года, сразу после увольнения из армии. Решил остаться в Москве, так как необходимо было учиться, а Москва для этого, я думаю, самый подходящий город.

Проработав два месяца, был поражен систематическими выпивками на работе. Как получка, так завод превращается, грубо говоря, в пивную. Люди (есть исключения, конечно) только и ищут, где выпить или “подлечиться”, как они говорят. Начинаются поиски денег. А так как я неженатый, то часто обращаются ко мне, кому рубль, кому три. Поначалу я не отказывал, неудобно было, я же только пришел на завод. Сам мастер Демидов Г. В., не забывая о делах производственных, редко ходил трезвым. Если где встретит распивающих на работе, получает стакан в зубы и спокойно уходит. Минимум 5, 6 рабочих дней в месяц проходят так. С аванса 2, 3 дня и с получки. А бывает, что и халтуру “зашибут”, ну и...

Меня задевало, что вроде бы не пью на работе, работаю старательно, заработок у всех одинаковый – 130, 135 рублей. (Имею в виду сварщиков.) Вроде бы и неплохие заработки, но я же работаю полный месяц, а они днями пьют. Заел меня червь сомнения. Что-то здесь нечисто. 30 апреля после работы угостил я мастера и бригадира водкой. И мой заработок за апрель вырос до 143 рублей.

Рабочие участка возмущались, что я работаю 3 месяца, а стал зарабатывать больше их. Намекали на нашу совместную выпивку. Но все обошлось. Я сделал вывод, что с мастером лучше ничего общего не иметь. Продолжаю работать, как и начал. И все потекло по старому руслу.

В июле я взял отпуск, завершил свои дела по поступлению в техникум и был отозван на завод в виду срочных работ. У нас на заводе два цеха, расположенных в разных концах города. Деревообрабатывающий цех по адресу 2-й Вятский переулок, 20, и наш цех металлоизделий по адресу Старопетровская улица, дом 9 “А”.

Так вот, деревообрабатывающий цех из-за нехватки древесины не мог дать продукции по плану. А нашему цеху поступил крупный заказ на изготовление “пирамид”, то есть крупных металлоконструкций. Руководство решило выполнить план за счет этого заказа. Нам, конечно, ничего не объяснили (это я узнал позже), а только все подгоняли, “давай, давай”! Ну, мы и дали.

Работали без перекуров, частенько задерживались и после работы. Правда, я, занимаясь парашютным спортом, отпрашивался на три дня. И, хотя мастер ругался и не отпускал, я уходил. В конце концов я был вынужден бросить парашютный спорт. Ну, это неважно.

Когда подписывали наряды, то в них были все те же 130 рублей. Но я пропустил 3 дня, и мне было не до возмущения. Но я чувствовал какую-то несправедливость.

Решил я попробовать работать без усердия, так как материальной заинтересованности нет. В ноябре 1966 года попробовал работать спустя рукава, тогда и стал выпивать на работе. Когда подписывали наряд, то получилось все те же 130 рублей. И надо бы мне промолчать, да в горячке высказал бригадиру: “Зачем вкалывать, когда можно работать спустя рукава и получать столько же?”

Дошли эти слова до мастера. Понял я, что надвигается гроза, придется мне пострадать, и уж наверняка и материально.

Решил идти на приступ. Затребовал у мастера, чтобы он вместе с работой выдавал наряды. Одновременно поступил большой заказ. Наряды он мне писать не стал, но расценки на этот заказ я просмотрел, хорошо с ними ознакомившись. Одновременно я увидел расценки на изготовление пирамид, которые мы изготавливали в ударном порядке, и ахнул. Сварка этих пирамид стоила 19 рублей каждая, а мы подписывали наряды по 4 рубля! Но не стал возмущаться, дело прошлое, не поправишь. Нажали на выполнение нового заказа. Да и мастер поощрял нас за такой интенсивный труд. Дошло дело до нарядов. Мастер стал упираться, не желая заплатить нам по-честному за проделанную работу. Но мы настояли, и он вынужден был заплатить по 180 рублей.

Но в следующем месяце были другие работы, расценок на которые мы не знали. Отказываться не будешь, а расценки мастер не говорит. И закрывает наряды, как хочет, подгоняя всем заработок к 130, 140 рублям. Мы молчим.

Слава богу, в мае 1967 года он собрался на пенсию. Скинулись по 50, купили подарок и отправили его на заслуженный отдых. Гора с плеч свалилась! Но надвигалась новая беда. Из-за отсутствия кандидатов на место мастера был назначен некто Сапронов Юрий.

Возраста немного за 30, образование 10 классов. Выходец из нашей среды. Коммунист. Работал у нас на заводе слесарем. Довольно развитый в производственном отношении. Умело разбирается в чертежах. Но пьет, как на работе, так и в других местах.

Когда вступал в партию, мне кажется, у него были благие намерения. Но, столкнувшись с трудностями, сделал вывод: никуда не лезь, в чужие дела не суйся, делай так, чтобы тебе было хорошо и начальству тоже. Он это крепко усвоил.

Женился, стала нужна квартира, выбился в председатели заводского комитета, получил квартиру (в обход людей, стоявших на очереди раньше него) и успокоился.

Через год вышел из состава комитета, все профсоюзные заботы перестали его тяготить. На бригадирском поприще не стал нервы себе портить, встретившись с махинациями мастера, решил и этот пост покинуть. Работал потихоньку слесарем, получал в среднем 150 рублей, и все, полный порядок. А что? Квартира есть, заработок нормальный, в семье все спокойно, живи потихоньку.

Одна забота – партийные собрания посещать, да и то можно не всегда. Ковыряйся себе потихоньку, между выпивками. Замечу, что он был заводилой выпивок на работе. Денег у него было больше, чем у других, да и от халтуры имел. Поговаривал о поступлении в институт, да так разговорами все и кончилось.

Вдруг представилась возможность стать мастером. Он сомневался, оклад всего 90 рублей. Но и здесь выкрутился, мастером стал только при условии среднесдельной оплаты. Работа мастера тоже не из легких. Надо каждому рабочему угодить, начальству тоже, составлять отчеты, закрывать наряды, да, главное, производством руководить надо.

И здесь он не растерялся. Для учета металла поставили учетчика, для руководства производством вызвали с пенсионного отдыха мастера. Ну, а нашему Сапронову осталось только приглядывать за подчиненными.

Не знаю, на каком основании вызвал специалистов с нормировочной станции и пересмотрел все расценки. Конечно, их срезали. А на каком основании? Ни один процесс не механизирован, как делали их в 1966 году, так делаем и в 1968 году. Всякая заинтересованность в работе упала. Люди стали смотреть на работу как на какую-то повинность. Уйти многие не могут из-за квартиры. Мы, молодежь, из-за прописки. Лично мне она не нужна, но учебу бросать не хочу, а так бы давно рассчитался и уехал подальше от этих людей. Вот так сидим, зажатые в кулаке, и пикнуть не можем. На собрании все сидят, как в рот воды набрали. Некоторые вообще не ходят на профсоюзные собрания. Поговорят с трибуны начальники, переизберут заводской комитет, и до следующего года.

Что такое план? Так для нас это что-то большое и неопределенное. Пытался я вникнуть в производственные дела, но ничего не вышло. Заводской комитет заседает только в случае распределения квартир или путевок в дома отдыха.

Пришел к нам недавно тоже сварщик Умников Н., коммунист, любитель выпить, как и наш начальник. Работает рядом с нами, работу выполняет такую же, а на заработки смотришь – разница, да еще какая! Поневоле начнут грызть сомнения.

Теперь перейдем к моральным вопросам. В нашем цехе три коммуниста. Двоих я охарактеризовал, ну, а третий ничем не отличается от них. Он бригадир. Но уж если мастер любит выпить, что остается рядовым коммунистам! Когда он выпьет, то возмущается начальством и теми неурядицами, которые нам мешают работать. Но на собраниях он молчит, как и все. Думаю на партсобраниях то же самое. Какой же пример они могут показывать, если любой работяга может пригласить их в кампанию на троих.

Недавно пришли к нам на работу трое подростков. Освоившись немного, они стали заглядывать в бутылку. Я и сам им давал трешку на выпивку. Пройдет немного времени, и эти два парнишки (один уже уволился) сопьются, а им ведь нет и 18 лет.

Для меня уже стало обычным выпивать на работе, никто за это не упрекнет, не осудит. Я давно уже в этой яме. Чувствую, что надо выбираться. Но как? Не знаю. Вот и обращаюсь к вам за помощью.

Для подтверждения всего, что здесь написано, прошу выслать представителя под видом простого рабочего, и пусть он окунется в нашу жизнь хотя бы в течение двух недель.

Москва, улица Руставели, дом 9, корпус 2, комната 48,

Перминов Евгений Сергеевич

28 ноября 1968 года

Хочу добавить, у меня сейчас создалось такое положение, что полностью отсутствуют средства к существованию. 25 ноября я получил бытовую травму, сломал палец. На пять дней я получил справку, как положено по закону, а на 18 дней больничный лист. Оплатить его мне бухгалтерия отказывается, так как в больничном написано, что я был в состоянии алкогольного опьянения. Правда, я был слегка выпивши. Но сам спокойно дошел до больницы, получил помощь и вернулся домой. Что же мне делать? Ведь такое может случиться с любым.

 

В этом письме рассказана типичная картина, которую можно было увидеть практически на любом производстве. Может, только за исключением оборонки. Да и то вряд ли. Никто не был озабочен тем, чтобы труд для рабочего был привлекателен и чтобы оплачивался он по-честному. Отсюда и поголовная пьянка. А ведь автор письма пришел с надеждами и видел свою перспективу в учебе. И вот он оказался в общей яме... Что касается его приписки. Действительно был такой закон, что больничные, полученные в состоянии опьянения, не оплачиваются. Мой муж лежал в больнице со сломанной ногой и наслушался таких трагических историй. Муж и жена, возвращаясь со свадьбы друзей, взяли такси. Таксист попал в аварию, его пассажиры получили переломы. Понятно, что они были в состоянии опьянения. И совершенно не знали, как теперь им кормить двоих детей. И таких примеров, особенно с людьми одинокими, было много. Это была трагедия, ведь в большинстве своем люди не имели накоплений и жили от получки до получки.

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишут вам комсомольцы СУ 94 Главмосотделстроя. Мы строители. Приехали из разных областей в прошлом году. Учились в ПТУ 48. В июле обучение закончилось, и нас оформили на работу. В августе съездили в отпуск домой, а в сентябре начали свою трудовую жизнь. Сначала все шло вроде бы нормально. В среднем заработок был 60, иногда даже 80 рублей в месяц. В декабре получилась какая-то ерунда: Лазарева получила 10 рублей, я (Семина) 5, Дедяева Валя 1 рубль, а Нина Звездочкина вообще 17 копеек (расчетный лист посылаем). Что такое? Почему? Наш бригадир Р. Кузнецова поехала в управление, которое находится в Зеленограде, и чтобы съездить туда, надо потерять рабочий день. Оказалось, что в предыдущий месяц нам выписали лишние деньги (почему?). Стало быть, мы и в прошлом месяце заработали мало. Ну, ладно. Кое-как пережили. У нас бригада большая, 17 человек. Нас разделил на две. В январе я работала со старыми рабочими на поликлинике, ликвидировали “недоделки” на сдаточной политехнике. Знаете, как мы работали? Кроме своей малярной работы, мы скипидаром отчищали полы от битума. Кожа на руках лопалась, глаза были воспаленные, слезились. На сквозняке мыли стекла, простудились, обветрили руки. Мы убирали всю оставшуюся от строителей грязь. Кончился месяц, нам его закрыли по 2 рубля 50 копеек. А ведь сейчас 8 часовой рабочий день, значит, за час мы зарабатывали по 31 копейке, это при тех условиях, в которых мы работали! Следующая зарплата, я получила 5 рублей. Как мне жить. Брать в долг? У кого? Я обратилась к начальнику управления В. К. Филимонову с вопросом: “Можно ли прожить на такие деньги?” Он спросил: “А кто наряды закрывал? ” Отвечаю: “Бычков”. “Обидел он вас, обидел... ” Вот и вся реакция. Да если бы он только меня обидел, он же всем так заплатил. И все это при таких тяжелых и вредных условиях работы. А еще я не могла досидеть до конца на занятиях, я учусь на 2 курсе строительного техникума, так болели глаза!

В феврале у меня был праздник, я заработала за месяц 54 рубля. Мама прислала 20 рублей, и я смогла расплатиться с долгом, который мне пришлось сделать. С 8 по 15 марта у меня в техникуме были экзамены, на которые мне дали отпуск. А 13 марта у нас зарплата. Ну и я поехала к трем часам получать ранее заработанное. Контора, куда привозят деньги, находится у метро Белорусский вокзал. Я приехала туда к 3 часам. К четырем начали собираться рабочие (это значит, они потеряли рабочие часы). А к пяти собралось все наше управление. Ждем кассира. 5 часов, 7, 8, кассира все нет. В 9 нас попросили освободить помещение, так как контора закрывается. Так мы в этот день и не дождались зарплаты. 14-го я поехала на строительство инженерного корпуса в Марьиной Роще, так как сказали, что деньги будут выдавать там. До пяти ждали кассира. Потом вместе с рабочими этого участка поехали на Белорусскую. Оказалось, она только что уехала в Щукино. Куда нам деваться, поехали в Щукино. Там уже были и другие “мученики”, не получившие зарплаты. Оказалось, из Щукино она недавно уехала. Начальник участка Гордеев посоветовал нам ехать в Зеленоград. Что делать, поехали невеселой толпой. Приехали, кассира нет. И где она не знает даже начальник управления, который нас еще и обругал.

В 9 вечера, наконец, приехала кассирша. Измученная, заплаканная. Оказывается, ей из Москвы не дали машину, и она добиралась электричкой, вечером, без сопровождения, трясясь за деньги. Мы попали домой в Медведково только в двенадцатом часу ночи. Вот такая “забота” о людях! Кажется, и за людей-то нас не считают. Пришел март, снова долгожданная получка. Мне опять получать 6 рублей. Правда, 10 дней у меня был ученический отпуск, но ведь он по закону оплачивается. Дорогая редакция! Я писала от своего имени, но у нас у всех такое же положение. Мы не знаем, с кем посоветоваться, и решили обратиться к вам. Ведь нам надо жить, питаться, а у нас на проезд и то не хватает. Норовим в автобусе проехать зайцами. Мне даже стыдно писать об этом. Мы раньше удивлялись, как это некоторые люди говорят “Где она, правда?” А теперь потеряли веру в справедливость. И разочаровались в романтике строителей, о которой вы пишете в газете. Какая уж тут романтика, когда только и думаешь, как прожить от получки до получки! А ведь мы молодые, у нас есть и культурные запросы... Но они тоже денег стоят. Говорят, что жизнь есть борьба, но с кем бороться? Вот мы написали вам, как другу свои суждения и мысли и просим помочь нам!

С комсомольским приветом Семина Аня, Наштырева Валя, Кныкина Лида, Ярбукова Надя, Пономарева Надя, Лазарева Тамара, Дючева Валя, Звездочкина Нина.

Март 1967 года.

 

***

 

Дорогие товарищи!

Очень прошу вас помочь мне разобраться в одном вопросе. Больше двух лет назад я поступила работать на Навлинский филиал Брянского автозавода. В то время он еще только вступал в строй. Проработав несколько месяцев на строительстве завода, начала учиться работать на станках. Я училась на шлифовальщицу. Мне повезло, меня определили на интересный участок, в Бюро инструментального хозяйства. Сразу понравилось, различная работа на всех типах шлифовальных станков. Одним словом, все пришлось по душе. И когда переводили на самостоятельную работу, меня оставили здесь, на этом участке. Я проработала уже полтора года, получила третий разряд. Не было ни выговоров, ни замечаний, с работой своей я справлялась, это признают и мастер, и начальник цеха, и главный инженер.

И вдруг без всякого предупреждения или объяснения меня переводят на другой участок, а на мое место берут другого человека. Почему? Никто мне не объяснил. Я попыталась разузнать, чем вызвана такая перестановка, но главный инженер накричал на меня и сказал, что они будут делать так, как им нужно, а не так как хочется мне! Может, он прав? Директор вообще не захотел меня выслушать, ему все время было некогда. Вот так со мной поступили, будто я не человек. Пошла я на новую работу, но, хотя она и родственная, не нравится она мне. На прежней моей работе все было интересно, надо было самой думать, как настроить это, как сделать это, как перенастроить станок. А здесь изо дня в день одно и то же, одно и то же... К тому же я учусь на втором курсе заочного факультета Брянского машиностроительного института, а на этом трехсменная работа. А после третьей смены какая учеба? На прежнем месте я работала в первую смену, изредка во вторую. Вы скажете, что заочникам не положено никаких льгот. Но если у меня были нормальные условия для работы и учебы, то зачем меня лишать их? К тому же нас, учащихся, на заводе совсем мало и у всех более подходящие условия работы, чем сейчас у меня. А у меня через полтора месяца сессия, сейчас надо сдавать контрольные. А тот парень, которого взяли на мое место, не учится и вообще говорит, что ему было все равно, где работать. Что же произошло? Я не могу понять. И не могу успокоиться, потому что со мной поступили так грубо и несправедливо. Неужели придется увольняться с завода, оттого что его руководители не признают моего права выбирать работу по вкусу и желанию?

Брянская область, поселок Новля, переулок Красных партизан.

Гордеевой Л. П.

 

***

 

Здравствуй, “Комсомолка”!

Мне 17 лет. В сентябре 1967 года я переступил порог отдела кадров завода Тяжмаш с мыслью работать на заводе и стать слесарем. В кабинете начальника отдела кадров присутствовал начальник 77-го цеха, который предложил мне пойти к ним слесарем-сантехником. Я согласился, хотя смутно представлял, что мне придется делать. Работа мне не понравилась. Здесь оказалось совсем не то, что я представлял. Я больше работал лопатой, а из слесарного инструмента видел только гаечный ключ, да и то редко. А ведь я хотел научиться владеть разнообразным слесарным инструментом. Работал большей частью во дворе, на холоде. Застудил уши. Новый год встречал в больнице, где пролежал 12 дней. Когда выписывался, врач сказал, что мне надо меньше находиться на холоде.

Так как работа, которую мне предложили, меня не устраивает, да к тому же опасна для здоровья, я подал заявление на перевод. Но начальник цеха сказал, что из их цеха переводов нет, только, как он выразился, “За забор”. То же повторил мне начальник отдела кадров и заместитель директора по кадрам. Тогда я подал заявление на расчет. Это заявление начальник цеха подписал, я отработал положенные две недели и предстал перед комиссией, которая направила меня в исполком, так как я несовершеннолетний. В исполкоме на заявлении написали (даже меня ни о чем не спросив): “В увольнении отказать”. Это заявление я отнес в отдел кадров, где оно и находится до сих пор. Неделю я ходил и просил перевода или расчета, но ничего не получил, и пришлось выйти на работу. В результате я прогулял 6 дней, табельщица требует справку, чтобы я не числился прогульщиком. А кто же мне ее даст? Не знаю, как это все понимать и оценивать. Очевидно, такими методами прививают любовь к труду и способствуют “врастанию” молодого рабочего в заводской коллектив!

Донецкая область, город Жданов 31.

Шидогубов В. Январь 1968 года.

 

***

 

Дорогая редакция!

Я никогда не писал писем в газету. И, может быть, делаю большую ошибку, доверив свои взгляды вам, а может, и читателям “Комсомолки”. Но решил отослать это письмо, каким оно получится. Мне идет 27-й год, и, следовательно, за все написанное я отвечаю как человек взрослый и писавший с трезвой головой.

Не знаю почему, но только с юношеских лет я думаю о своей и окружающей меня жизни. Мне очень хотелось, чтобы моя жизнь сложилась так, чтобы работа была интересной и сочеталась с полноценным отдыхом. Чтобы было сознание, что ты есть человек, который нужен не только как рабочая единица, а как человек в целом, как личность. Об этом я мечтал раньше, сейчас все это давно прошло, и только остался горький осадок.

Что такое радуга? Всякий знает. А попробуй, найди исток этого радостного цвета! Так и в моей жизни. Вроде бы найдешь причину такой несуразной, серой, как осень, жизни. Дело, наверное, в том, что родился в бедной семье, можно сказать, нищей. Видно это суждено и моим детям.

Школу я закончил в 1959 году. И сразу мне нужно было идти работать, добывать хлеб самому и помогать родителям. Дело в том, что наш дом сгорел при пожаре вместе со всем скарбом. И мы остались настоящими нищими. Полгода пришлось жить на овцеферме, да еще одновременно с начавшимся окотом овец.

Что за это время я ни передумал! Сначала помогал колхоз. Вроде бы безвозмездно, как погорельцам. А потом мы долгие годы выплачивали ссуду, которая была дана погорельцам. Это было первое мое разочарование. Это были раны, которые и сейчас кровоточат. А в то время мне было 16 лет!

Проучившись 10 месяцев на курсах токарей, был отправлен с группой молодежи на завод “Химмаш”, в Пензу. Сначала жилье снимал. Потом был поселен в общежитии. Жил, работал, по мере возможности помогал родителям. Потом армия.

На последнем году службы стал задумываться: куда пойти работать, как устроить свою жизнь. Откровенно говоря, я наивно уверовал, что за это время что-то изменится в области жилищной проблемы. Радио и газеты трубили об успехах в этой области. Я надеялся, что примерно в 70-х годах заботиться и своем жилище будет не нужно. Всем нуждающимся будут предоставлены, если не квартиры, то комнаты, особенно семейным. А теперь я вижу, что пройдет еще больше времени и проблему эту не решат.

Вы скажете: копи деньги и покупай кооператив. Хороший совет! Но я получаю 80 рублей в месяц. И этого едва хватает на еду и другие неотложные нужды. Да и попасть в кооператив, как я слышал, практически нереально.

Я вспоминаю с благодарностью, как, придя после училища на завод, мы, еще мало разбиравшиеся в производственных процессах, попали к мастеру, который из нашей молодежной смены сделал передовую на всем участке. Я храню благодарность за чуткое отношение к нам и умелое руководство мастерам Петру Карпушеву и Владимиру Шутову, работавшим в 1962 году в девятом цехе завода “Химмаш”, а также диспетчеру Нине Ивановне Туруткиной.

После армии я поступил работать токарем в люминесцентный цех Саранского лампового завода. Здесь столкнулся с таким, знаете ли, “царьком” – начальником цеха Столяровым Н. Г. Его девиз: “Хочу милую, хочу наказываю”. Когда он хочет наказать, то 100% премиальных, как кот языком слизнул. Без всяких объяснений причин. Борясь с пьянством в цехе, он с парторгом Глебовым сами его и насаждали. Благо выпить всегда найдется спирт, который положен как профилактическое средство.

У нас с Виктором Коноваловым случались стычки с начальством. У нас не было причин унижаться перед ним, так как мы умели работать и никто нас пьяными на рабочем месте не видел. При первой же возможности наш царек уволил нас по сокращению штатов. В душе я был рад, что не буду работать в люминесцентном и глотать зартученный воздух.

В отделе кадров нам предложили работу на заводе электроваакумного стекла. Но он расположен за городом и, следовательно, утром и вечером надо биться за автобус. Я отказался.

Сейчас я работаю в Саранском аэропорту аккумуляторщиком. Час моей работы стоит 47 копеек. А обед стоит минимум 60 копеек. Я холостяк и живу на платной квартире, снимаю нечто подобное древнему топчану. Плачу 10 рублей. Нетрудно прикинуть, что остается на жизнь.

Несколько месяцев назад в вашей газете было напечатано интервью с рабочим из ФРГ “Аккордная лихорадка”. Там, между прочим, написано, если рабочий не пойдет в столовую, где он может потерять 15 минут, то за это время он мог бы заработать до четырех обедов. Стоимость хорошего и вкусного обеда 1 марка. Вот это оплата труда! При такой зарплате можно и на квартиру заработать и иногда даже в ресторан сходить!

Может, вы меня обвините, что я забочусь о мещанском уюте, напомните о тех строителях, что жили в палатках. Но сколько лет прошло! Должна жизнь улучшаться! Для меня, как для подавляющего большинства моих товарищей по работе, проблемой является квартирный вопрос. Только в своем жилье должны начинать жить молодожены. Тогда и уменьшится количество разводов.

А как я мечтаю пригласить в гости хорошего товарища, просто побеседовать и отдохнуть в воскресный день или праздник. Но, живя в ночлежке, все это делать я просто стыжусь! Даже такие простые мечты неосуществимы. Мне 30 лет. Но я не могу себе позволить женитьбу. Что я могу дать семье? 90 рублей зарплаты и мотание по чужим квартирам?

Но я слишком хорошо знаю жизнь квартиросъемщика, чтобы кого-либо обрекать на нее. Слова “с милым рай и в шалаше” в глубоком прошлом. Я иногда ненавижу себя за то, что не могу решить свои проблемы. И жить не хочется.

Мне не чуждо ощущение радости и гордости, что моя страна идет первой в освоении космоса. Но больно видеть подвалы и дощатые верандочки! Им бы помогли те миллионы, которые летают в виде спутников! С горы не всегда видно... их иногда закрывают облака!

Не напоминайте мне моральный кодекс строителя коммунизма. Я его наизусть учил. Вот если бы его пункты не расходились так резко с реальной жизнью, которую я вижу на каждом шагу, то и жизнь была бы иной!

А так, что я в жизни вижу? Работу, работу, да дорогу туда и обратно. Есть ли смысл такого существования? Дожидаться 60 лет, чтоб тебя вынесли в ящике, да еще и не гарантировано, что из своего жилья!

Напечатайте мое письмо в газете без каких-либо поправок, чтоб я узнал, думают ли молодые люди так же, как я.

Город Саранск, улица Советская, дом 126,

Виктор Егорович Жарков.

1968 год.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Мне 24 года. Зовут Павел. Образование среднее. Комсомолец. Проживаю в городе Гуково Ростовской области, в общежитии. Работаю в шахте. Проходчик.

Из характеристики: “Передовик производства. Любит свою работу. Хороший организатор. Комсорг участка, активно участвует в общественной жизни: участник драмкружка ДК. Поручения комитета комсомола выполняет, председатель молодежного клуба, дружинник ОБХСС. Постоянно читает “Комсомольскую правду”, “Известия”, журналы “За рубежом”, “Вокруг света”, “Знание – сила”, “Юность”, “Дон”, “Звезду” и другие. Делегат 13-го областного слета молодых шахтеров. Самое любимое занятие – поэзия”.

Это краткая характеристика. Написал, чтобы вы представили, с кем имеете дело. А пишу вот почему. Неделю назад, когда мы с ребятами ехали на работу, они меня спросили: “Что тебе дает комсомол, и за что ты платишь по 4 рубля в месяц”. Я стал спорить, приводя факты, но они с легкостью их опровергали и доказывали, что комсомол это ничто.

И с тех пор я много думал об этом разговоре. И начал сопоставлять факты. Первое: комсомольцев, которые добровольно платят взносы, можно пересчитать по пальцам. Комсомольцев на шахте 180 человек, и, чтобы получить с них взносы, аванс комсомольцам стали выдавать по специальной ведомости в комитете комсомола, и тут же удерживают нужную сумму. Это, конечно “новинка” и, кажется, не совсем законная.

С самого начала года на нашей шахте не было ни одного комсомольского собрания.

Я не знаю, чем занимается горком, но один раз мне с их работой пришлось столкнуться. Это было за неделю до Дня молодежи. Решили провести в Доме культуры бал для молодежи. С комсоргом шахты предложили собрать в горкоме всех комсоргов нашего куста, то есть четыре шахты, больницы, завода, и попросить их выделить своих активистов для подготовки вечера. Поверьте, никто из комсоргов не явился, хотя всем были разосланы телефонограммы. Послали второй раз телефонограммы с указанием нового срока. И результат: НИКОГО!

Я в горком. Там от ворот поворот: “У нас комиссия, нам некогда. Решайте сами!”

Видно в горкоме знают, что комсорги плевали на их приглашения. Мне это было в новинку, я только пришел с армии.

Теперь о городском слете. Собрались, утвердили повестку. Выступил докладчик. Выступили, вернее, прочитали заранее написанные бумажки записные “ораторы”.

Накричали громких слов и лозунгов. “Добьемся”, “увеличим”, “выполним”, “умножим”, “слава родному правительству”, “родной партии”, “к победе коммунизма”, ну и так далее.

Все это, конечно, хорошо. Правительство есть правительство. Но какой толк так об этом ораторствовать и постоянно твердить одно и то же!

Лучше бы разобрались, почему трест задолжал государству 30000 тонн угля. Почему на шахтах сотни прогулов, а шахты недодают тысячи тонн угля! Наша шахта, к примеру, должна 7000 тонн. Почему молодые шахтеры слоняются вечерами по городу в поисках приключений, так как им нечем заняться. Почему у нас столько пьянства? Я не хочу сказать, что это на каждом шагу, но превышает всякие нормы. Ну и конца нет этим вопросам.

На молодежь возлагают большие надежды, предъявляют повышенные требования, а поинтересоваться тем хотя бы, как живет эта молодежь, некому. Взять хотя бы наши общежития, а это обыкновенные бараки. Я не прошу комфорта. Хочу иметь в общежитии хороший умывальник, светлую ленинскую комнату, где можно было бы почитать, поиграть в настольные игры, послушать лекцию. Я когда-то сказал об этом на профсоюзной конференции. Так мне комендант такую взбучку устроила, что я закаялся на будущее. Правда, руководство шахты обещало навести порядок, но в общежитии так никто не появился, ни из начальства, ни из комсомола. А ведь все это сделать нетрудно, да и денег потребует немного. Лично я не хотел бы, чтобы так жили молодые.

Был на областном слете. Все те же громкие слова. Ничего толкового. Только оторвали от работы 400 человек, а это не шутка! Целая смена шахтеров, 1000 тонн угля. А сколько выплачено командировочных, занято транспорта. Что жалеть, деньги то государственные!

Я уже писал, что люблю поэзию. И любопытно наблюдать, как реагируют люди на стихи.

Например, когда читаю:

 

“Что может быть выше,

Красивей, умней,

Чем жить в полный рост.

В полный голос... ”

 

Слушатели: “Давай кончай, пойдем работать!” Если же читаю:

 

“Ты жива еще,

Моя старушка,

Привет тебе. Привет…”

 

они готовы слушать до утра. Когда на концерте поют:

 

“Слава борцам, что за правду сражались…”,

 

они ерзают на стуле. А если запоют:

 

“Выткался над озером

Алый свет зари…”,

 

они замирают.

 

Лунный вальс Рахманинова или “Грезы любви” Листа оставляют их равнодушными. Очень немногим знакомы строки:

 

“Глядит на них Родина

Очи суровы:

Откуда вы, кто вы

На что вы готовы?”

 

Зато почти все знают:

 

“Ты меня не любишь, не жалеешь…”

 

Что касается меня, то:

 

“Я хочу ходить по свету пешим

Мчаться по дорогам ледяным,

Быть в лесу веселым синим лешим,

Быть в воде зеленым водяным.

И уж если люди поручили,

Жизнь бы так прожить хотелось мне,

Чтобы все, чему меня учили,

Непременно воротить вдвойне.

Все, что прожил, испытал и увидел,

Все со мною,

Ни одного не таюсь я в родной стороне.

Если скажу, что меня обошло мое счастье,

Знаю, что вы не поверите мне”.

 

Вот и все. Может, это и есть ответ на поставленный мне вопрос.

С приветом, Павел Кочет

3 сентября 1968 года.

 

***

 

Дорогая редакция!

Простите, что я потревожил вас. Я сейчас нахожусь в городе Михайловке, куда послан на монтаж 7-й технологической линии Серебряковского цементного завода. Все было бы хорошо, не будь я, попросту говоря, женатым, даже не это, а не родись у меня дочка. И всего пуще, не будь я попросту рабочей скотиной. Да, да, в этом я убедился на своей собственной шкуре, и хотя она у меня дубленная на семи высотах, семью ветрами обветрена, лучами сварки опаленная, сталью разномарочной обмазана, но трещит. Шкура! Чепуха. Гораздо большее растоптали.

Как-то еще в школе, учитель Ю. В. Полупанов, парень современный во всех отношениях, поучал наш класс:

“Не хотите учиться и черт с вами. Для себя хуже делаете. Дальше не будете учиться, будете, как ваши отцы в навозе копаться всю жизнь, вместо того, чтобы в тепле, да налегке жизнь прожить!”

Но я решил: я всей своей жизнью докажу, что брешешь ты, собачий сын, есть гордость у рабочего человека за свое дело! Я молод, силен, голова на плечах есть, начну-ка я жизнь с другого конца брать. И ушел после десятилетки в монтажники. Романтика...

А дочь свою иному буду учить: “Учись, дочка, плюй на эти “голубые города”, “голубую тайгу” и прочую дребедень. Пекись поменьше о благе людей и больше о своем радей. Больше всего убойся остаться простой рабочей. Потому как будут тобой помыкать, кто захочет и как захочет”. И расскажу ей всю свою историю. Был, мол, твой отец глупый, преглупый, тогда еще молодой парень. Но загордился, что он как-никак монтажник-высотник! Ему подвластны и сталь, и огонь, и высота голубая. “Эка невидаль”, – скажут скептики. Но твой отец скептиков не слушал и продолжал гордиться. Взял в жены девчонку, бесприданницу детдомовскую, такую же, как он, глупую.

Ты уже была у мамы в животике, но ножками в бок еще не стучалась. А мать твоя все хуже себя чувствовала, почернела вся. Легкую работу попросила. Отказали. А дальше хлопотать, свою боль открывать каждому бойкости не хватило. Да еще глаза подводить стали. Врачи велят климат менять. Не от добра бежали, не добра искали, по нужде сорвались... Попросился я в командировку, командировочные плюс к получке нужны были, чтобы мать сил набралась, тебя здоровой родила, да заодно и климат поменять.

Послали меня в Михайловку. Рассказал я новому своему начальнику т. Колодкину, все наши обстоятельства. Вроде он вник. Дал слово, как только прораб Науменко получит квартиру, меня поселят в его комнату в малосемейном общежитии, не хоромы, конечно, но для нас – верх мечты!

Сняли мы пока комнатку и ждем. Холода подоспели, комнатушка та оказалась худой, холодной. Тогда решили меня поселить в то же общежитие, только в другой подъезд. И, если ты раньше появишься, не заморозить тебя с первых дней жизни, чтоб принести тебя туда и пережить несколько дней до обещанного переселения. Дом уже сдали, скоро переселение, тут и ты появилась. Не знаю, согласовано было или нет, но позору я натерпелся вдосталь.

Как нищий милостыню, просил не трогать хотя бы мать и тебя, не выкидывать, как щенков. Как принес тебя в общежитие, напустились, что полканы, на нас комендант и управляющий Носов. А мы заметались затравленными зайцами. Вот тебе и радость первой встречи с дочкой. Мать так над тобой и проплакала до вечера.

Попытался было усовестить, упросить инженера нашего Климаныча Носова, но тот прорычал: “Знали, что жена беременная, зачем на работу принимали?”

Комнаты есть, да не про вашу честь! А на другой день Науменко переселился, а в его комнату поселил Носов женщину, которая к монтажу никакого отношения не имеет.

Остались мы на птичьих правах в общежитии холостяков. Улыбнулась нам комната, а мы перестали улыбаться. Горько на душе у счастливых родителей, мать плачет днями, а мне успокоить нечем. И каждый день выслушивай от Носова, что подлецы мы, хамы, проходимцы.

Обратился в Горком партии, направили в партком, да еще назидательную речь закатили: “Хлопочем, мол, о тебе, ступай, будь достоин, общественные нагрузки неси”, ну и прочую демагогию. Бегу в партком, а там уже Носов гремит. Откомандировать, мол, и только, а то один человек занимает комнату, в которой могло бы жить двое! Курица не птица, а две особи женского полу, большая и маленькая, не человеки!

Нам люди нужны, а у меня нет комнат, и все. А их я вышвырну, мне людей заселять надо. А мы уже не люди, раз “расплодились”, по словам Носова. Все вроде за нас хлопочут, а Носов стоит, как скала. А ведь и вышвырнет, хоть на мороз. Грозится на меня в суд подать. Интересно, какую статью мне пришьет? Незаконно и не во время родил дочь, или за доверчивость, начальник обещал, что комната, мол, будет. Все это очень смешная была бы история, если бы не так горько было на сердце.

Какая уж гордость, к чертям! Где радость труда, ради него я должен ползать по этим конструкциям, как обезьяна, думать о планах, о пятилетке! А мою дочь, совсем малютку, вышвырнут из дома, как котенка! А жену, что не знала ласки отца и матери, жила в детдоме? Носов кроет, на чем свет стоит. И нет на него управы! Не жить, а выть хочется. Рабочая гордость? Рабочая скотина ты, Николай Иванович!

А гордился когда-то, даже стихи писал и читал ребятам прямо с железок на площадке крана:

 

Слякоть не пройдешь,

Чего, чего, а этого в избытке,

Монтажники, махнув рукой на дождь,

Полезли вверх, промокшие до нитки.

 

Пообещал ребятам: напишу обязательно, если силы не подведут, красивую поэму про них “гордых и красивых”.

 

Ты не ругай, маманя, этот век,

что все поставил на колеса.

Я просто беспокойный человек,

что входит в жизнь без стука и без спроса.

И я не просто колесить

Решил по матушке России,

Глазами равнодушными косить

На все, что занимательно, красиво.

Нет, нет, ведь я своим трудом,

Своими, этими руками

Хочу творить, чтобы потом

Заговорил про нас металл и камень,

Чтобы как памятником мне

Завод поднялся, мною дышит.

Таких немало по стране,

Но этот мой от стен до крыши.

 

И много еще другого, про Кириши, комсомольско-молодежную стройку, где я трудился.

 

Воспоминанья увезу с собой,

Растет, мол, где-то город голубой,

Растет, и в этом наша чуточку заслуга.

Я расскажу как сутки напролет

Мы дружно работали в высоте,

Пока последний раз не вспыхнул электрод

“Конец”, промолвил кто-то утомленно.

И вот тогда, обычаи храня,

По стопке горькой все мы пригубили

На 40 с лишним высоте

Читал стихи Есенина Галыгин,

А рядом приутихли те,

Те, про которых и писать бы надо книги.

А там, внизу, в нетронутом лесу,

Еще и сумрачно и тихо.

Для них одних во всю свою красу

Заря в полнеба разметалась лихо...

 

Что там говорить! С высоты посмотришь на город, красотища!

И “все вокруг мое”, и сам себе нравишься, и чувствуешь, что ты нужен. А если чего-то нет, швеллера разнесчастного или кислорода, то орешь, аж глотка трескается, требуешь. А в кабинет попадешь, курица мокрая, жалкая побирушка, попрошайка, глаза делаешь тихие; мне, начальничек, комнатку бы, обещали ведь.

Противно на себя со стороны смотреть. Но что поделаешь, семья и кроха дочь. Глянет на тебя начальник коршуном, и ты понимаешь, нет ничего твоего, у него есть, он хозяин, а ты пешка, ничто. Вот и все. Не хотел писать и жаловаться, не по сердцу мне это письмо, только уж очень припекло и обидно, почему пишется одно, а в жизни делается совсем другое.

Строители, защита материнства, рабочая гордость, молодая семья, но все это здесь не звучит. Здесь звучит ругань и произвол Носова.

Прошу, помогите мне, впервые чувствую себя беспомощным, помогите. Я ни на кого не озлоблен. Просто в голове сумятица. И что-то, главное, важное теряю, что обязательно надо понять.

Волгоградская область, город Михайловка, улица Серафимовича, дом 34, квартира 40.

С надеждой к вам, Николай и Леся Лепехины.

 

В 1961 году на XXII съезде партии был принят Моральный кодекс строителя коммунизма. Зачем понадобился этот многословный и маловыразительный документ? Видимо для того, чтобы укрепить нравственные основы общества, сильно деформированные в годы кафкианского правления Сталина.

В самом деле, сейчас трудно объяснить даже самому себе, как сочеталось полное бесправие людей, каждого из которых могли выдернуть в любое время суток из привычного течения жизни, подвергнуть неправому суду и сослать за кудыкино болото лес валить и комаров кормить, с официальной пропагандой, провозглашавшей нашу страну самой счастливой и справедливой в мире! Вспомним: “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”, “эх, хорошо в стране советской жить...”, “у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока...”. Ну и так далее.

Мы верили, мы пели эти песни, мы читали эти стихи. Может, потому, что юности необходимо верить во что-то хорошее? И любить свою Родину. И мы были патриотами, и остались ими и сейчас, когда о патриотизме говорить даже неудобно. Конечно, мы постепенно прозревали истину и было это нелегко...

“Столько лет ложь, ложь, ложь. Никто не сказал с трибуны, что он на самом деле думает”. (Д. Гранин. “Звезда”, № 1, 2012 г.)

И вот этот Моральный кодекс, провозглашающий, что человек человеку друг, товарищ и брат, призывающий к честности, правдивости, нравственной чистоте, и т.д. И на основе его 12 пунктов (один другого краше!) “строилась воспитательная работа в школах, учреждениях культуры и искусства”, – пишет автор статьи о моральном кодексе в Интернете. И скромно добавляет: “Нередко сами ревнители вели себя двойственно, демагогично...”

И вот попадает мальчик на завод. Он гордится, что пошел в рабочий класс. Он начитанный мальчик. У него правильная, литературная речь. И он верит во все хорошее, чему его учили в школе. И что он встречает? Хамство и издевки со стороны мастера, который дает ему инструмент, а на нем невозможно работать. И все попытки мальчика отстоять свое достоинство, свои права только ухудшают его положение!

А другой мечтатель, увлеченный “голубыми” городами, романтикой своей профессии монтажника-верхолаза сталкивается с вопиющим хамством по отношению к себе и своей маленькой семье. Хамством и беззаконием.

И он в смятении: “В голове сумятица… что-то главное, важное теряю....”

Между высокими словами и жизненной практикой лежала пропасть. Реальное соотношение сил выражалось в анекдоте: “Ты начальник, я – дурак; я начальник, ты – дурак”.

Как-то я вычитала у Э. Горюхиной, замечательного журналиста, а прежде преподавателя, ее воспоминания о мальчиках из сибирской математической школы 70-х годов. “Эти мальчики уже поняли, что слово не охватывает ту тягучую действительность, в которой они пребывают. И чаще всего внеположено ей. И тогда им пришла идея судить учительницу, которая словом вводила их в заблуждение... Они провели “исследование”. Оказалось, что доверившиеся слову – в жизни не преуспели. А не поддавшиеся соблазнам слова – сделали большую карьеру”.

В итоге устроители отказались от суда. “Не хотелось подвергать суду то, что может быть, было лучшим в нашей жизни”.

Лучшим в жизни были – книги. Как судить за приверженность к высоким идеалам, которым нелегко следовать в жизни, оставаясь верным себе?

Как-то я узнала из одного социологического исследования, что в Японии, если мастер или другой начальник производства получают три серьезных жалобы от рабочих, то их снимают с должности. Потому что из-за неуважительного отношения к рабочим страдает их производительность труда. Научно доказано, что хорошее отношение к людям плодотворно сказывается на всем! Может, поэтому мы восхищались поведением японцев во время землетрясения 2011 года! Их солидарностью, их благородством и честностью, у них не было даже намека на мародерство!

А кто и когда у нас интересовался самочувствием человека на производстве, и кому было дело до эффективности его труда!

Человек только провозглашался главной ценностью государства, На деле же он целиком зависел от произвола на производстве, в милиции, в суде, в парткоме и райисполкоме и других советских учреждениях. Люди, поверившие в идеалы, в слово о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, пытались отстаивать свои идеалы, свое чувство достоинства. Об этом и их письма. Читать их и сейчас горько.

 

***

 

Дорогая редакция, здравствуйте!

Вот сегодня 12 октября 1968 года я слушал радиопередачу о советском законе.

И о том, как некоторые преступники лишают своими действиями счастья других людей. Да, именно счастья. Я все это знаю по своему опыту. Извиняюсь за плохой слог, я не очень хорошо знаю русский.

Я рожден в 1944 году в одном из глухих сел Грузии. Сам я азербайджанец. Отец и мать умерли в 1947 году. Ну что ж, после Отечественной войны многие остались сиротами. Но никто надежды на будущее не терял. Пока человек живет, он надеется, что дальше будет легче. Вот и я никогда не оставляю свою надежду и всегда буду бороться за свое счастье.

Вот жил я до 19 лет. Мне кажется, не надо объяснять, как мне жилось без родителей. Учеба у меня была увлеченная, но не всегда мне легко давалась. 6 ноября 1963 года призыв в Советскую армию. Вот с этого дня, мне кажется, открывается мой путь жизни. Потому что именно в армии я начал немного понимать жизнь, осознавать ее. И я стал приобретать хорошие качества, нужные для построения коммунизма.

Я служил три года. Закончил службу хорошо, с сознанием, что выполнил свой долг успешно. Во время службы мне захотелось учиться, во что бы то ни стало. Конечно, в этом мне помогли товарищи по службе. Я поступил в Мелитопольский машиностроительный техникум. На вечернее отделение. Теперь я уже на третьем курсе.

Окончив службу, я предпочел идти учеником токаря. Потому что мне это помогло бы в учебе. Сначала получал 36 рублей ученических, после трех месяцев обучения сдал на разряд и стал самостоятельно работать. Но никак не мог заработать больше 50 рублей в месяц.

Дорогой читатель! Если вы работали на производстве, то легко поймете меня. Из причин маленького заработка могу перечислить только главные:

1. Не давали работы, которая хорошо оплачивается, так как я еще мало был на производстве.

2. Станок, за который меня поставили, был старый. Начнешь работать, и тут же он сломается, нужно вызывать слесаря. А это время.

3. Недостаточно навыков в работе.

4. Самым страшным было то, что администрация на меня никакого внимания не обращала. Не интересовалась моими обстоятельствами. А время шло, одежда, то есть солдатская форма, порвалась. Живя на 40 – 50 рублей я был раздетый, не на что было прикупить одежду. Молодой парень, мне было стыдно за свой вид! На работу приходил пораньше, сколько было сил, тратил их на то, чтобы побольше заработать, чтобы одеть и накормить себя.

Это случилось 7 июля 1967 года. Во время обеденного перерыва вместо отдыха я продолжал работать, торопился окончить нужную деталь, впопыхах я забыл надеть защитные очки. Горячая стальная стружка влетела в правый глаз. После лечения в городской больнице я ослеп на правый глаз. Конечно, врачи сделали все возможное, но, увы, зрачок был разбит.

Я, конечно, продолжаю учебу. Но очень трудно приходится с черчением. И с работой неудача. После врачебной комиссии мне дали справку, что меня можно использовать только на легкой работе. Я теперь работаю по хозяйственной части в своем цеху. Чем я занимаюсь? Например, где что застеклить, исправить неработающий туалет, короче, устранить имеющиеся неполадки. Бывает, что заставляют меня работать на сборке машин, но мне опасно стоять под краном, я могу не заметить его передвижения, и это заставляет меня сильно нервничать.

Конечно, я сам виноват в том, что потерял глаз. Но мне чувствуется, что и руководители цеха несут часть вины, создав мне такие условия, что я, нормально работая, не мог обеспечить свою жизнь материально. Ведь я неоднократно обращался к цеховому и комсомольскому начальству с просьбой помочь мне. Несколько раз я хотел перейти в другой цех, но мне сказали: “Или рассчитывайся и освободи койку в общежитии, или работай. Переводить не будем”.

Никто не озаботился моей судьбой и моими проблемами. Администрация цеха обидела меня на всю жизнь! И мне не хочется работать от души. И я одновременно очень переживаю за это свое состояние. Я люблю работать, я рожден в семье крестьянина, меня приучали уважать труд.

Но если я замечаю за собой недостатки, я их обязательно исправлю, но навряд ли я этих людей прощу! Они ведь прекрасно знали, что, получая 36 рублей в месяц, этого хватит только на хлеб и кефир. Но не было им до этого никакого дела. Зачем? Им и так живется неплохо.

Дорогие читатели “Комсомолки”! Может быть, я неправильно рассуждаю? Подскажите мне.

До свидания.

Мелитополь. Фамилия не указана.

1968 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

Давно хотела вам написать, да не находила слов, чтобы выразить свое состояние. И вот все-таки решилась просить вашего совета. Написать вам заставила меня сложившаяся обстановка. Невозможность жить дальше так, как я живу. А что предпринять, я не знаю. Вот и решила посоветоваться с вами.

Мне 18 лет, живу в городе Волжском. Работаю на заводе, живу в общежитии. Мне так надоела моя пасмурная жизнь! Работаю в три смены, придя домой, ни к чему нет никакого желания, куда-то пойти, посмотреть что-то интересное.

Настроение и на работе и дома ужасно плохое. Веселье – это для меня редкость. Вечно я чем-то озабочена, улыбка не моем лице – это редкость. Может, поэтому меня считают серьезной девчонкой. Наверное, хорошо быть серьезной, но ведь человек должен чему-нибудь радоваться! Ведь везде пишут, что наша жизнь прекрасна. Но для меня она вовсе не такова.

Недалеко от общежития клуб “Ровесник”, кинотеатр “Родина”. Хожу я с девчонками в кино, но не от настроения или желания сходить, а от скуки. И мне уже стало невыносимо от такой однообразной жизни: работа, с работы в общежитие, и назавтра то же самое. Не хватает в моей жизни чего-то нового, живого. А чего? Не знаю!

Может, дело в работе? Она мне совсем не нравится. Вы скажете: “А чего на нее шла?” Объясняю. Ведь всех нас, приезжих, держит только общежитие. Сначала ищешь, где есть общежитие, а про работу спрашиваешь потом. На нашу зарплату прожить кое-как можно, а комнату снять не под силу. Да к тому же я еще не определила, какая работа мне по душе.

Ну, допустим, я нашла что-то по душе. Но для перехода на другой завод надо освободить общежитие, а на новом месте работы его надо ждать самое малое полгода, а иногда и больше. А как жить? Может все дело в работе? Может она убивает стремления к чему-то интересному?

А ведь как хочется видеть себя нужной, работать, где нравится, быть полезной! Добиться, чтобы хотелось жить. Но как выбиться из этого заколдованного круга? Как изменить жизнь? Я много думала об этом. И выхода пока не вижу. Помогите добрым советом. Ответьте в газете. Я с нетерпением буду ждать.

Волгоградская область, город Волжский,

Люда Л., 1968 год.

 

***

 

Здравствуйте, дорогая редакция!

Мне сейчас 24 года. Живу я в Северной Осетии. И хотя мне многое пришлось пережить, никогда не было так тяжело, как сейчас.

Мне было 13 лет, когда умерла мама. Нас осталось четверо детей. Старшей была я. Сердце разрывалось, когда младшая сестренка звала и ждала маму. Два брата будто повзрослели за эти дни и были тихи и послушны. Отец тяжело переживал нашу утрату, поздно приходил домой. Я понимала, как трудно ему возвращаться в дом.

Как-то раз я дожидалась его возвращения, дети спали. Он заговорил со мной, как со взрослой. Раньше он этого не делал. Он неразговорчивый, даже угрюмый, но добрый, трудолюбивый. И хотя никогда не ласкал детей, мы все знали, что он нас любит.

Шура, сказал отец, нам так жить нельзя. Матери больше у нас нет, а в доме нужна хозяйка. Вскоре к нам пришла другая “мама”. Дети были подготовлены к этому событию и встретили ее хорошо. И отец немного повеселел. Мы с братом спокойно ходили в школу, а младшие оставались дома. Казалось, все стало укладываться. Раз отец обнял ее, стал целовать, точно как с нашей мамой. Сестренка радостно подбежала и обняла их за колени. А брат Володя вскочил и что есть силы закричал: “Ты забыл маму, я вас обоих ненавижу!” И тут же убежал. Я догнала его на улице, стала успокаивать. Так начались обиды, оскорбления, закрытые шкафы... Потом я заболела. Лежала в больнице, потом в санатории. Так прошел год.

Мачеха возненавидела меня, что я не слушалась ее в одном. Она занялась спекуляцией, а нас посылала собирать долги. Я сама не ходила и Володе запретила, а ей пригрозила, что если она будет настаивать, я все расскажу в школе или пойду в милицию.

С тех пор спекуляции прекратились, зато ненависть ко мне возрастала, потому что я защищала младших. Если она запирала шкаф с едой, я его отпирала, чтобы накормить младших. Я опять заболела. Она заявила, что дом – не больница и вообще я в тягость всей семье. Кому, мол, нужна туберкулезная, да хромая. И обещала, что я скоро умру.

Я стала плохо учиться. И почувствовала, что становлюсь нехорошей: огрызаюсь, грублю, мало общаюсь с девочками из класса. Учителя, видимо, это тоже заметили, и к нам заглянула учительница Софья Степановна.

Не знаю, о чем они говорили с моими родителями, но ушла она очень расстроенная. Мне было трудно жить в доме, а когда отец признался, что без меня было бы все спокойно, я не выдержала. Ведь я никогда не жаловалась отцу на мачеху, не натравливала на нее младших детей, старалась всех мирить. Делала это ради памяти матери, которая была бы недовольна, если бы я себя плохо вела.

После этого разговора я ушла из дома. Ушла жить к тете, у которой была своя большая семья, но все любили меня. Кормили, одевали, учили. И я никогда не знала от них обид.

Я навещала младших детей, делала с ними уроки в свободном классе, носила еду. Тетя это поощряла, жалея сирот. Как-то я зашла домой. Отец был дома и очень злой. Я спросила: “Что случилось?”

Отец ответил: “Что я говорю, до моих детей не доходит. Одна убежала к тете и смотрит, когда ей бросят кусок, как щенку. А теперь брат пошел по ее стопам, сегодня дома не ночевал”. В это время вошел брат Володя. “Где ты был?” – грозно надвигаясь, спросил отец. “У бабушки ночевал”, – ответил он. “Ах, теперь ты! Щенок, я тебя уничтожу!” – швырнул брата на пол и стал бить ногами.

Я бросилась к отцу, обняла его за колени так крепко, что он чуть не упал. Яростно отец сжал мне горло, помню его бледное лицо и посиневшие губы. Очнулась я в постели. Отец плакал возле меня, а младшие испуганно всхлипывали, сжавшись в углу. Отец молчал, молчала и я. Немного оправившись, я ушла к тете. Вечером мы с тетей и дядей Ваней решали, как поступить с младшими детьми. Мы с дядей считали, что им будет лучше в детдоме. Тетя же была против.

Бедный мой отец не стерпел, боясь за меня, он пришел меня проведать. Мы с дядей сказали о нашем предложении относительно детдома. Он чуть с ума не сошел. Стал кричать: “Ты у меня одну дочку отнял, а теперь других сбиваешь с толку!”

Дядя ему возражал, говоря, что нельзя так жестоко относиться к детям. “Ты сегодня чуть не задушил родную дочь и прибил сына. Я тебе этого больше не позволю”, – сказал дядя. Отец пообещал больше не бить и не давать в обиду детей.

Так стало успокаиваться в отцовском доме. Жалоб от детей не было.

Я закончила 8-й класс и летом пошла в колхоз. Надо было помогать тете, не все же мне висеть на чужой шее. Работала в поле. Конечно, с моим здоровьем это было нелегко. Разбрасывать навоз для удобрения, бывало, ноги подкашиваются, и лопата падает из рук. Еще тяжелее было осенью таскать корзины с кукурузными початками.

А вечерами тащилась в школу, вечернюю, так как готовилась к поступлению в медицинское училище.

Дядя не пускал меня на работу, видя, как я устаю, но потом, видя мое упорство, подыскал мне работу полегче, упаковщицей на лимонадном заводе.

Я собиралась ехать поступать в Орджоникидзе. Но одна наша знакомая порекомендовала ехать в Буйнакск, потому что там и жилье снять дешевле и продукты дешевле. И я решила последовать ее совету, так как жить мне предстояло на стипендию.

Вступительные экзамены я сдала все предметы на 4. Однако в списках принятых себя не нашла. Директор училища тов. Шиткинов выслушал меня и сказал: “Училище готовит кадры для Дагестана, а ты из Осетии”. Тогда почему же приняли документы и экзамены?

И я поехала в Минздрав в Махачкалу. Мне удалось попасть к министру Кунаеву.

Выслушав меня, он сказал: “Ваш директор прав, нам нужны свои кадры”. Я возражала, что могу остаться работать в Дагестане. Мы же – одна страна! Но он меня даже слушать не стал.

Но правда нашлась. Мне помогла заведующая учебной частью обкома комсомола ДАССР тов. Мячкина. Она взяла с меня обещание по окончании училища поехать в аул.

Я старательно училась, и не было у меня дня, чтобы мне за что-нибудь было стыдно. Я делала все, что было в моих силах. Товарищи и педагоги относились ко мне хорошо. Помогали, когда мне приходилось тяжело. И мне было радостно, хотя иногда приходилось голодать.

И вот училище окончено. Все стояли у кабинета директора и переживали: куда пошлют? А мне было безразлично, куда бы ни послали. И вот, получив стипендию и дорожные (1 р. 30 коп.), я еду в направлении Кизил Юрт. Была ранняя весна, холодная и дождливая. В медпункте холодно и сыро.

Закопченные стены кое-где отсырели и обвалились. На электрическом стерилизаторе слой пыли, хоть учись писать. В углу уныло стояла холодная печка. Ни один документ не был правильно оформлен.

Правда, все необходимое для работы в медпункте было. Однако холод, сырость, пыль кричали о том, что пункт с осени был закрыт. Позже мне сказали, что фельдшер принимал больных дома.

Потом меня познакомили с руководителями сельсовета, секретарем Курахаевым и председателем Алиевым. Встретили радушно, обещали помогать, лишь бы я осталась.

Временно устроили меня в доме санитарки. Она, оказалось, была женой бывшего фельдшера и дочерью секретаря сельсовета. Если бы я это знала, то лучше бы осталась на улице! В первый же день я попала в зависимость от хозяев. Ведь у меня не было денег, да если и были бы – в магазине, кроме конфет “Кара-Кум”, водки и гнилых макарон, ничего не было.

В тот же день я в лице хозяина нажила настоящего врага. Я не успела лечь, как к нам постучали. Я хозяина попросила пойти со мной, боясь своего первого шага. Он охотно согласился. Первой моей больной оказалась девочка 5 лет. Она упала на руку и теперь заливалась слезами. Я ее осмотрела и сказала, что это просто ушиб. А Кинбудаг осмотрел и сказал: “Кажется, перелом”. На всякий случай я направила ребенка на рентген, который подтвердил мою правоту. И люди решили, что молодой “доктор” знает лучше, чем Кинбудаг.

За два дня я привела в порядок одну из комнат медпункта. И люди стали приходить ко мне. Я старалась ото всей души, не знала усталости. Мне было радостно, что я приношу пользу. Часто от ходьбы болела нога, но зато я всегда была довольна прожитым днем.

Санитарка моя часто стала опаздывать. А я ведь не знала аварского языка, а она мне переводила. Без нее мне трудно было общаться с больными. Я ее просила и по-дружески, и как начальница, но ничего не помогало.

Когда я получила первую получку, я хотела с ними рассчитаться за все. Но они отказались и даже обиделись: “Ведь ты же была наша гостья!”

Я попросила в сельсовете выделить мне жилье. Они выделили, но по соседству в одном со мной коридоре жили козы. Стоило забыть запереть дверь, как они гурьбой жаловали в мою комнату. Но лучше жить с таким соседством, чем быть зависимой! В селе жила единственная русская женщина, тетя Галя. И я стала с ней обедать. С ней можно было и поговорить, а иногда она меня качала на коленях. Нам с ней было хорошо.

Но меня волновали обваливающиеся стены медпункта. Они требовали срочного ремонта. Переживала я и за магазин. Грязный, бедный, с нищенским набором продуктов. После рабочего дня он превращался в чайхану. Пьяные отцы семейства дома били жен и детей. Все это происходило на моих глазах. Но что я могла сделать? Я делала замечания завмагу, на некоторое время он дожидался, когда я уйду с работы, и только тогда начиналась пьянка. Я обратилась за помощью в сельсовет, они пообещали помощь. Но как было решить вопрос, если сам председатель сельсовета был одним из организаторов пьянки.

Много раз требовала ремонта медпункта, где было уже небезопасно вести прием. Сначала обещали, а потом отказались от своих слов. Наступил ноябрь. Пошли холода. А колхоз не привез мне дров ни на медпункт, ни домой. Хотя руководители колхоза все дни проводили в лесу, заготавливая себе дрова. У всех в домах уже дымили печи. А у меня даже печки не было. Мастера я нашла, но кирпичей не было, и я не знала, где их достать.

В медпункте я топила печку оставшимися с прошлого года дровами. Санитарка не обращала внимания на мои просьбы и распоряжения и все время опаздывала. В отчаянии я пошла жаловаться ее отцу. Она уже шесть дней не выходила на работу. Санитарка обозвала меня русской свиньей, бездомной, так как за все время меня никто не навестил. Я была поражена, я не ожидала таких оскорблений.

Я поехала в районную больницу с намерением попросить санитарку, а если ее не дадут, то расчет. Разбираться приехал участковый главврач Каиров. Вызвал нас в сельсовет. Сначала спросил: ”если в селе мной недовольны, то почему не было жалоб?” Санитарка пыталась меня очернить и говорила, что я отказалась делать уколы мальчику с отитом.

Но ее слова не подтвердились. Участковый врач хорошо знал всех в селе, да и мне доверял. Санитарка отказалась от оскорбительных слов в мой адрес, вроде она их не говорила. Ее защищал отец, секретарь сельсовета. Помирили нас. И санитарку оставили на работе.

Самая большая беда в селе была пьянка. А что было делать людям? Библиотека всегда закрыта. Библиотекаршу видели только в дни получки. В клубе грязно, звуковой аппарат испорчен. Поэтому если когда и привезут кино, идти его смотреть не хочется, так как кадры видишь, а звука нет. Куда же податься? А заведует всем этим культурным хозяйством жена председателя сельсовета!

Очень меня напугал один случай. Как-то вечером ко мне прибежала девочка и сказала, что видела, как бывший фельдшер пошел в медпункт. Должно быть, его жена дала ему ключ, и я побежала узнать, что ему понадобилось в медпункте. В помещении было темно, только видны были вспышки от спичек. Когда я зашла и спросила, что он тут делает и почему не зажигает свет? Он ответил, что ему нужна была грелка и он постеснялся меня беспокоить.

Всю ночь я ворочалась и думала, может, правда то, что он сказал. А может, хотел меня погубить. На всякий случай я выбросила все лекарства, которые лежали на виду, а шприцы прокипятила несколько раз. Все это я потом купила за свой счет.

Я рассказала о вечернем приключении председателю. Он разозлился и хотел вызвать его в сельсовет. Но я возражала, боясь попасть в неловкое положение. Бывший фельдшер найдет оправдания, а я останусь виноватой.

А тут еще грустные известия из дому. У моего дяди обнаружился депрессивный психоз, и его положили в психиатрическую больницу. Тетя тоже заболела. Дети остались без присмотра. Да еще сестра просится ко мне, а ей надо учиться, а у нас в ауле только начальная школа. Братишке надо помочь готовится в техникум. И мне самой надо бы продолжать учебу.

Ездила я в район с просьбой рассчитать меня. Но там сказали, что мне надо отрабатывать (2 года). Поехала в район к Кунаеву, которому все объяснила и просила перевести мена в Буйнакск. Там я могла помочь брату и сестре, взяв их к себе. Но получила отказ.

А тетя в письмах упрекала меня, что я не могу добиться разрешения уехать, когда семья так во мне нуждается! Ведь они-то не бросили меня, когда я была в нужде. Да и сестренке с братишкой я была нужна. Сердце мое разрывалось. Как я могла уехать, если дала слово?

Но все решилось в один холодный день. Меня вызвали в сельсовет и стали мне предъявлять претензии, которые сводились к тому, что я якобы хочу все село закатать в свой кулак. Меня взорвало. Бросив им ключ от медпункта, я в тот же день уехала домой.

Дома я целый месяц искала работу. По специальности не брали, так как, кроме диплома, у меня никаких документов не было. Ни трудовой книжки, ни справки о свободном дипломе. Устроилась в библиотеку санатория “Тамаск”.

Мне по моей работе никогда не делают замечаний. Потому что я люблю книгу, люблю литературу, с удовольствием чиню книги, удлиняя их жизнь. Но все же я чувствую неудовлетворенность. Хотя работа в библиотеке спокойнее, чем на медпункте, но мне нравится работа медика. И, кроме того, может пропасть мой диплом, ведь я уже полгода не работаю по специальности. Я снова ездила в Кизил Юрт в надежде получить свою трудовую книжку. И опять получила отказ.

А в Министерство я снова не поеду. Я ведь их, не желая этого, подвела. Мне стыдно и перед товарищами и перед педагогами, что я не выдержала и сбежала. Конечно, я заслужила наказания, но, поверьте, обстоятельства жизни в ауле были трудными, а я одинока, не знала, как справиться с проблемами.

Очень прошу вас помочь мне! Я так хочу работать медиком!

Шура Газдаева, СО АССР, город Алагир, санаторий “Тамиск”.

 

***

 

Дорогая редакция!

Я впервые пишу тебе письмо и очень прошу ответить на него. Зовут меня Нина, учусь в 9-м классе, живу в молодом городе Северодвинске. А хочу написать о моей ужасно скучной жизни. Мне 16 лет. Казалось бы, что моя жизнь должна быть полна радости, энергии, интересных событий. Но ничего этого нет.

Когда я училась в 6-м и 7-м классах, успеваемость у меня была хорошая, очень любила читать книги, было много друзей, занималась в спортивной секции, увлекалась классными мероприятиями. В общем, жила интересно и весело. И было совсем не скучно. Когда мне исполнилось 14 лет, вступила в комсомол. С 8-го класса стали ходить на танцевальные вечера. Вечерами гуляем по центральной улице города.

Ну, в общем, наши развлечения стали пустыми и неинтересными. Секции мы забросили, учиться стали хуже, да и дружба наша стала таять. Мы стали больше уделять внимания платьям и туфлям, чем друг другу.

Наша классная руководительница, наши родители не замечали, что с нами что-то происходит. Спохватились только тогда, когда мы стали плохо учиться. Родителей стали вызывать в школу, просили не пускать нас поздно гулять, так как в конце 8-го класса у нас будут серьезные экзамены. Ну, сдали мы экзамены на четверки. Прошло лето, пошли мы в 9-й класс. Моих подружек потянуло на “шикарных” мальчиков. И мы окончательно рассорились.

И я об этом не жалела и не завидовала тому, что мои милые подружки стали модницами, которые дружат с пьяными пошляками, у которых “молоко еще на губах не обсохло”.

А в школе у меня дела шли все хуже. Меня нисколько не интересовала учеба, стало скучно на уроках, бросила читать. Я раньше любила рисовать, но сейчас даже классную газету неохота выпускать.

Я уже привыкла, что мать все время вызывают в школу, хотя это ничего не меняет. Уже с новыми подругами целыми днями болтаемся по городу, ходим на вечера, хотя и то и другое, кроме скуки ничего не вызывает.

Иногда я думаю, может, мне тоже сойтись с какой то пошловатой компанией, где современные мальчики? Как мне жить дальше? Я не знаю, куда себя деть, что делать с учебой, ну и т.д. Да у нас в городе есть Дом культуры, где проводятся различные мероприятия. Но нам там скучно.

Жду вашего совета!

Архангельская область, город Северодвинск, улица Лесная, дом 56, квартира 7.

Нина Толчева.

 

***

 

Дорогая редакция!

Извините, что мое письмо займет ваше время, но я решил “излиться” перед вами. А больше не перед кем. В базком пойдешь, там тебе окажут официально кислый прием. А в конце скажут: “Ну и ладушки, что нас не забыл. Деньги будут, приходи, взносы уплатишь”.

В райкоме ЛКСМ не лучше. Там также неуютно как в дождливую погоду в холодной комнате. Там улыбаются только тогда, когда приносишь членские взносы. В остальное время ты вообще для них не существуешь. Лишь бы финансовый план был выполнен.

А теперь расскажу о себе. Родился я в 1942 году от “фиктивного” брака. В 1947 появился мой брат. До девяти лет ходил побирался, а в девять появилась еще одна нагрузка, школа. На два фронта жить стало труднее. Поэтому в школе всегда учился плохо. И был на положении гадкого утенка и у учителей и у ребят. Я не пишу товарищей, у меня их не было.

Мать в поисках лучшей жизни долго на одном месте не засиживалась. Поэтому и учебный год всегда начинал с середины сентября или даже октября. Начинался учебный год в одной школе, а заканчивался в другой.

Так с грехом пополам дошел до 6-го класса. Остался в нем на второй год и больше в школу не пошел. Начал работать в колхозе, окончил годичные курсы трактористов. К тому времени у меня сильно испортилось зрение. В 1964 году был призван в армию. Здоровье, хоть я ни на что не жаловался, оказалось очень слабым. И это отразилось на дальнейшей службе. Чтобы в армии пользоваться авторитетом, нужно быть сильным, а я даже на перекладине не мог подтянуться!

Но к концу третьего года службы дело пошло вроде бы лучше. Меня выбрали членом бюро ВЛКСМ, я выполнял и другие общественные нагрузки. В конце 1967 года демобилизовался. Поехал работать по вызову в БРФ, где и нахожусь уже третий месяц. Пока без работы, но зарплату получаю 45 рублей в месяц плюс 85 копеек в день на питание. Итого 70 рублей. Вроде бы не так и мало. Но давайте разберемся. После армии мне нужно одеться, не век же в гимнастерке ходить. Мать требует помощи. Десять рублей ей посылать бесполезно, она ничего не имеет дополнительно. Так что посылаю ей 30 рублей. Как видите, сам остаюсь при своих интересах.

Но, думаю, денежная сторона со временем выправится. И не это заставило меня взяться за перо. Что меня ждет в будущем? Сейчас самая пора семьей обзаводиться. Но для этого нужно иметь квартиру, материальную базу, которая помогла бы эту семью сносно содержать. Чтобы все это иметь, нужно работать как минимум десяток лет. Мне будет уже за тридцать. Вот, считай, и прожита жизнь, пора записываться в очередь на кладбище.

Короче, никакого просвета. Будущее сплошной МРАК. Где та романтика, о которой пишете вы, вещает радиостанция “Юность”? Или она существует только для обеспеченных детей богатых родителей?

А для таких, как я? Что я хорошего видел в жизни? Мне даже не удалось испытать радости выпускных экзаменов, не испытать волнения будущего студента... А ведь я об этом мечтал, читал, грезил...

Я все время читал вашу газету, слушал “Юность”. У вас всегда все хорошо, как в детской сказке. В меру трудно, иногда очень трудно, но потом ваши герои выходят победителями.

А вот в жизни ничего этого я не видел. Все думают только о себе, а там хоть трава не расти. Комсомольские собрания проходят, как в похоронном бюро. Никто не хочет выступать, а кто выступает, лучше бы помолчали. Больше тянутся в кабак.

Каждый надеется не столько на свои силы, но на связи, блат и т.д. А если их нет, то никто тебе не поможет, ни комсомол, ни профсоюз. Раз в жизни я видел настоящее собрание, где ребята встали на защиту своего вожака, незаконно оскорбленного. И то, после приехал товарищ из начальства и указал, что собрание пошло не по тому руслу.

Не знаю, сами вы верите в то, о чем пишете? Не готовьте теоретиков-романтиков! Им очень трудно потом будет, это я уже испытал на себе. Горько и обидно, когда твои замыслы, твой эфемерный замок разбиваются о скалы действительности.

Я сейчас сожалею о том, что не научился пить. В пьяном угаре жизнь проходит незаметнее. Человек живет настоящим моментом, а я питаю к алкоголю отвращение. И это несет мне еще одну беду: вокруг меня всегда вакуум. Только сойдусь с ребятами, вроде бы подружились. Но как дело дойдет до выпивки, а я не пью. И все: дружба врозь.

“Что от него толку, он не пьет. На “Волгу” деньги копит”. Это насмешка такая.

Вот я и живу. Детства не было, юности не видел и сейчас понемногу горемычу. А жизнь ведь заново не начнешь!

У меня сейчас полная апатия не только к комсомолу, а и к собственной жизни. Жить для того, чтобы есть, пить, спать... нет смысла. А на большее я вряд ли способен.

Мое письмо никуда не пересылайте! Я с вами поделился своими мыслями, своей тайной, а ее разглашать неприлично. Если вы считаете, что я с такими мыслями не достоин комсомола, так и напишите. А они примут меры и о них вам сообщат.

Мой адрес: город Таллин, партком рыбопромыслового флота, секретарь ЛКСМ (отдел ТБРФ).

Н.

 

Что было отвечать на эти искренние письма? “Бороться и искать, найти и не сдаваться”? Но не каждый рождается борцом. А если у тебя не было обеспеченных родителей, блата или связей, попытки найти свое место в жизни были крайне ограничены.

Письма о состоянии медицины актуальны и сегодня. Проблемы остались те же.

 

Человек ржавеет, как металл,

Если нету у него исканий.

Н. Г.

 

Дорогая редакция!

Давно бродят мысли об отношении к умственному и физическому труду.

У нас все могут учиться. Строка из стихотворения Маяковского: “Все работы хороши, выбирай на вкус”, это утверждает. Что значит: “Я хочу”?

Но поэтом не могу, художником не могу, писателем не могу, архитектором не могу, ну и так далее. Я хочу сказать, что выбор профессий весьма широк, но каждый человек сможет занять лишь соответствующее его способностям место. У каждого есть свой потолок, и Туполевым может стать далеко не каждый.

Все, кто хорошо заканчивает 10-й класс, стремятся в институт. А дальше, если сможет мозгами работать, кончает и его. А тот, кого за уши тянут до 8-го класса, идет в ПТУ, техникум и пополняет ряды рабочего класса.

А дальше? Дальше – нелепица! Учитель, врач, агроном, то есть люди умственного труда, получают мизерную зарплату. Меньше гораздо, чем рабочий.

Вот почему многие задают себе вопрос: а зачем учиться? У молодежи пропал интерес к учебе. “Середняки” занизили ценность серого вещества!

Горьковская область, город Павлово. Зоотехник.

29 октября 1968 года.

 

***

 

Дорогая “Комсомолка!”

Мы живем в век технического прогресса. Но иногда вместе с радостью приходится испытывать минуты горького разочарования и страха за сегодняшних людей, наших современников.

Многие жизненные поступки совершаются не по необходимости, а, скорее, подражая моде. Взять хотя бы обучение в вузе. Эталоном советского человека все чаще становится человек с ромбиком. Но борьба за ромбик – это не только отрадное явление, она часто оборачивается массой сделок с совестью, а иногда и просто с подлостью.

Не секрет, что 30% студентов учатся не по призванию. Я не осуждаю тех ребят, которые еще не определились со своим будущим. Но, если у человека есть настоящая мечта, но он не сумел поступить, как говорится, с налету, и он идет в любой вуз, абы поступить, хорошего работника от такого не ждите. У молодых людей складывается неправильное представление о ценности труда.

Однажды у меня произошел разговор с одной знакомой. Речь шла о парне, окончившем школу. Он поступал в электротехнический ВУЗ, но не прошел по конкурсу. Не долго думая, он перебросил документы в сельхозинститут, где конкурс был меньше, и там его приняли.

“Неправильно он сделал”, – утверждал я. – ”Пусть учится. Все принесет больше пользы, чем ты!” – заявила она.

Я не стану рассуждать о призвании. Его, конечно, трудно определить. Но утверждение, что рабочий приносит меньше пользы, чем интеллигент, возмутило меня. Я знаю, как рабочие, хорошо владеющие своей профессией, постоянно улучшают технологию. Один мой знакомый токарь внес рацпредложение, эффект от которого позволил в год сэкономить 5000 рублей. Таких примеров немало. Важно, чтобы человек имел возможность находить любимое дело, которому он мог бы полностью отдаваться.

Очень жаль, но в наше время модной стала поговорка: “Хочешь жить, умей вертеться”. Вот и “вертятся”. Тащат продукты из столовых и магазинов. Товары дефицитные продают из-под полы. А блатные покупатели идут на доплаты, лишь бы отличаться от толпы. Они плюют на нашу мораль, открыто смеются над высоким смыслом жизни! “Смотрите, хвастают они, у нас квартиры, деньги...”

А, может, они правы? Ведь они чаще, чем честные люди, ходят в театры, отдыхают в санаториях, лучше питаются, потому что у них везде связи. А главное, они совершенно уверены в своей безнаказанности. Проворовавшихся в крайнем случае переведут на другую работу.

И я не вижу, чтобы в обществе кто-нибудь был этим обеспокоен. Часто вы видите серьезные выступления прессы, посвященные смыслу жизни? Работы современных философов на эту тему? Похоже, кто-то заинтересован, чтобы мы сильно не задумывались о смысле жизни, не анализировали сегодняшние ее тенденции! Смотрите, с каким волнением мы сегодня смотрим “Войну и мир”, “Анну Каренину”, “Снега Килиманджаро”! Эти фильмы учат нас глубоко чувствовать, размышлять о добре и зле, любить. А нас пичкают разными боевиками, да Фантомасами, из которых молодой человек не почерпнет ничего хорошего...

А книги! Хороших книг (Трифонова, Твардовского и т.д.) даже в библиотеках не сыщешь. Там тоже стараются всучить детективы!

В нашей жизни еще много пошляков, жадюг, ловкачей и так далее. И надо исправлять это положение, прежде всего, писателям, философам.

Город Новосибирск, улица Памирская, 19 общежитие,

Кашкарев Анатолий Павлович. Электрослесарь завода Сибэлектротяжмаш, 28 лет.

 

***

 

Уважаемые товарищи!

Я стою на распутье, не знаю, как поступить, не знаю прав я или нет.

Моя жена 17 лет работает медицинской сестрой. Ударник коммунистического труда. Эта профессия привлекла ее с детства. Она как-то рассказывала, что еще в детстве она любила смотреть на людей в белых халатах, и даже запах лекарств был ей приятен. По окончании семилетки она поступила на бухгалтерское отделение сельхозтехникума. Но вскоре ушла оттуда в школу медсестер. И вот позади 17 лет. Работа ей нравится, на работе ее ценят.

Приятно наблюдать, как при встрече со своими бывшими пациентами она прямо светится, а они ее горячо благодарят. А как меня радует, что на работе о ней отзываются очень хорошо!

А когда она приходит с работы, я по лицу вижу, как обстоят дела в ее отделении. Дома очень много разговоров о больных, о болезнях, новых лекарственных препаратах, новом оборудовании, новых методах лечения.

И вот наш сын вбил себе в голову, что он тоже станет медиком. Дошло до того, что он категорически заявил, что после 8-го класса пойдет в медицинское училище. Даже не хочет ждать окончания школы, когда можно будет поступать в медицинский институт. Говорит, что в институт он сможет поступить на вечернее. Все свободное время пропадает или в больнице, или на скорой помощи.

Я ему не советую посвящать себя медицине, и сказал ему, что буду стараться, чтобы его мечта не осуществилась. В глубине души я чувствую, что вроде я не прав. Но все дело в том, что оплата труда медицинского работника среднего звена приравнена к оплате труда неквалифицированного рабочего. Да и заработок врача равен заработку слесаря второго разряда. Так стоит ли тратить время на учебу, вкладывать в это душу и силы, чтобы потом зарабатывать гроши? Ведь стоит проучиться 5 месяцев, и будешь зарабатывать в два раза больше санитара, да не нести той ответственности, которая есть у медицинского работника. А если закончить двухгодичное техническое училище, то через 5 лет будешь зарабатывать столько, что врачу и не снилось!

Конечно, приятно видеть, когда человек, который был у порога смерти, встал здоровым благодаря твоей заботе. Приятно выслушивать благодарности за выздоровление, но ведь, как говорится, из спасибо шубу не сошьешь!

Чувствую, что я не прав, что отговариваю сына, убивая его мечту. Но ведь если я не настою на своем, то обреку его на жалкое существование в дальнейшей жизни. Ведь содержать семью на заработок медика практически невозможно. Да какой там семью, самому и то невозможно прожить! Конечно, можно и побольше заработать, но для этого, как в царские времена, работать по 14, 15 часов в сутки. Ведь первые 5 лет медсестра получает наравне с санитаркой, и лишь потом ей прибавят какую-то пятерку. Медики не получают никаких премиальных, тринадцатой зарплаты, никаких льгот.

Я понимаю, что немилый труд тоже на сахар. Но все же лучше, чем сидеть на хлебе и квасе. К моему несчастью, жена, хоть и не очень энергично, но поддерживает сына. А что она имеет после 17 лет работы? 72 рубля в месяц.

Не подумайте, что я какой-нибудь жадюга и деньги ставлю превыше всего. Но ведь и без них не проживешь. Нет, не проживешь.

Так вот разрешите мои сомнения, отпишите, прав я или нет?

Город Томск, улица Войнова, дом 70, квартира 19.

Козлов Михаил Иванович.

18 августа 1969 года.

 

Это правда. Тогда бытовало много анекдотов на эту тему. Учительница в первом классе опрашивает ребят, у кого где работают родители. Пока дети отвечают: “Заведующим магазином, продавцом и т.д.”, все молчат, но когда один мальчик сказал, что его папа – инженер, класс захохотал. А учительница сказала с укоризной: “Дети, нельзя смеяться над несчастьем товарища!” Или еще: “Как определить инженера по паспорту?” А он и через двадцать лет все в том же костюме на фотографии.

Медики, учителя получали нищенские зарплаты, совершенно не соответствующие их роли в жизни человека, не говоря уже об их ответственной, напряженной работе. Одни врачевали тело, другие – растили душу!

Зарплаты тех и других были позором для государства.

 

***

 

В редакцию “Комсомольской правды”

Мне 25 лет. Родился я в интеллигентной семье. Оба родителя инженеры. Одна сестра научный работник, другая журналист.

А я с детства любил мастерить, копаться в ломаных машинках, слесарить. В школе учился неважно. И, закончив 8-й класс, решил поступать на завод, Балтийский судостроительный, учеником судомонтажника. Родители не только не стали возражать, но и поддержали. А родственники посчитали меня чуть ли не героем!

Работая на заводе, я закончил вечернюю школу. В 1963 году меня призвали на Северный флот. Там я прослужил ровно 4 года и вернулся на свой завод, на старое место, где и работаю второй год. Для моего возраста 10 лет непрерывного стажа – это уже неплохо.

Но вот что заставило меня написать. Я читаю газеты, журналы. И часто встречаю статьи, в которых, рассказывая о молодом рабочем, всегда пишут, что он учится заочно в вечернем институте или техникуме, занимается спортом и общественной работой. Такой вот создают эталон. И вот результат: молодые люди, приходящие на наш завод, как правило, целью своей ставят получить высшее или, на худой конец, среднетехническое образование. И очень немногие решают освоить рабочую профессию и посвятить себя ей.

Почему получается так, что молодежь у нас не любит труд производительный, труд физический, труд рабочего. Почему он у нас не в почете?

Как-то в ресторане “Нева” я встретил товарища по службе, до армии работавшего слесарем на заводе “Большевик”. Сейчас он официант. Видите! Он труд официанта считает более престижным, чем слесарем на знаменитом заводе. Почему это так?

Мне кажется, виноваты пресса и литература. Они восхваляют только рабочих, стремящихся к высшему образованию. Почему не пишут о рабочих, любящих свою профессию, совершенствующихся в ней. Ведь для того, чтобы стать высококвалифицированным рабочим, рабочим сегодняшнего дня, надо очень многому научиться! Почему не пишут о таких рабочих, которые по своим опыту и знаниям не уступают инженеру-заочнику или технику-вечернику. А ведь таких немало. И это достижения нашей страны и нашего завода в частности.

Если корреспондент вашей газеты поинтересуется, то найдет на нашем заводе немало рабочих в возрасте 23, 25 лет, у которых образование не ниже 8 класса, разряд рабочий четвертый, которые любят свою профессию, занимаются спортом в меру возможностей и общественной работой. Их заработок 160, 200 рублей. Познакомившись с этими ребятами, вам непременно захочется написать о них. И ваша статья послужит доброму делу, своего рода рекламой, призывающей вступать в ряды “Его величества рабочего класса”.

И еще просьба: меньше о стереотипном рабочем, который шагает по ступенькам жизни согласно разработанной газетчиками схеме. Рабочая семья, детский сад, школа, завод, вуз, научная или инженерная работа. А нужно ли всем подлаживаться под этот стереотип? В науке может работать не каждый, тут надо иметь талант, призвание. Да и кто будет кормить и одевать этих людей? Мое резюме: не пропагандируйте обязательность высшего образования! Не сбивайте людей с толку. Тогда, наверняка, мы не будем страдать от дефицита квалифицированных рабочих. У проходной нашего завода висят объявления: требуются, требуются. Требуются рабочие дефицитных профессий, их не хватает!

Ленинград, Балтийский судостроительный завод имени Серго Орджоникидзе

Валентин Ар. В.

Год 1969.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Я рабочий, монтажник. Мне 29 лет и уже 12 лет я работаю по выбранной специальности. Работой доволен. Чувствую, что приношу пользу. Правда, в школе мечтал стать моряком. Но болезнь оборвала мою мечту. Это было очень тяжело. Можно было поступить в институт, все двери были открыты. Но в тот момент меня не прельщало ничто. Я стал рабочим и ничуть не жалею об этом! Но именно моя профессия нанесла мне удар, посильнее первого!

Я женился. Моя жена была студенткой, она все знала о моей жизни и работе и ее не смущало, что ее муж рабочий. Однако ее родители, люди образованные, не одобрили выбор дочери. Я не обращал внимания на их неприязнь, думал, жить мне с ней, а не с родителями. Но ошибался!

Окончив институт, жена поступила на работу, и круг ее знакомых составили люди образованные. Я не против людей с ромбами в петлице. Каждый делает свое дело, главное, делать его хорошо. Жена думала иначе.

Она стала меня стыдиться. Хотя в обществе ее новых знакомых я не чувствовал себя неполноценным. Еще со школьной скамьи я увлекался литературой, историей, искусством... И мог поддержать любой разговор. А по части знания техники мог быть полезен ее друзьям.

Но мою жену заботило не мое образование, Ей нужен был ромбик. Еще до женитьбы я поступил в техникум по своей специальности. Но жену не устраивал техникум, при знакомстве с друзьями, она называла институт, преувеличивала мою должность. Это было унизительно! И кончилось печально, мы с женой расстались, а ведь у меня уже была доченька!

Я убежден, что настоящий инженер никогда не будет презирать рабочего. И как культурный человек не будет демонстрировать своего превосходства. Главное не кто ты, а что ты, то есть, что у тебя за душой!

Мой школьный товарищ, в прошлом стиляга, закончил физмат, кандидат наук, работает в Дубне. Когда он готовил диссертацию, он работал за троих. И не ради денег. Он жил своей работой, у него было чувство долга перед людьми, перед государством... Мы встречаемся иногда, и ни разу он не дал мне понять, что у нас разное положение в обществе! А у кого за душой только ромбик, не может считаться образованным человеком.

Интересно, что думают об этом читатели “Комсомолки”? Буду ждать их откликов.

Вместо подписи поставьте – Чорный.

28.10.1969 г.

 

Нигде не было такого неуважительного отношения к рабочему, как в нашей “рабоче-крестьянской” стране! Мой муж был инженером-конструктором, работал на заводе. Однажды к нему смущенно обратилась одна дама из заводоуправления с просьбой помочь ее мужу сделать дипломный проект. Мой Толя согласился. И фактически сделал весь проект с чертежами и т.д. После защиты и получения “корочек” вновь испеченный инженер и не собирается менять профессию. Он – квалифицированный рабочий и зарабатывает больше инженера. А всю волынку с заочным обучением и дипломом затеял ради жены, которой было неудобно, что ее муж простой рабочий!

Помню, с каким удивлением и восхищением я читала книгу “Записки шведской уборщицы”, которая в свое время получила престижную литературную премию. Сколько в ней было уважения к своему труду, гордости, что жители больших городов, благодаря труду уборщиков, не задыхаются в грудах отходов! И как многообразны были ее жизненные интересы. В свободное время она ходила на курсы русского языка, чтобы читать русскую литературу в оригинале. Ведь это такое счастье – любимая работа и справедливое вознаграждение твоего труда!

 

***

 

Дорогая редакция!

Я постоянно читаю “Комсомольскую правду. И вот сама решила написать, так как меня очень взволновала дискуссия “О советском человеке в современном мире”. В ней идет спор о рабочем человеке, значит, и обо мне.

После окончания ПТУ я уже семь лет работаю на одном из крупных предприятий фрезеровщиком. И могла бы работать до заката дней моих. Но я все чаще задумываюсь: стоит ли оставаться рабочим? Я сейчас уже могу работать по 4-му и 5-му разрядам. Но какие у меня перспективы, как у рабочего? А никаких! Работа трудная, грязная и неблагодарная. Отпуск всего 15 рабочих дней. Часто приходится работать и сверхурочно, и в выходные, когда месячная программа не выполнена. Но на зарплате это не отражается. Теперь посмотрим: а не лучше ли положение у мастера участка или технолога. Отпуск месячный, работа чистая, ежеквартально премиальные, рабочий день, хоть и считается ненормированным, но фактически 8-часовой, два выходных.

Теперь посмотрим с другой точки зрения. Во всех киосках вы можете найти портреты артистов, заслуженных и не очень. Но попробуйте найти хоть одну фотографию заслуженного рабочего или колхозника. А говорят, у нас все профессии почетны! А назовите мне хоть один фильм, в котором говорится о современных проблемах рабочего или колхозника! И не пробуйте, нет их. Зато есть еще одна привилегированная группа: это так называемые “непрофессиональные” спортсмены. Они числятся на заводе, получают зарплату, не работая, за счет таких, как я, им дают просторные квартиры. А его величество рабочий класс скитается по съемным углам, или в лучшем случае живет в ветхом общежитии, куда годами не заглядывает ни один работник комитета комсомоле предприятия.

Модный призыв: “Комсомольцы, вперед!” И они отзываются. Едут на целину, или поближе, на картошку, на овощную базу, на стройку. А как доходит до какого-то поощрения, в списке только руководящие товарищи. Они, видите ли, все сумели организовать. А рабочие? Ведь это их руками строятся дома, заводы, космические корабли. Мало придумать, скажем, станок, его же нужно еще и создать! Надо поднять на должную высоту рабочего человека во всех смыслах. А пока только лозунги.

Я попыталась изложить свои раздумья о рабочем человеке, положение которого я вижу в действительности.

Омск.

1970 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишут вам две девушки, Майя и Жанна. Мы живем в маленьком городке. Нам по 19 лет. После долгих раздумий мы решили обратиться к вам за советом: как быть?

После окончания школы, не поступив в институт, мы пошли работать на железнодорожный транспорт. Списчиками. Некоторые стыдятся этой работы, а по нашему мнению, это не только интересная, но и ответственная работа!

Нам нравится эта работа, может, и потому, что мы хотим стать дежурными по станции или маневровыми диспетчерами. И мы не обращаем внимания на тех людей, кто смеется над нами. Другим стыдно признаться, где они работают. И они врут, что учатся в институте. Как-то мы познакомились с двумя парнями, мы сказали, что работаем списчиками, а они стали заливать, что учатся в институте. А на самом деле они работают на стройке. А ведь на стройке тоже интересно работать, даже очень.

Они к нам отнеслись с большим высокомерием, даже смеялись над нашей работой. И вскоре увидели их с другими девчонками, которые “учатся в институте”, как и эти ребята. И даже смеялись над нами. Нам стало обидно.

Может, мы и не были привлекательны, как другие девчонки. Мы очень простые, бесхитростные. И на нас мальчишки не обращают внимания. Они смотрят только на накрашенных. А что там скрывается под этой краской? А может, это оттого, что мы не в институте?

Говорят, что девушки должны быть скромными. Но на скромных и внимания не обращают. А вот те, кто выделяется бойкостью среди других, тот имеет большой авторитет у мальчишек.

Вот пришла весна. И все рады ей. Только не мы. Она нам не принесла ничего нового. Мы знаем, что счастье есть, ждем его, но оно, наверное, где-то очень далеко. Может быть, наше счастье ждет нас в институте?

Ответьте, пожалуйста, нам через газету!

С приветом к вам Майя и Жанна.

 

Если не по щучьему веленью,

То тогда веленью по чьему

Пропадает наше поколенье

Для чего? Зачем? И почему?

Н. Г.

 

Дорогая редакция!

Писать вам, конечно, заставляет нужда.

В нашем цехе есть такая начальница, которая без конца кричит, что она коммунист и исключительно справедливая и делает все, как положено. Но коммунистического в ней – одно название.

Хочу рассказать о нашей бригаде. Работали мы в цехе некоторое время без норм, на определенной ставке, плюс 20% премиальных. Но в цехе тяжелые условия работы, много пыли, и рабочие начали хлопотать о повышении заработной платы. Повысили нам зарплату на 12 копеек в день, но ввели нормы выработки и объяснили, что это сделано для того, чтобы рабочие могли побольше заработать.

Мы стали перевыполнять нормы, но весь цех встал против нас на дыбы. Первым делом к нам подошла председатель цехового комитета Броня Егорова, она же бригадир второй смены, и сказала; “Вам надо заголить платье и надрать! Зачем вы нагоняете себе норму?” В таком же духе стали говорить и работницы. Потом Егорова стала на нас возводить различные поклепы и оскорбления. Мол, мы не можем дать такой выработки, что мы врем, и прочую чушь. За нами стали измерять продукцию, пересчитывать ее. Бригадир нашей смены Смирнова Валя удостоверилась, что на нас льют грязь ни за что, ни про что.

Дальше больше. Начальник цеха Садкова И. В. просила чтобы я дала рекомендации для вступления в кандидаты в члены КПСС Егоровой и Смирновой. Я отказалась, так как я их не знаю двух лет по совместной работе, как это требуется по уставу.

После этого на нас натравили весь коллектив. И начальника цеха, и механика, который к нашим машинам старался не подходить, если мы его просили устранить неполадки. Начальник цеха во всеуслышание стала нас оскорблять, называя хулиганками, безобразницами, и утверждать, что мы на всех операциях безобразничали. Наша бригадир какое-то время нас защищала, а потом присоединилась к общему хору. Вот ведь до чего можно докатиться!

Хоть в цехе не появляйся, а повесься на первом крючке! Если бы у меня не было силы и стойкости, которые я приобрела во время Отечественной войны. А ведь как обидно становится! С 1941 года по 1947 я работала заместителем начальника пожарного поезда. И на прифронтовых дорогах и в глубоком тылу мы тушили пожары. Перед нами горели целые товарные составы, жилые здания, кругом рвались снаряды. Чего только не пришлось натерпеться! Но зато нас за наши труды наградили двумя медалями; “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.” и “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Не считая благодарностей от командования.

В 1941 году была убита наша мать, на фронтах войны погибли три брата. А мы с сестрой, которая работает в этом же цехе, решили тогда отомстить за маму и братьев и помогать Родине, чем можем. Я уже сказала, что работала заместителем начальника пожарного поезда, а она старшим кондуктором товарных поездов при колонне паровозов особого резерва на прифронтовых дорогах, имеет правительственные награды. В 1947 году женщин демобилизовали из пожарных военизированных команд. И я, где бы ни работала, всегда честно отношусь к своему труду, как и положено советскому человеку.

А тут, где из картона и из старых коробок раскраиваются новые коробки, нас признали за хулиганов! Мало того, не засчитывали нашу выработку, смеялись в глаза. Не разрешают прорезать на машине по 2 и 4 листа, якобы от этого идут кривые коробки. Но это неправда, проверено на опыте!

Просто они боятся, что мы сделаем много, и тогда всем увеличат норму. Но как же тогда увеличивать производительность труда?

Начальник цеха т. Садкова сказала, что не даст нам никакой работы, только рвать старые коробки. Вот мы и рвем их по сей день. От любой работы мы не отказываемся, делаем, что дают. Но этот ее поступок не только не коммунистический, а даже не человеческий: мстить рабочим за то, что сама не права.

От этой работы у меня руки все опухли и сильные боли от самого плеча. Моему сыну 13 лет, надо часто стирать одежду (мальчишка часто играет на улице, а машина стиральная для меня большая роскошь), а я не могу, руки болят. Прихожу домой, как разбитое корыто, нет здоровья и нет настроения.

Старший сын учится в Москве в институте на геофизика. Ращу их одна. Помощи ниоткуда ни гроша. А начальник цеха не платит за прежние операции. Подали заявление в завком, но никакого ответа. А т. Садкова с нами не разговаривает по-человечески, а только кричит, как пастух на скотину. А ведь мы тоже люди! Хотим жить, быть в хорошем настроении, растить детей, растить честными, справедливыми. А для этого надо иметь хорошее здоровье, любовь и ум разум.

Дети у меня очень хорошие. Растут без отца, так уж нескладно сложилась личная жизнь. Но моим сыновьям может позавидовать любая мать, которая растит детей с отцом. Я всю свою жизнь посвящаю детям, прикладываю все свои силы, чтобы они выросли достойными гражданами. Извините, дорогие, что неряшливо написано, очень руки болят. Да и глаза застилает от обиды.

С приветом к вам работница картонажной мастерской, раскройщица картона, рождения 1921 года, рабочий стаж с 1936 года, член КПСС с 1950 года, Почаева Евдокия Матвеевна.

Город Клин, улица Майданово, дом 18, квартира 24.

25 июля 1968 года.

 

***

 

Дорогая “Комсомолка”!

Обращаюсь к вам с довольно странным вопросом, или просьбой: есть ли места страны, или вне ее, куда бы можно пойти добровольцем? Ну, как это было во время войны в Испании?

Я понимаю, что патриотизм не вывозится из страны, если человек живет ради людей, а не ради материальных благ, то ему всегда будет хорошо.

Но у меня сейчас трудное положение. Я не люблю завод, где работаю. Не люблю рабочих, с которыми работаю, у которых одна мысль – зашибить деньгу. Мне скучно от такой жизни и эту тоску невозможно устранить.

Единственным спасением я считал армию, но не прошел медкомиссию. В отчаянии я написал в военкомат с просьбой пересмотреть решение. Глупость, конечно, ничего они пересматривать не будут.

Что же делать? Взять за ноги тоску и выбросить? Или перевернуть жизнь на заводе? Но мне это не по силам. Я устал от тщетной борьбы. Что-то изменить по силам только дирекции, или “сверху”. Но подозреваю, что там то же самое.

Только в коллективе, где есть одна, главная цель, можно себя осознать, понять свои возможности. Вот я и спрашиваю, куда можно пойти добровольцем? И, пожалуйста, чтобы было потруднее!

Всего хорошего!

Киевская область, Тетиевский район, Шевченковский совхоз.

И. И. Т.

 

***

 

Дорогая редакция!

Когда человек совершает преступление, тогда ему определяют срок наказания в зависимости от тяжести преступления. Но когда он отбывает срок, то снова становится свободным человеком.

Но за какое преступление я приговорена к пожизненной каторге и свой срок никак не могу отработать. Когда я слушаю радио или читаю газету, то в различных статьях утверждается, что у нас свобода предоставлена человеку, и он живет, как хочет, и сам строит свою жизнь.

Но если вдуматься повнимательней, то на деле это не так. Я, например, вечный раб, живу не как хочу, а как меня вынуждают обстоятельства. Вы, верно, удивитесь, прочтя эти строки. Но убедитесь, прочитав мое письмо, что так оно и есть. Когда я закончила 7 классов, шла война, это был 1944 год. Меня сразу же начали посылать на трудовой фронт, на торфоразработки, где приходилось работать по 18 часов в сутки. Я жила в деревне. В 1950 году я приехала в Москву работать на стройке. Была я молодая, 20 лет, здоровая, меня взяли. Работа на стройке была плохо организована и плохо оплачивалась. Мы ездили с одного конца города, где было общежитие, на другой, где был строительный объект. Платили старыми деньгами по 12 рублей в день, это зимой, а летом по 4, иногда по 6 рублей. Жили мы, строители, полуголодные, полураздетые. И это продолжалось до 1957 года. Тогда были пересмотрены расценки, и вроде бы жизнь немного наладилась. Но в результате прежних невзгод я сильно заболела и в течение четырех лет часто бюллетенила. В 28 лет я заработала себе гипертонию. Другие сумели получить квартиры или комнаты, но одиноким они даже не грезилисъ. 14 лет я жила в общежитии, где имела койко-место.

Потом я перешла работать в ЖККА 7, которое принадлежит нашей же системе Главмосстроя. Там мне дали комнатку в общежитии. Просто одна комната перегорожена.

Я штукатур-маляр. До 1967 года получала оклад 55 рублей, а в последний год 62 рубля 50 копеек. Я угробила на стройках свое здоровье, у меня гипертония 2-й степени, очень плохое зрение. Врачи запретили мне работать на стройке. Начальство мне обещало подобрать легкую работу, уборщицы или дворника. Но эта работа никак меня не устраивала. И я рассчиталась и таким образом ушла из их системы. И они теперь не дают мне покоя, ходят каждый день меня выселять. Где же есть справедливость у нас в России? Я проработала в Главмосстрое 17 лет, построила пол-Москвы. Работала в отделочном тресте штукатуром, подорвала свое здоровье. Неужели я не заработала этого закутка за перегородкой? Да я за 17 лет своей работы одной пыли переглотала больше кубометров, чем занимаемая мной площадь!

И вот итог: меня выселяют на улицу, собаке, и той дают будку, а где же должна жить я? Видно не имею я права прожить спокойно остаток жизни. Где же мы, беспомощные люди, можем найти справедливость? Где искать защиты?

Прокурор Дзержинского района Москвы, к которой я обратилась за защитой, подтвердила, что меня выселят и это законно. Я спросила: “А куда выселят?” Она ответила: “На улицу”.

Ну как же так? Я прожила в Москве 17 лет, постоянно в ней прописана, 17 лет честно работала в Мосстрое. Вот тебе и Советская Россия: выбросить зимой человека на улицу! А за что?

Москва, городок Моссовета, 6 проезд, дом 39, комната 25.

Носова Вера Антоновна.

1968 год.

 

***

 

Уважаемые!

Мне 56 лет. Побывал во всех трех социальных группах: крестьянство, служащий, рабочий. Мне одинаково хорошо знакома жизнь всех. Побывал и в заключении, отсидел 8 лет. И, несмотря на реабилитацию и письма во все инстанции, ни по одному из двух дипломов после заключения работы по специальности так и не получил. И до самой пенсии все 20 лет пробыл в самых что ни на есть низовых чернорабочих.

Почему пишу вам? Да очень меня задели слова в одной статье напечатанной в “Комсомолке”. (Автор некий Батищев.) Вот эти слова: “Обыватель не ломает голову над каверзными вопросами... отсутствие стыда за свою ограниченность”.

Да ведь таких людей большинство! Колхознику или рабочему некогда “ломать голову над каверзными вопросами”! Да и ни к чему. Вся жизнь простых людей с 1917 года – это страдания и вечный голод. Голод после империалистической и гражданской войн. 1921 год неурожайный. 1932-й тоже голодный. Годы репрессий и культа Сталина. Война. Наш народ вынес на своих плечах чудовищное! Он и сейчас никак не опомнится в вечных заботах о пропитании. И этому народу вы бросаете обвинение: “Обыватель не ломает голову...”

Да ведь люди отупели от своих проблем! Вы никогда не голодали?

То-то! А я могу сказать с уверенностью: 8 лет, что я провел на каторге, истощенный голодом, ум не работал. Полное отупение. И с вашей стороны постыдно винить народ в отупении!

И еще вспомнилось. Каторга. Мы корчуем пеньки. Один попался очень тяжелый. Бригада по опыту и по силенкам поняла: не справиться нам с этим пнем. А это значит штраф в виде лишения пищи. И пали духом. А бригадир китаец ласково и спокойно сказал: ”С пнем справимся, не плачьте”.

Построил он систему ваг, научил, где надо качать. И раскачали! Дрогнул пень и оторвался от земли. В нашем сознании мы шагнули за пределы доступного.

И хотя это не было расщеплением атома, но мы на раскорчеванном участке посадили картошку. И она пошла на фронт. А ведь зеки “не решали философские проблемы”, им было не до “стыда за свою ограниченность” и, конечно, они не “ломали голову над каверзными вопросами”.

Так и народ наш сердешный и многострадальный...

Кукушкин Леонид Константинович, город Шумерли Чувашской АССР, улица Островского дом 41.

Январь 1970 года.

 

***

 

Упражнения на батуте

Дорогая редакция!

Я долго думал, каким видом спорта заняться. Случай помог.

Живу я в общежитии. Работаю бетонщиком в СУ Промстроя города Норильска. Возвращаюсь сегодня, то есть 18 марта сего года домой, захожу в комнату и вижу странную картину. В комнате все перевернуто. Постели нет. Спрашиваю ребят: “Что случилось?” Ребята отвечают, что приходила заведующая общежитием и забрала твою постель за то, что мы не сдали ей новый ключ. Дело в том, что у нас сломался замок от двери, и мы вставили новый. Вот ключ от него сдать не успели. Захожу к заведующей.

“Людвига Станиславовна, – спрашиваю я, – почему вы забрали постель? И почему это произошло, когда меня дома не было? И почему именно мою постель? Надо же было все объяснить, и мы бы отдали новый ключ!”

Она, ничего не объясняя, бежит в нашу комнату и забирает еще одну постель. Успокоила, называется. Сидим мы на сетках и думаем: что это? Новый метод воспитания, или забота о сохранении здоровья? А может, действительно заняться упражнениями на батуте? Кто его знает, сколько это еще продлится? Наступает вторая ночь нашего “робинзонства”. А ведь завтра рабочий день. И сможем ли мы работать с полной отдачей после такого отдыха.

С искренним приветом, Борис Балцевич. Город Норильск, улица Талнахская, дом 73, общежитие 16, комната 430.

 

Где светит мое окно?

 

Дорогая редакция!

Может быть, и не совсем по адресу, но вашей газете я доверяю.

Вот мы уже отпраздновали 50 лет Октября. Знаменательная дата, конечно. А мой отец погиб в 1941 году. Это тоже что-то значит, он боролся и погиб за мое будущее.

Если судить по газетам и радио, то мы живем очень хорошо. Всесторонне хорошо. Ну, с материальными условиями еще мириться можно: хотя продукты по нашим зарплатам и дороговаты, но мириться можно.

А вот в каких условиях мы живем. Многие не имеют жилья, и никакого просвета не видно. Для молодоженов ничего не организовано. Хотя бы на первое время давали жилье. Ну, типа дома для молодежи. У простого рабочего шансов получить квартиру очень мало.

Все начальство имеет благоустроенные квартиры, так что, когда с ними разговариваешь, они, по сути, тебе даже не сочувствуют. Как говорят: “Сытый голодного не разумеет”.

У нас в городе довольно большое строительство жилья. Только оно нам не светит. Сносят частные дома и заселяют людей в новые. А мы где были, там и остались. В конце года выйдет начальственный оратор и зачитает, сколько метров жилья выстроили, а мы ему похлопаем в ладоши и уйдем, разбитые горем от такого положения.

Там, где я работаю, я стою на очереди на получение квартиры, но, сказать по правде, ждать мне придется 20 лет, не меньше. А там я на пенсию уйду, если доживу до этих светлых дней.

Не думайте, что я пишу только от своего имени. Таких, как я, бедолаг, очень много. Бывают такие минуты, такая обида разбирает, что, кажется, не в Советском Союзе живешь! А главное, ничего изменить не можешь. Куда ни обратишься, ответ один: “А что я могу сделать?” Кто же заботится о рабочих, условиях их жизни, настроении?

Работаю я на Новотрубном заводе города Первоуральска, в 15-м цеху, шофер. Живу на частной квартире, в подвале с маленьким ребенком. Это один кошмар!

Дорогая редакция! Прошу вас ответить на мое письмо, хочу знать ваши суждения по этому непустячному вопросу.

Свердловская область, город Первоуральск, улица Войкова, дом 11.

Камягин Евгений Андреевич.

Май 1968 года.

 

***

 

Дорогая редакция “Комсомольской правды”!

Мне 16 лет, учусь в 9 классе 809-й школы. Комсомолка уже 2 года.

Просьба моя состоит вот в чем. Мы, то есть мама, папа, сестра, бабушка, дедушка, папина сестра с ребенком проживаем в доме, который крайне опасен для жизни. Мы в этот дом переехали в 1952 году, как только я родилась.

До 1964 года дом был в порядке, а с 1964 года стал разрушаться. Дедушка пошел к директору фабрики “Ногина”, на которой он проработал 36 лет и от которой получил эту жилплощадь. Дедушка сказал директору т. Куликову, что в доме опасно находиться, так как он обваливается. Директор распорядился поставить подпорки. И вот уже 4 года мы живем в доме, который держится на шести подпорках. Дом, того гляди, рухнет, но никого это не интересует.

Я учусь в школе, и мне тяжело делать уроки, так как дома приходится сидеть в пальто и валенках, так у нас холодно, хотя печь топится беспрерывно. Все стены в трещинах и дырах, которые мы затыкаем тряпками, да толку мало. Младшей сестренке еще тяжелей. А ведь дедушка проработал на фабрике 36 лет, а бабушка 10.

Мама работает на заводе “Ким” 16 лет грузчиком. Она ударник коммунистического труда. Она 4 года стоит на очереди на квартиру. Но Бабаян, директор завода, не хочет вникнуть в наши обстоятельства. Папа работает на заводе “Легких сплавов” 8 лет. Но там тоже квартира нам не светит.

Куда мы только ни писали, отовсюду пересылают наши письма на фабрику “Ногина”, директору. А он говорит: “У меня квартир нету”. Но это неправда, дома фабрика строит, но, говорят, надо взятку давать. Неужели у нас все построено на деньгах?

Сейчас мама лежит в больнице с воспалением легких и болезнью почек. Это все из-за того, что у нас дома постоянный холод. Папа сейчас в колхозе на уборке картофеля, куда его послали от производства. Маму скоро должны выписать, а куда? В тот же холод? Да и когда идет на улице дождь, у нас в комнатах тоже дождь. Все заставлено тазами. Я прошу вас, помогите, вы моя последняя надежда! Ведь мы живем не в медвежьем углу, а в столице.

Москва, улица Кубинка, дом 1, строение 2.

Сатрединова Сима.

1965 г.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Я никогда не писала писем ни в какую газету. А сейчас вдруг решилась. И именно в “Комсомолку”, хотя из комсомольского возраста уже вышла. Мне недавно исполнилось тридцать.

Почему в “Комсомолку”? Видимо, потому, что в свое время комсомол научил меня верить только в хорошее.

Пожалуйста, не считайте это письмо просто жалобой. Я не жалуюсь. У меня вроде все благополучно: муж, ребенок, работа. А на самом деле последнее время появляется неудовлетворенность жизнью, чего раньше никогда не было. Все вокруг кажется таким несправедливым и неправильным, что становится тяжело на душе.

Я родилась и всю свою жизнь, за исключением пяти лет института, провела в Улан-Удэ. После окончания института приехали с мужем и решили пока пожить у мамы до получения квартиры, которую мужу обещали на работе.

Но вот уже третий год пошел, родилась у нас доченька. И все мы ютимся в одной комнате. Тесно стало с рождением ребенка. Даже ругаться стали, даже до развода доходит. Да и маму стыдно так теснить.

Вот и пошла мама к нашему председателю райисполкома т. Калмыковой. Пошла просить поставить нашу семью на очередь. Но т. Калмыкова даже не хотела брать мамино заявление. Потом снизошла, взяла, только с оговоркой, что ждать нужно лет 10! Как же так? Ведь нам с детства твердили, что советская власть со вниманием должна относиться к молодым специалистам, молодым родителям, да хотя бы к своим избирателям.

Что же получается? Я, специалист с высшим образованием, должна не работать второй год, так как нет места в яслях, и я должна десять лет ждать квартиру. А когда же я буду жить по-человечески? Но это касается не всех.

Власть себя обеспечивает хорошими условиями жизни. А мы... Вот и верь после этого в нашу хваленую справедливость! Вы скажете, что в тридцать лет смешно жить какими-то иллюзиями, когда все вокруг их утратили и, кажется, давно. Но как мучительно терять веру... Вот и все.

Ответа, конечно, не жду, но рада, что набралась смелости написать, что думаю.

Елена В.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Пишет вам комсомолец Жуков Анатолий Артемович. Вы люди грамотные, пишите красивые слова в газете о нашей красивой жизни. А как вы оцените мою ситуацию?

Мне 25 лет. Женат, имею одного ребенка. Работаю газорезчиком на орденоносном заводе имени Ильича в городе Жданове Липецкой области. Образование: средняя школа.

Теперь вы имеете хоть небольшое представление об авторе. Теперь суть моей просьбы. Помогите моей семье, мы замерзаем вместе с 11-месячным сыном! Натурально замерзаем! А замерзаем потому, что я не могу привезти уголь. С месяц назад выдали в нашей шараге, ибо по-другому назвать организацию ССМУ 3 треста “Донбасдомпаремонт” у меня не поворачивается язык, талоны на уголь. Спрашиваю работницу, которая выдает эти талоны: “Как быть с доставкой?” Она невозмутимо отвечает: “Вас таких много, всем помочь не можем”. А на самом деле никто не получил машину. Иду на склад, узнаю, что за машину калымщику надо отдать “четвертак”. У них свой тариф, с учетом существования ГАИ и милиции, с которыми надо делиться. Но меня такая цена не устраивает, я и так нищий, а тут – “гони четвертак”.

Иду к начальнику управления тов. Александрову, к отцу нашей организации, иду, как к начальнику и коммунисту, ведь их лозунг “все во имя человека, все для блага человека”! Раболепным тоном прошу машину. Он отсылает меня к своему заместителю по хозяйственной части. А тот к завгару, по инстанции.

С завгаром вроде договорился. Он, конечно, “выпить не любит”, поэтому беру пару бутылок горючего или “ГАЗА”, как у нас говорят, и иду к нему через пару дней, как договорились. А он говорит: “Самосвал без тормозов, будет готов завтра”. Прихожу назавтра, по личному распоряжению начальства из управления самосвал везет уголь кому-то за 50 километров. Ну, думаю, надо начинать сначала и изыскивать четвертак. Пишу заявление с просьбой выдать мне 30 рублей в счет зарплаты и снова иду к товарищу Александрову за подписью. Он читает мое заявление и не подписывает его, ты, мол, аванс получил, чего тебе еще... А я в ответ лепечу, что, мол, семья замерзает, а чтобы оплатить калымщика аванса не хватает. Но этот товарищ никудышний, просто бюрократ, и до моих проблем ему дела нет. Ну, закрыл дверь с другой стороны и пошел по соседям деньги занимать. Занял. Приезжаю на склад. Несчастные люди! Там таких, как я, сотни! Мечутся от машины к машине. Друг, подвези туда то. Друг машет отрицательно головой. Ну, тогда уже его по-другому называют, пускают мат в оборот.

Ну и я подхожу к одному говорю: “Живу в районе порта, подвезешь?” Он отвечает: “Это далеко, милиция раз десять остановит и каждому надо пятерку дать”. Вот теперь уже все, круг замкнулся.

Ну, что вы мне скажите? Я советский человек или кто? Что, мне в Америку писать, какому-нибудь угольному королю, чтобы он прислал мне пару тонн угля. Боюсь, вдруг пришлет. Тогда будет стыдно кое-кому, или нет? Жить не хочется после этого, и озлобление на весь белый свет.

Мало того, что за работу получаешь гроши, еле сводишь концы с концами, да еще мерзнуть должен с семьей. Все-таки 52 года Советской власти, пора бы навести порядок.

А вера моя, вера в хорошую жизнь растоптана и растоптана давно, на примере моего отца-инженера, нищего интеллигента. Я ему сначала не верил, глупый был.

С нетерпением жду вашего ответа, только прошу вас, поскорее, а то холодно! И не показывайте мое письмо в КГБ, а то жена боится!

Анатолий Жуков.

2 ноября 1969 года.

П. С. Не знаю, может, зря я написал все это. Я недавно прочел в газете, написал один автор, что если человек выдержит лишения и не ожесточится, то он не потерян для общества. А есть ли такие люди?

 

Зачем написал Анатолий Жуков письмо в “Комсомолку”? Ведь не рассчитывал он, в самом деле, что кто-то приедет, чтобы достать ему машину для перевозки угля? Ведь он даже адреса не указал. Он просто хотел кому-то высказать свое возмущение, что он взрослый мужик, отец маленького ребенка, поставлен в такое положение, что даже путем унижений не может обеспечить свою семью, кажется, элементарным: углем, чтобы согреть дом.

Советская власть делала всех нас зависимыми просителями. Зарплаты были такими, что обеспечивали самые минимальные потребности. Все остальное надо было просить и доставать. Еду, одежду, дрова, место работы.

Мы в Ленинграде после войны жили на канале Грибоедова, в двух шагах от Невского проспекта, но, несмотря на нашу близость к центру, в нашем шестиэтажном доме было печное отопление. Я помню долгие нервные переговоры мамы и отчима, что пора идти в ЖЭК за талонами на дрова. Мама, сердечница, панически боялась работников ЖЭКа, которые, мягко говоря, деликатностью не отличались. Отчим, прошедший всю войну начальником артиллерийского расчета, тоже робел перед бабами из ЖЭКа и всячески оттягивал поход за талонами.

Потом была целая история с их доставкой со склада. Хотя склады были обязаны обеспечивать их доставку. Но как говорили у нас – “должны, да не обязаны”. Мы чувствовали себя назойливыми просителями везде: в магазине, в парикмахерской, в химчистке, в поликлинике и т.д. Уж не говоря о таких учреждениях, как райисполком, райком партии, таких категориях, как работа, ее условия и т.д. и т.п. Формула была одна: “Вас много, а я одна!” И потому я могу вам хамить, могу вас не обслужить.

Солженицын пишет: “Не верь, не бойся, не проси”. Хороший совет, правильный. Но как ему следовать, если государство сделало из тебя просителя. Сейчас реже, а в начале перестройки чаще наш народ обвиняли в иждивенчестве, он, мол, надеется на государство вместо того, чтобы самостоятельно решать проблемы. Но государство сознательно делало людей такими.

Да, многие письма были для наших читателей способом выпустить пар, рассказать о своих бедах и проблемах. Мы сами называли себя “всесоюзной исповедальней”.

 

***

 

В редакцию газеты “Комсомольская правда” от Захарова А. В.

Посоветуйте, как мне жить. Живу я со своей матерью Огорельшевой М. В. в 15-метровой комнате. С семнадцати лет, как только я закончил ремесленное училище, мать мне сказала: “Теперь ты взрослый и живи, как знаешь!”

С этого времени мы стали вести хозяйство отдельно. Матери было совершенно безразлично, где я, что со мной, поел ли я... Ее больше интересовала ее личная жизнь. Она привела мужчину, и они жили три года. На моих глазах они пили водку ежедневно. Иногда и меня угощали. Потом этот мужчина ушел.

Спустя полгода мать вышла вторично за Огорельшева, уехала к нему, оставив меня одного. Я чувствовал свое одиночество и видел, что я никому не нужен. Тут появлялись друзья, а с ними и водочка. Я не задумывался, что они за люди, а был им рад, при них мое одиночество не так меня удручало.

Через полгода мать вернулась обратно с мужем и его двумя взрослыми детьми. Опять начались ежедневные выпивки, меня иногда угощали. Через некоторое время ее муж со своими детьми уехал. А моя мать совсем озверела. Стала придираться ко мне, поднимала ежедневные скандалы. Я старался с ней поменьше встречаться, домой приходил только ночевать. Меня забрали в армию, но недолго я там пробыл, меня комиссовали по здоровью.

Я лечился от алкоголизма и состою на учете в психдиспансере.

Придя из армии, я женился, чтобы не быть одиноким. Теперь мучаемся вдвоем. Она нас не оставляет ни днем ни ночью. Грозит, что выгонит из комнаты, и говорит: “Ты все равно помрешь или сойдешь с ума”. Называет мою жену разными плохими словами, старается вызвать нас на скандал.

А раз заявила, что все, чем мы пользуемся, принадлежит ей. И все, что было на наших 5 метрах, выделенных ею же из 15-ти метров комнаты, все забрала, оставив стены и пол. Спасибо соседям, они нас выручили, помогли.

Но она нас не оставляла в покое. Мы обращались за помощью в 14-е отделение милиции, в ЖЭК 10, но все говорили: “Надо разъехаться!” А помочь никто не пытался. Мы обращались в депутатскую группу с просьбой выделить нам в старом доме хотя бы 5–6 метров. Они и обещали прийти, обследовать наши условия. Но вот уже 2 месяца прошло, никто не был. Видно, и им все равно.

А мы очень надеемся, что юбилейный год Советской власти принесет нам счастье в улучшении наших жилищных условий. Так хочется пожить, как все люди. Это и заставило нас обратиться к вам за помощью.

Сущевский вал, дом 28, квартира 4.

29 января 1967 года.

 

***

 

Здравствуйте, товарищи редакторы!

Я в вашей газете прочла, как один мужчина написал вам анонимно письмо с нецензурными словами. Писал он о водке и пьяницах. Я тоже его товарищ, не по водке, а по нецензурной брани. Я уже не могу разговаривать без мата.

Матерюся безбожно. А теперь только бога прошу: когда же будет атомная война, чтобы все из одной чаши выпили, не только я одна. И часто плачу, вспоминая Отечественную войну, когда я и под расстрелом гитлеровцев стояла, и тикала от бомб... все было. А теперь думаю: “Зачем я спасалась, надо было умереть тогда, когда была одинока, не было детей, о которых сердце болит”.

Мне 49 лет, муж бросил с тремя детьми. Детям сейчас от 16 до 22 лет. Живем все в комнате 12 квадратных метра. 26 ноября 1969 года похоронила старшего сына, ему было 22 года. Но нашей жизни он не вынес. Остались две дочери. И вот старшая вышла замуж за парня из детдома, у которого нет жилья. И он стал жить с нами. Дочь спит с мужем на кровати, а я около кровати стулья мостю.

Мы имеем все, нужное семье: диван, кровать, холодильник, швейную и стиральную машины, стол. В комнате пройти невозможно, живем, как в рукавичке, только название – квартира. Кухни нет. Что-то сварить надо на электроплитке, а свет гаснет по 10 раз на дню. Стирать негде. Стулья стоят днем в общем коридоре с соседями.

И вот я думаю: “Зачем я живу?” Да разве я живу, просто существую на белом свете.

И вот я матюкаюсь и плачу и вспоминаю войну, на которой не удалось мне погибнуть. А теперь имею материнское сердце и жаль мне моих детей. Моим детям ищо мать нужна, а мне и жить неохота. Но живьем в могилу не ляжешь, а на себя руки наложить пока нет силы воли.

И вот все чаще думаю, была бы атомная война, и я бы погибла, и конец был бы моей муке! Часто бывают мечты застрелиться. Стрелять я умею, и ружье есть на работе, я работаю охранником вневедомственной охраны. И там же 8 лет стою на очереди на получение квартиры. И каждый год обещают дать, а как год кончается, то говорят: “Вот на будущий год получите...” И я все ждала, думала, правда, дадут, а теперь вижу, что этого никогда не будет. Некоторые советуют, а ты выгони детей и живи. А куда же я их, бедных, выкину? И разве для того их рожала, чтоб выгнать из дома?

Уже сыночка похоронила, и у меня стало болеть сердце и повысилось давление крови. В комнате воздуха не хватает, и нервы я свои испортила. Стала злая, как цепная собака. Дети спрашивают: “Что, скоро будет квартира”, – а я уже не квартиру жду, а атомную войну.

У начальства и квартиры шикарные, и машины, и гаражи, а мне и кровать негде поставить! Друг другу мешаем, двери открываем не полностью, потому что мешают предметы обстановки, в комнату влазим боком.

С малых лет я жила в бедности, скот пасла у богатых с 7 лет. Потом коллективизация началась. Родители были бедные, я бедная и дети мои бедные. Нет у нас ни своего леса, ни земли, ни фабрик, все государственное. И я тоже ждала коммунизма, да его не дождешься. Раньше были капиталисты, теперь коммунисты, а я была батрачка, батрачка и осталась.

Пудышева А. Д.

Харьков, улица 2 ой пятилетки, дом 7, квартира 59.

Апрель 1970 г.

 

***

 

Дорогая редакция!

Извините, что беспокою, но мне так тяжело и хочется с кем-нибудь поделиться. Мне 35 лет, отец погиб на фронте, из родных есть только брат, который живет с семьей в Красноярске.

Я работаю уже 16 лет в связи. 13 лет я живу в общежитии, надоело так, что и сказать не могу. Как устроить, к примеру, личную жизнь? Я встречалась долгое время с одним парнем. Но в конце концов он предпочел пойти в зятья и женился на девушке, у которой есть жилье. Конечно, кому хочется начинать семейную жизнь в частной квартире! Я подавала заявление на очередь в райисполком, в рабочий комитет нашей конторы связи. Но везде мне отказали: “Одиночек не ставим на очередь”. Так что же, я так и останусь одна?

Нас переселяли в новое общежитие, а я решила самовольно остаться в комнате старого. Но все кончилось плачевно. Администрация подала в суд, суд не стал особо вникать в мои обстоятельства и принял решение: выселить. Без меня перевезли мои вещички, а комнату забили. А потом отдали ее сотруднице из управления связи. Она жила в отдельной 3-х комнатной квартире, семья пять человек. Но она не хотела жить с отцом. И начальник управления посчитал, что у нее тяжелые жилищные условия. Она работает у нас 5 лет и уже вторую жилплощадь получает.

А я одинокая, у меня нет ни родных, ни кола ни двора. Мне уже и жить не хочется. Правды нет и не будет. Я написала жалобу, после этого поставили меня на очередь в нашей конторе. Моя очередь 29-я, дают по 2 квартиры в год. Значит, к 50 годам я смогу получить жилье. А доживу ли я до таких лет? Я чувствую себя морально убитой, мне кажется, что жизнь уже прошла мимо. Я не встретила ни одного человека, который вник бы в мою проблему по-настоящему, сказал бы ободряющее слово, не говоря уже о помощи.

Работаю я 16 лет на одном месте, работаю честно, никогда не имела взысканий. Неужели я не заслужила комнатку, хотя бы в 8 метров! Неужели пожизненно мне находится в общежитии с 16-летними девчонками.

Я читала заметку в вашей газете, когда в Архангельске (если не ошибаюсь) учительница покончила с собой, нашли многих, кто был виноват в ее смерти. Почему никто ей не помог при жизни?

Вот и я на грани катастрофы. Меня перестало все интересовать, мне кажется, что жизнь кончилась.

Брянск 28, улица Урицкая, дом 126.

Яшуткина Александра.

1968 год.

 

***

 

Здравствуйте, дорогая редакция!

Пишет вам Неля Абрамова, работница ордена Красного знамени завода Электровыпрямитель города Саранска. Мне 29 лет, работаю в бригаде травильщиц в полупроводниковом цехе. Работа у меня хорошая и вполне меня устраивает. Коллектив бригады тоже неплохой, и обстановка нормальная.

Говорят, я неплохо работаю, во всяком случае, порицаний нет. Могу вас уверить, что от работы никогда не отлыниваю. Но иногда я неважно себя чувствую, и тогда приходится отказываться от операций, где требуется особое внимание и точность. Не могу же я допускать брак. Подруги меня понимают и никогда не ставят в вину это обстоятельство, за что я им очень благодарна.

Но есть обстоятельство, которое меня постоянно угнетает. Дело в том, что я родилась не такой, какие нужны коммунистическому обществу. Я немного замкнутая, мало говорю, а главное, не могу жить в коллективе. Работать могу, а вот жить: то есть, пить, отдыхать, спать и так далее, не могу. По этой причине у меня постоянные конфликты с моими сожительницами, семью одинокими женщинами разного возраста.

Но у них есть объединяющие их черты. Например, они любят слушать радио круглосуточно, засыпая и просыпаясь при включенном радио. А я совсем не могу уснуть, если говорит радио, даже тихо. Но их шестеро, а я одна, и со мной, разумеется, никто не будет считаться. Они любят теплый и душный воздух, а я могу уснуть только в хорошо проветренной комнате, а еще лучше, если злополучная форточка будет открыта всю ночь. Мои соседи могут спать в любое время суток, при любом шуме. Конечно, они не виноваты. Я это понимаю. Понимаю и то, что я их раздражаю.

И сейчас в нашей комнате создалась совершенно нетерпимая обстановка. У меня же для сна остается каких-то 3–4 часа. А для меня этого недостаточно.

Помощник директора по быту обещает дать мне комнату уже два года. Но, видимо, у нашего завода нет возможности предоставить мне целую комнату! Недавно у нас на совете общежития разбирали, кто прав, кто виноват. Но в этой ситуации все правы! Предлагали мне перейти в другое общежитие, где есть двух- и трехместные комнаты. Они уверены, что белкам можно научиться каркать по-вороньи, если они попадут в воронью стаю. Это самое они советовали делать и мне.

В какой-то мере мои сожительницы обладают даром подделываться под общее настроение. Я же, со своей стороны, несмотря на все старания, на всю борьбу с собой, не могу добиться таких успехов. Понимаете: не хочу, а не могу.

Что делать? Пойти в психушку? Не хочу, я же не сумасшедшая, просто у меня неудачное устройство организма. И я не хочу есть бесплатную психиатрическую кашу, которую мне готовят мои соседки. Поэтому я прошу вас, найдите НИИ, которому могут пригодиться мои органы, все, что найдется стоящего в моем организме для чьей-нибудь пользы. И этим вы поможете мне избавиться от настоящих мук, потому что перестроиться под стандарт не смогу и никому это не удастся сделать! Я уже писала об этом в журнал “Здоровье”, а они ответили, что в нашей стране не проводятся опыты над людьми, угрожающие их жизни.

А на вас я надеюсь.

Город Саранск, Главпочтамт, до востребования, Абрамовой Неле.

4 апреля 1968 года.

 

С жильем в СССР было плохо. И до войны. А после войны стало еще хуже. Пол страны лежало в руинах. Но прошли годы, десятилетия, и ничего не менялось. Возводились безумные, дорогостоящие высотные здания, а на жилье для народа не хватало средств. Мощные предприятия оборонки, машиностроительные заводы, такие богатые предприятия, как, скажем, комбинат “Правда”, в который входили газеты, журналы, печатались книги и т.д., могли строить жилье. И строили, отдавая райсоветам 20% построенных площадей. Но все это была капля в море жилищной нужды. Люди ждали очереди на квартиру десятилетиями.

Наша семья до войны имела две комнаты в большой коммунальной квартире. Жили в ней пять человек: бабушка, мама, папа и мы с братом. В августе 1941 г. родился второй брат. Во время войны в наш дом попала бомба (ул. Войнова, теперь Шпалерная, 64). Она, к счастью, не разорвалась, но протаранила дом насквозь, достигнув подвала. Требовался капитальный ремонт. Средств на него у нас не было. Бабушка умерла, а отец нас во время войны бросил, положение спас отчим. Мы поселились в его комнате на канале Грибоедова, 24. В 1947 г. появился третий брат. Жило нас в комнате площадью в двадцать с небольшим метров: мама, отчим, четверо детей и сестра отчима. И так жило большинство наших соседей и наших школьных товарищей. Отчим был ветераном войны, прошел артиллеристом от Ленинграда до Берлина. Но это дела не меняло. Мы, конечно, стояли на очереди. Но... И только в 1967 году нашу коммуналку расселили в связи с тем, что на канале Грибоедова, 24 сделали билетные кассы. И хоть на пенсии наши старики пожили в нормальных условиях.

У теперешних молодых, да и не очень молодых, может возникнуть вопрос: почему люди сами не строились, не покупали жилье, ожидая подачек от государств?

Кооперативное строительство было таким же дефицитом, как обувь, продукты, одежда, книги. Попасть в кооператив человеку, живущему на “общих основаниях” (этот термин пустила в оборот, кажется, писательница Виктория Токаре; означает он человека, не имеющего блата, знакомства в более или менее высоких сферах, не имеющего денег на взятку ну и т.д.), было также нереально, как полететь на Луну (если ему бы этого вдруг захотелось). Кроме того, зарплаты были таковы, что накоплений, как ни крутись, у большинства населения не было.

У меня был опыт добывания кооперативной квартиры. Когда моя старшая дочка вышла замуж и собиралась обзавестись ребеночком, я решила поискать кооператив. Все же их в 1981 году стало больше. Да и хрущобы разрядили, что ни говори, квартирный вопрос. Узнала, что в издательстве “Молодая гвардия” организуется кооператив. Поскольку я в то время тоже работала в издательстве “Книга”, вроде бы у меня появился шанс. Подала туда заявление. Прошло полгода. Я время от времени туда звонила, мне отвечали, что мое заявление еще не рассматривали. Тут меня просветила моя коллега по работе Инга Михайловна Лещинская, с которой я поделилась своими проблемами.

– Нужно заинтересовать комиссию, а иначе дело не сдвинется с мертвой точки.

– Как заинтересовать? – Предложить дефицит. – Откуда же у меня дефицит? – А книги?

Надо сказать, что книги в то время были большим дефицитом. Нам, издателям, хорошо, если разрешалось купить две книги одного наименования, выпущенные нами, а то и вовсе одну. Ну и авторы дарили, конечно. Но они тоже могли купить ограниченное количество экземпляров. Но можно было через коллег в других издательствах попытаться что-то достать. В общем, я решилась. Все оказалось очень просто. Председатель кооператива мне сказал, что в Моссовете интересуются 4-томным словарем Даля, детективами, фантастикой и т.д. И мы с моим мужем два года таскали книги председателю кооператива. А я их доставала, где только могла. И вот, наконец, свершилось. Мы приобрели однокомнатный кооператив. Первый взнос составил 3000 р. Их я занимала, а потом отдавала в течение двух или трех лет.

Я описала все это подробно, чтобы предполагаемые читатели поняли, почему квартирный вопрос стоял тогда так остро и часто вообще был проблемой жизни.

А что касается ветеранов, то многие из них не получили нормального жилья и к 65-летию Победы.

Как тут не вспомнить строки из рассказа Зощенко “Кризис”! “Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина, небось, по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат, то и по две. А то и по три на рыло. С ванной.

Вот заживем-то тогда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, а в третьей еще чего-нибудь. Мало ли! Делов-то найдется при такой свободной жизни.

Ну а “пока что трудновато насчет квадратной площади. Скуповато получается ввиду кризиса”.

(Напомним, что герой рассказа снимал “жилплощадь” в ванной, там и женился, там и ребеночек родился... И рассказ написан в 30-ые годы!..)

 

Отцы и дети

 

Здравствуй, дорогая “Комсомолка”!

Пишет тебе десятиклассница Надя М. Пишет, как близкому товарищу.

Мне очень хочется с кем-нибудь своими проблемами. Конечно, есть у меня друзья и подруги, но им я не могу рассказать о своих сомнениях и терзаниях. Может быть, они и поймут меня, но прочувствуют ли?

Дело в том, что мне часто приходится изображать веселость в то время, когда у меня на душе “кошки скребут”. Вот уже два года, как в нашей семье нет мира и согласия. Может потому, что я повзрослела, и у меня начались конфликты с отцом. Дело в том, что он всегда стремится унизить меня, поставить ниже себя. Часто приходится слышать такие оскорбления, как соплячка, говнюшка, паразитка и т.д. Всегда, когда он приходит пьяный. А это случается часто, начинаются упреки: “Мой кусок хлеба ешь, а еще мне указываешь. Выучилась и думаешь, что умнее меня. Я прожил жизнь, а вы сопляки! А что я пью, так то не ваше дело. Пью за свои деньги, сегодня пропью, а завтра заработаю!”

Конечно, может быть, мне следовало промолчать, не уверена. Мне кажется, я должна разъяснить отцу, что такие взгляды на жизнь неправильны. Но ничего не получается. Он меня не слушает, только кричит: “Я отец. Ты обязана мне подчиняться! Не нравится, собирай свои книжки и убирайся!”

Не знаю, что делать. Сейчас мне пойти работать невозможно: через три месяца выпускные экзамены. Учусь я хорошо и мечтаю поступить в институт. Но отец заявил, что если я буду “переговариваться” с ним, то без его денег никуда не поступлю. Деньги. Я никогда не думала, что они могут играть такую роль в социалистическом государстве. А в понимании отца деньги – это все.

Я люблю спорт и занимаюсь им. Поэтому смотрела с удовольствием всю Белую олимпиаду. И очень огорчилась, когда наши хоккеисты проиграли Канаде. Мой отец презрительно заметил: “Что им за это платят, что ли? Если бы у нас, как в других странах платили спортсменам большие деньги, они бы постарались. А то какой дурак будет напрягаться задарма!”

Я не смогла сдержаться: “Как тебе не стыдно, – сказала я отцу. – Советские спортсмены защищают честь нашего государства, нашего народа! Разве можно говорить о деньгах в Спорте!”

И опять все кончилось скандалом и оскорблениями.

Он и мне говорит, когда я задерживаюсь из-за тренировок или соревнований: “Тебе что, спорт дороже дома? Тебе за это платят что ли? Ты должна приучаться к хозяйству!”

Часто скандалы начинаются из-за его отношения к маме. Мама тяжело больна. А он при случае доводит ее до того, что ей становится плохо. При детях оскорбляет маму. Она, наверное, и хотела бы с ним развестись, да не решается. Куда она денется с двумя детьми, моему брату только 12 лет. Да я и не хотела бы этого. Они живут вместе уже 30 лет. И мама привыкла к папиному характеру. И мне хочется, чтобы у них все было хорошо. А мне, видно, не ужиться с отцом.

Конечно, я знаю завет “чти отца своего”. Но не всегда получается следовать этому завету. Потому что не умею притворяться. Я люблю людей. Люблю своих товарищей, учителей, тренера, руководителя школьного кружка, соседей, ну, и т.д. И они, встречая отца, говорят ему, что они “довольны мной”. Он сам мне об этом рассказывает. И прибавляет: “Для людей ты хорошая, а для отца?”. Это правда. Но почему так происходит? Почему? “Комсомолка”! Может, ты дашь ответ?

С приветом Н. М.

 

***

 

Уважаемая “Комсомольская правда”!

Помогите, пожалуйста, нам. Пишут вам сестры Герасимовы. По рассказам матери, они с отцом прожили шесть лет. В городе Туле. В 1954 году под предлогом перемены места жительства отец продал дом в Туле. Нас, сестер близнецов, в возрасте двух недель вместе с мамой отвез за 55 километров в деревню Тульской области. И оставил у одной жительницы деревни. Ни родных, ни знакомых у нас в том селе не было. Сам, с деньгами от проданного дома, уехал неизвестно куда и пропал. Не писал нам, не помогал.

Мать не испугалась трудностей, не бросила нас. Она вступила в колхоз и вскоре стала одной из лучших доярок. Сначала мы жили на квартирах, потом мама сумела накопить на маленький домик, и мы стали обживаться. Мы росли, пошли в школу, перешли в 5-й класс.

В 1966, через 12 лет явился к нам отец. Он рассказал, что в подмосковном городе Жуковском построил домик на те деньги, что получил за продажу нашего дома, и стал жить с одной гражданкой. Но жизнь с ней не сложилась, и он приехал к нам, чтобы вместе жили и поехали в Жуковский. Мать долгое время не соглашалась, но потом уступила его просьбам.

Дом, купленный в деревне матерью, а также приготовленные шифер, доски, тес отец продал и увез нас в Жуковский. Мы проживали в одной половине дома, а во второй жила папина гражданка.

Мы так прожили 2 месяца, а потом отец ушел обратно к своей гражданке Матрене Федоровне. Нам же отделил для жизни угол в сенях. У нас не было окон, не было света. Нам негде было делать уроки. И нас в школе перевели из 5-го в 4-й класс. Но в чем же мы виноваты?

Потом отец начал над нами издеваться, и ему дали полтора года тюрьмы. После истечения срока прописки нас не хотели прописывать и посылали обратно в деревню. Но куда, к кому? Ведь у нас ничего нет.

По возвращении отца из тюрьмы нам стало еще хуже. У него с Матреной Федоровной каждый день пьянки, скандалы. Не дают нам спокойной жизни. Нам не то, что делать уроки, домой идти не хочется. Гражданка М. Ф. бросает в нас палками, камнями. Мать ходила в милицию и заявляла об их поведении, но никто не обращает на нас внимания. Отец к тому же уклоняется от уплаты алиментов, хотя и работает в магазине.

Мама работает на трех работах: в больнице прачкой, в бане уборщицей, в котельной истопником. Конечно, ей очень тяжело. А сейчас она сильно болеет. А все равно работает. Ведь мы пока помочь не можем, так как несовершеннолетние.

А отец и М. Ф. издеваются над нами. Очень просим помочь. Такая жизнь невыносимая.

Таня, Валя Герасимовы Город Жуковский.

1967 год

 

***

 

В редакцию “Комсомольской правды”

Дорогая редакция!

Прошу помочь мне разобраться и посоветовать, как мне дальше поступить. Я учусь в 8-м классе, но придется бросить школу не потому, что я не хочу учиться, а потому что так сложились семейные обстоятельства.

Мой отец, Каськов Николай Савельевич, часто пил, пьяный бил маму, ругался нецензурными словами и выгонял нас из дома. В июне 1966 года отец устроил скандал и выгнал нас из дома. Целый месяц мы скитались по соседям. Мама устала от этого и обратилась за помощью в товарищеский суд шахты 8, 8 бис. Суд вынес решение о выселении отца из квартиры. Но он и после этого не оставлял нас в покое. Потом за пьянство и хулиганство он был осужден на 10 суток, а потом на 3 месяца тюремного заключения. Но и после освобождения он не изменился и не дает нам покоя.

Мама работает в Транспортном отделе шахты, дежурной по переезду. Живем в ведомственном доме. Отец с августа не работает, и мы не только ничего не получаем, а наоборот, он требует то денег, то вещей, которых у него сроду не было. Встречая меня на улице, оскорбляет нецензурными словами.

Что делать? Я понимаю так: не нужна мама и дети, оставь нас в покое!

Дорогая редакция, так тяжело жить в такой обстановке. Посоветуй: что делать?

 Донецкая область, город Макеевка поселок Крупской, дом 18.

Коськова Татьяна.

1967 год.

 

***

 

Здравствуйте, дорогая редакция “Комсомольской правды”!

К вам обращаются за помощью учащиеся 2-й группы технического училища 7 города Карло-Либкнехтовска. Наше общежитие находится в поселке Володарка Артемовского района. В поселке нет ни парков, ни кинотеатров. Один клуб, в котором два или три раза в неделю показывают кино. Обычно бывает один сеанс в день. Спортивных секций тоже нет.

Так что представьте нашу радость, когда месяц назад в общежитии купили телевизор. Мы думали, что появилась возможность посмотреть про события в стране, увидеть новые фильмы, молодежные передачи.

Но, увы! Наш замполит Степан Васильевич Чернобаев выключает телевизор в 9:30, как раз когда идут наши любимые передачи: “Молодость”, “Горизонт”. А бывает, он отключает телевизор посреди интересного фильма.

Мы уже взрослые нам по 18, 19 лет, и встать утром для нас не проблема. До слез обидно, когда он не дает посмотреть концерт из колонного зала Дома Союзов, или из города Сопота. За полгода мы не видели ни одного “Голубого огонька”. Так как же нам духовно развиваться? Руководство общежития и директор нашего училища Сауся Михаил Тимофеевич буквально преследует тех, кто посмеет дружить с парнями. Вплоть до изгнания из общежития. Он говорит об этой дружбе такие вещи, что стыдно слушать... Ребята живут на втором этаже, девушки на третьем. Мы знаем этих ребят, они очень хорошие, самостоятельные.

Но замполиту они не нравятся, так же, как и местные ребята. Что же мы должны просить у директора или замполита разрешения на дружбу? Разве это не наше личное дело?

А в каком виде появляются замполит и директор очень часто! В пьяном и, откровенно говоря, диком виде. И начинают над нами издеваться. Старосту нашего общежития Валю Т. хотят выгнать из общежития за то, что она их ослушалась и продолжает дружить с очень хорошим парнем.

Какое право они имеют вмешиваться в нашу жизнь, не говоря уж об уважении.

У нас много хороших девушек и ребят. У нас большой хороший хор. Внешне общежитие тоже неплохое. В комнатах всегда прибрано и красиво. Но недавно директор заставил снять в комнатах все замки. При этом заявил: “Если что пропадет, дирекция не отвечает”. А кто отвечает? И разве приятно спать с незапертой дверью или, уходя на занятия, оставлять комнату открытой?

Многое можно было бы рассказать, но, наверное, вы уже поняли, отчего я пишу.

Мы просим о помощи. Ведь здесь гибнут все наши чувства, все представления об уважении к старшим. Мы не хотим и не можем так жить.

Ждем от вас совета и помощи!

Учащиеся второй группы.

 

***

 

Здравствуй, дорогая редакция!

Пишет вам одна девушка из Перми. Мне 17 лет. Работаю на заводе. Живу я на самой окраине города.

Давно хотела написать вам, ну, вот сегодня решилась. Я хотела бы, чтобы вы ответили на мой вопрос; может ли девушка гулять вечером? Возможно, мой вопрос покажется вам нелепым; мол, взрослая девушка, а спрашивает глупости.

Но дело в том, что когда я собираюсь вечером на прогулку, мои близкие меня все время оговаривают, или просто не отпускают. И объясняют, что по вечерам гуляют нехорошие люди, которым нечем заняться, вот они и шляются по улицам.

И как, мол, тебе охота встречаться и ходить с ними. Ну а когда гулять? Днем все работают или учатся. Да днем и пойти-то некуда. У нас в городе одно только развлечение: кино, да прогулки с подругами.

У нас на окраине вечером все сидят по домам. На улице нет никого. Но я молодая, мне скучно все время сидеть дома. В центре веселее, можно сходить в любой кинотеатр, да просто на толпу посмотреть и то интересно.

Как-то мне пришлось побывать вечером в центре. И там как-то веселее: много народу, каждый куда-то спешит, а может, просто гуляет, и вообще как-то весело.

И вот мой второй вопрос: может ли девушка пойти на встречу Нового года, на вечеринку, куда ее пригласил молодой человек?

Мои родители против, они говорят, что там соберутся друзья, напьются и ничего хорошего не будет. Я стала спорить, что не все ребята такие и не все вечера организуются, чтобы напиться. Вот мы, например, хотим просто вместе собраться, поговорить, потанцевать. Весело провести праздник. А не сидеть дома в одиночку, как в любой будний день. И я уверена, что ничего плохого нет, если мы соберемся вместе провести праздник.

Я не хочу сказать, что родители не должны за нас беспокоиться. Но мы же уже взрослые люди и никто из нас не хочет сделать что-либо плохое!

Но вот как родителей в этом убедить?

1970 год.

 

***

 

Дорогая “Комсомолка”!

Пишу вам, а на душе тяжело. Начну по порядку.

В 1965 году я познакомился с девчонкой, стали дружить. Но почему-то окружающим не нравилась эта дружба. Директор школы, учителя отнеслись к нам враждебно. Секретарь комсомольской организации тоже смотрел косо.

Начались сплетни. Но получалось так, что чем больше лили на нас грязи, тем больше мы сближались. В конце концов директор предложил моей подруге уйти в вечернюю школу, “чтобы не отвлекать его от учебы”. Она перешла в десятый класс вечерней школы, которую закончила с одной тройкой. Я заканчивал дневную школу.

После выпускного вечера она сказала, что беременна. И мы решили всегда быть вместе. А чтобы не было пересудов, мы поехали в город Камышин, где нас никто не знал, а жили мои родственники. У них нам места не нашлось, и мы жили два месяца на чердаке. Стали родные предлагать ей сделать аборт, это в 4 месяца! Но я не согласился. Почему? Это для меня было дико, и, если бы это случилось, я бы не смог с ней жить! Я еще не знал, люблю я ее или нет, но все больше убеждался, что жить без нее не могу.

Перешли жить на частную квартиру, где у нас и родился сынишка. Нам было по 17 лет и нас не хотели регистрировать до совершеннолетия.

Поступили оба на работу в Камышинский химкомбинат, учениками смазчика.

Жили на 70 рублей, 20 платили за жилье. В 1966 году я пошел в ГПТУ учиться на помощника мастера. Поступил на вечернее отделение текстильного техникума, на третий курс. А жена поступила на первый курс того же текстильного техникума. Мама взяла малыша на время, пока мы будем совмещать работу с учебой.

В техникуме меня приняли в кандидаты КПСС. Почему я вступил в партию? У меня отец был коммунистом. И всем хорошим, что я видел в жизни, я обязан ему. Но он рано умер. И я хочу, как он, жить напряженной жизнью, бороться с несправедливостью и т.д. Много чего я хочу сделать в жизни, но пока ничего у меня не получается.

Нас будто преследуют неудачи. Мама заболела, и пришлось сынишку забрать. А здесь у нас нет элементарных условий для жизни, и малыш постоянно болеет.

Я обращался к директору, чтобы узнать о перспективах получить хоть какое-то жилье, но он меня даже не принял. В парткоме и фабкоме только головами качают. И никто не вникнет в наши проблемы, не посоветует, не посочувствует. Может, вы думаете, что я жалуюсь? Ищу, кто бы нас пожалел. Нет, я таких людей не уважаю, мне нравятся сильные люди, хотя у самого сил не хватает. Иногда хочется все бросить, уехать подальше от людей, ничего не знать... Но потом становится стыдно за себя. Я так жить не могу. И выхода не знаю.

Говорят, что люди в беде сближаются, становятся роднее. У нас же этого нет. Нет, мы не ссоримся, а просто охватывает какая то апатия, равнодушие ко всему. Если будет так продолжаться, то мы станем самые несчастные в жизни!

Если можете, посоветуйте, как жить дальше среди людского равнодушия? Неужели и мы будем жить только для собственного благополучия и станем такими же равнодушными!

Поймете ли вы меня?

Волгоградская область, город Камышим, поселок Нефтебаза, улица Ярославская дом 14

Палицын Валерий.

10 сентября 1968 года.

 

***

 

Дорогая редакция!

Вам пишет инвалид второй группы. Я во время войны потеряла здоровье. Отец мой не вернулся с фронта. Через некоторое время мать вышла замуж. И у нее родились еще двое детей.

Но наша беда в том, что отчим пьет. А пьяный избивает мать и нас, кто под руку подвернется. Мой маленький брат учится в первом классе, но в наших условиях ему негде заниматься, да и трудно сосредоточиться на уроках.

Когда отчим разбушуется, мы все ночуем у соседей. Так жить у нас уже нет сил. Моя мать работает бригадиром сторожевой охраны. У нее преимущественно работа ночная. Отдыхает она очень мало, а если у нее и останется минутка на отдых, отчим все равно не даст ей отдохнуть.

Если начинаешь говорить: “Не тронь маму”, – он начинает избивать меня. Все время грозится, что ночью всех зарежет. Один раз он поехал на рыбалку, откуда вернулся пьяный и стал требовать у мамы пол-литра. Но у мамы не было водки. Тогда он со злости стал бросать посуду со стола. И мы спаслись опять у соседей.

У мамы с отчимом есть дом. На две половины. Одна половина записана на мать, другая на отчима. Но вход общий. Мы стали у него просить, чтобы он разрешил нам сделать отдельный вход. Но он не разрешает. И ходить через свою комнату тоже не разрешает. И говорит, чтобы мы лазали в дом через окно. Издевается, говоря: “Я хозяин, что хочу, то и делаю, а вы мне не указ!”

Я инвалид второй группы, которую мне дали пожизненно. Мне 27 лет, учусь в десятом классе вечерней школы. А отчим избивает меня, гонит из дому, я не только не могу готовить уроков, но и жить в такой обстановке.

Дорогая редакция! Помогите мне выбраться с этого горя. В моей просьбе прошу не отказать!

Белорусская ССР, Витебская область, город Орша, улица Ленина дом 162

Орлова Таня.

1965 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

Я не очень надеюсь на ответ, но все же решил вам написать. Я дружу с одной девочкой. Даже не только дружу. Мы оба счастливы.

Правда, у меня были неприятности в школе и дома. Дисциплину снизил, учебу подзапустил. Но все это я потом исправил.

Но мои родители запрещают мне видеться и вообще дружить с этой девочкой. Им не понравились ее родители.

Мои родители говорят: “Брось ее или уходи из дома!” А я не могу сделать ни того, ни другого. Я люблю ее и родителей тоже. Что мне делать?

С нетерпением жду ответа.

Корбатюк Валерий.

Молдавия, город Бельцы, улица Николаева, дом 94.

 

***

 

Дорогая редакция!

Послушайте мою маленькую исповедь. В жизни все бывает, и плохое и хорошее.

И если спросить человека, чего в его жизни было больше, уверена, что многие ответят: хорошего. А я с твердостью восклицаю: плохого!

Я хочу написать, как я потеряла веру в людей. Несколько слов о себе. О себе писать ой как трудно. Но я коротко. Люблю стихи, сама пишу. Читаю друзьям, и им нравится. Иногда у меня бывает такое чувство, светлое необыкновенно, что хочется обнять весь мир! Всех людей! А иногда бываю отвратительной, сама это чувствую.

Раньше, когда все было хорошо, я думала, что буду помогать людям, сбившимся с пути, потерявшим веру. А вот теперь думаю, кто бы мне помог вернуть веру в людей, и мне грустно. Своим друзьям говорю часто, что нужно верить в людей. И стихи пишу об этом.

Я ненавижу серость, не имеющую смысла жизни и пребывающую в болоте. А теперь чувствую, что скатываюсь в это же болото. Я люблю жизнь. Но сейчас меня гложут сомнения, так ли она хороша.

Все началось, наверное, с того, что я потеряла контакты с матерью. Когда я была маленькая, все было хорошо. Но постепенно я стала больше понимать. И мне было больно слышать, как она с презрением относится и отзывается о своих коллегах по работе. По ее словам, все ей завидуют и поэтому ненавидят. Она очень увлекается тряпками, по-моему, ей тряпки дороже меня.

Она унижает меня ежедневно. Поручает соседям следить за мной. Бьет меня зверски по голове, если я задерживаюсь в школе. Дома я непрестанно слышу ее ругань: стерва, паскуда и еще хлеще. Отец у меня хороший человек, всеми уважаемый. Раньше он был моим другом, понимал меня. А теперь целиком встал на сторону матери. Дошло до того, что он первый раз в жизни меня ударил.

Как больно видеть мне друзей, которые после школы радостно расходятся по домам. А мне страшно и противно идти домой, в ушах стоит материнское: паскуда...

Однажды мать разозлилась на отца и ударила его по лицу. Это случилось при мне, и я закричала: “Папа, папа, как она смеет!” Она же в сердцах: “Отравитель жизни!”

Мне хочется быть веселой и гордой. Разве я, как и всякий человек, не имею на это права? Меня дома часто попрекают одеждой, которой, правда, у меня в достатке. Но я бы лучше в лаптях ходила, только бы не унижаться!

После семейных сцен у меня пропадает интерес ко всему, к жизни, к учебе... Мне вбивают в голову, что я ничто. И, кажется, это оправдывается.

Не называю своего имени и адреса. Это дела не изменит. Но, может быть, вы опубликуете мое письмо, чтобы читатели поделились со мной своим опытом.

С уважением, Наташа.

 

***

 

Редакции газеты “Комсомольская правда”, копия министру здравоохранения СССР

От рабочего Глуховского завода “Электропанель”,

Филатова Юрия Степановича.

 

Дорогие товарищи!

Мне 19 лет, моей невесте, бывшей студентке Глуховского медучилища Галине Латыш 18. Оба мы комсомольцы.

Если бы мы не встретились с Галиной 17 ноября прошлого года, не было бы этого письма и того заколдованного круга, в который мы попали. Не было бы того ужасного положения, в котором мы оказались.

И нам не к кому обращаться, кроме вас. В вас мы видим своих справедливых судей, своих спасителей. Мы – только что делающие первые шаги своей самостоятельной жизни. У нас за плечами только школьный опыт и мы бессильны бороться с людьми, наделенными властью и пользующимися ею, чтобы сломать нашу жизнь.

Я пишу вам это письмо в полном отчаянии. И не могу поверить, что все случившееся правда, с которой нам придется смириться.

Познакомившись с Галей, мы почувствовали взаимную симпатию и начали встречаться. Уважая девушку, я хотел, чтобы наше знакомство было не уличным, и познакомил Галю со своей матерью Надеждой Михайловной Филатовой (работает заместителем главврача городской больницы) и с отцом Филатовым Степаном Филипповичем (преподаватель истории Глуховской средней школы № 3).

Родители у меня образованные и очень влиятельные люди в городе. Я у них один сын, который, по выражению моего отца, способен только “кушать, спать и какать”.

В дом моих родителей мы с Галей приходили послушать музыку три раза. После третьего посещения мать безапелляционно заявляет, что моя Галя – потаскуха, и что, если я ее не брошу, она выгонит ее из училища. Я, конечно, отказался.

На следующий день Галину хватает ее классный руководитель, врач терапевт Султанова Лилия Георгиевна, и ведет ее в гинекологический кабинет местной поликлиники. Гинеколог ставит ей диагноз “острая гонорея”. Диагноз он записывает на клочке бумаги и говорит: “Никто о диагнозе знать не будет, но директор обязан знать”. Унизительно расспрашивают, с кем она раньше встречалась и какие у нее отношения со мной, и обследуют, не беременна ли она от меня. Вечером мать мне заявляет, что Галина венерическая, и она будет мне колоть пенициллин. Я грубо отказался, так как знаю, что это клевета.

На следующий день директор медучилища Рудяков вызывает Галину в кабинет, в котором находятся классный руководитель, председатель профкома, и заявляет: “Зачем ты встречаешься с Юрием? Ты ему не нужна. Ты хочешь привлечь парня, чтобы втереться в семью Филатовых”.

Потом ей показывает клочок бумаги от гинеколога и говорит: “Ты знаешь, что у тебя гонорея? Таким, как ты, места в училище нет!” На следующий день был вывешен приказ об отчислении Галины Латыш за аморальное поведение (приказ от 13 февраля 1968 года).

Через два дня, “страхуясь”, директор провел педсовет, на котором рассматривался вопрос об ее исключении. Ни классного, ни комсомольского собраний не было.

Родная мать говорит, что мы с Галиной трипперные. Чтобы доказать, что это клевета, мы с Галиной едем в город Королевец Сумской области, где проходим обследование у венеролога местной поликлиники, чтобы подтвердить, что Глуховский диагноз – это грязное дело. Подтвердили.

На следующий день я пошел к директору тов. Рудняку и спросил его, на основании чего Галину исключили из училища?

Он ответил, что до меня она встречалась с парнем, а теперь встречается со мной, и это аморально. А хочешь жаловаться, хоть в Москву пиши! Я люблю Галю, мы решили пожениться. Но придя домой, я не нашел паспорта. Сомнений не было, что паспорт спрятали родители. После долгих поисков в квартире я обнаружил паспорт, свидетельство о рождении, аттестат зрелости под периной маминой кровати. В этот день мы подали заявление в Глуховский ЗАГС.

После этого я пошел к главврачу районной больницы Мелехину В. Н. и, рассказав обо всех наших злоключениях, просил помочь Гале восстановиться в медучилище.

О многом он уже слышал. И он сказал мне: “Юра, обещаешь ли ты, если Галина будет восстановлена в училище, что ты отложишь свадьбу? Просто будешь с ней встречаться, а жениться тебе рано. А я поговорю с директором о ее восстановлении”.

Я согласился с этим предложением, потому что Гале надо доучиться, закончить медучилище. Она уже проучилась в нем успешно полтора года.

На следующее утро меня разбудил старший лейтенант милиции Тамаровский и предложил следовать в милицию. Сзади, метрах в 10, следовали торжествующие отец и мать. Работники милиции были хорошо осведомлены о нашей истории. Они смеялись и советовали не жениться.

Потом заместитель начальника милиции заставил меня читать статьи уголовного кодекса. А потом с меня взяли подписку о том, что я не буду угрожать своим родителям! (Кому и когда я угрожал?)

После этого под милицейским конвоем, меня отвели в венерологический диспансер. Я шел, от стыда подняв воротник и прикрывая лицо шапкой.

Врач венеролог определил, что я здоров, но предложил для профилактики уколы пенициллином.

В тот же день таким же манером была доставлена в диспансер Галина, и ей поставили диагноз “подозрение на трихомонаду”.

И все эти действия были предприняты моими всевластными родителями, чтобы доказать свою непричастность к установлению диагноза и исключению Галины из училища. Моим родителям было наплевать, что растоптана и смешана с грязью ни в чем не повинная девушка. Они страховали себя от неприятностей, прикрываясь “дураком трипперным сыном”.

Меня поразило то, что я не видел в родителях ни капли человечности, сердечности, сочувствия. Ведь они, взрослые люди с положением, понимали, что перед ними дети, жалкие в своем унижении, беззащитные перед их жестокостью.

Сломать жизнь семнадцатилетней девушки, опозорить на весь город своего сына за то, что он не хочет отказаться от своей любви!

Той же ночью снова похитили мой паспорт.

На следующий день я зашел к Галине, где она снимает квартиру. Она встретила меня в слезах. Я зашел в комнату. Посреди нее сидел отец и курил. Около него стояли хозяйка комнаты, ее сестра и Галины сокурсницы.

Отец говорит: “Я думаю, что ты умная девушка и поймешь, что ты должна уехать из нашего города. Если добровольно не уедешь, то я тебе помогу. За один день я тебя не выселю, но за три справлюсь. Ты щеголяешь в модных тряпках, чтобы понравиться нашей семье. Но ты в нашей семье не будешь”.

После этих слов отца я попросил его немедленно уйти, иначе я помогу ему это сделать. Свидетели этого разговора были удивлены и возмущены: как человек с высшим образованием, учитель, может такое говорить!

Приезжали с хутора Михайловского Галины родители, просили директора училища, главврача, но те остались непреклонны. Между прочим, врач характеризовал меня как шалопая и бездельника и не советовал Галине со мной связываться.

Мы с Галиной съездили в Сумы, были на приеме у заведующего облздравотделом Авраменко. Рассказали ему, просили помочь. Авраменко созвонился с директором училища и после этого ответил нам, что Галина в училище восстановлена не будет, и пусть не мечтает об учебе в любом училище нашей области!

Разве это законно? Галина училась хорошо, родителям присылали открытки с благодарностью за хорошее воспитание. Когда же хорошая ученица, комсомолка, физорг, успела превратиться в подонка, которого с волчьим билетом выбросили на улицу!

Это первое наше испытание в жизни. И у меня пошатнулась вера, что можно найти правду. Как можно в нее верить после всего беззаконного, произошедшего с нами!

Если раньше я испытывал к отцу и матери сыновние чувства, то теперь я не верю своим родителям, я потерял уважение к ним. Я пытаюсь бороться за свою любовь. И это письмо – просьба о помощи. Так как завтра я могу лишиться работы: товарищи мне сказали, что к заводскому начальству приезжала моя мать. Нас травят, как зверей!

Меня поддерживают товарищи, хозяева Галиной квартиры и все непредвзятые люди, которые знают нашу историю. Но у них нет власти, поэтому я и прошу вас, помогите, рассудите нас с нашими преследователями.

Ответ – не знаю, по какому адресу я смогу получить. Скорее всего, адресуйте его на Глуховское районное отделение милиции.

С уважением и надеждой Юрий Филатов.

 

***

 

Дорогая редакция!

Верьте мне, я не стала бы писать, если бы не считала данный вопрос таким важным!

В прошлом году я окончила школу. Конечно, я задумывалась о своем будущем. Мечтала о трудной, полезной стране работе. Хотела стать геологом, гидрометеорологом или строить новый Комсомольск.

Во время летних каникул работала в колхозе. Колхоз наш не передовой, даже к средним его, пожалуй, нельзя отнести. Молодежи в селе почти нет. В общем, жить можно, но скука ужасная! Да и не нравится мне работать в сельском хозяйстве.

После школы я быстро убедилась, что мечты – это одно, а действительность, другое, часто прямо противоположное. Чтобы уберечь восемнадцатилетнего “ребенка” от трудностей жизни, мама нашла мне теплое местечко – библиотеку! Это после того, как дважды, с помощью слез и уговоров, возвращала меня домой, когда я уезжала с твердым намерением найти работу по душе. Главное в доводах мамы было и есть одно: здесь спокойно, ничто не мешает готовиться к вступительным экзаменам (непременно в институт).

Но я еще не выбрала, чем заниматься в жизни. Я еще этого не знаю. Ничего, говорит мама, все равно в какой институт, лишь бы поступить. Самые лучшие – библиотечный и педагогический. А меня они не привлекают. Каждый человек имеет право на выбор своего пути в жизни.

Прошло 4 месяца. Увы, ничего из моей подготовки не вышло. Я не написала ни одного сочинения (в школе это не составляло для меня труда), не решила ни одной задачи, совсем бросила заниматься по истории и естествознанию, которыми увлекалась раньше. Перестала читать и слушать по радио последние известия, а в школе, особенно в последние годы учебы, меня очень интересовала международная жизнь! Тогда я хотела все знать, все увидеть, познакомиться со всем миром. Теперь, кажется, позабыла и то, что учила в школе. Стала злой и раздражительной. Каждый час, проведенный в библиотеке, считаю напрасно потерянным навсегда. Убить 4 месяца жизни, и это тогда, когда вокруг так много интересного, неоткрытого!

Раньше я пыталась подействовать на маму разумными доводами. Но мои аргументы на маму на производят никакого впечатления. Наши разговоры все чаще кончаются ссорами и мамиными упреками.

Ты поймешь, говорит она, мою правоту, да будет поздно, Разве это не хорошая работа: сидишь себе, ничего не делаешь. Тепло, чисто... Это ли не рай! Но я так не считаю. Мне стыдно сидеть, ничего не делая. Я в этом “раю” и читать-то разучилась.

Раньше я считала непростительным приносить неприятности кому бы то ни было. Теперь это стало нормой моего поведения. Я знаю, как несправедливо отношусь иногда к своим друзьям, а особенно к родным. Но постоянное недовольство своей жизнью превращаются в вспышки гнева, которые побеждают голос разума.

Мама все видит, но продолжает твердить свое. Думаете, у мамы есть причины держать меня здесь? Нет их. У меня есть брат и сестра всего на два года моложе меня, и они всегда ей помогут, в случае необходимости. Я взрослая и могу жить самостоятельно. Я бы поняла человека, который дальше нашего района не бывал, не знает и боится окружающего мира. Но мама не такая!

Когда она была молодой, она училась в техникуме механизации. Водила машину, не обращая внимания на сплетни и осуждения людей, которые считали противоестественным, что “баба за рулем”. Тем более, она была чуть ли не единственной девушкой в техникуме.

А потом война, длинный путь от Харькова до Волгограда – как равная среди равных с солдатами. Потом был институт, который она начинала перед войной. Она учительница, коммунист.

Кажется, должна меня понимать. Прожив интересную, наполненную событиями жизнь, как можно заставлять дочь сидеть в библиотеке? И постоянно пилить: “Даром деньги получаешь, сидела бы и молчала!” А я не хочу “даром”!

Это нечестно! Или другая песня: “Ты зарабатываешь, значит самостоятельная!” Для меня это звучит примерно так: благополучно пересела с маминой шеи на государственную, ну и радуйся!

Я хочу работать в дружном комсомольском коллективе, где жизнь кипит, учиться заочно, иметь цель. Сейчас ее нет.

Мама мне твердит: “У тебя нет никакой специальности. Куда ты пойдешь?” Но разве специальность нельзя приобрести, на стройке, например. Ведь люди работают!

Мама старается убедить меня, что в библиотеке можно просидеть всю жизнь. Можно, конечно. Если терпеть такое серое, однообразное существование.

Но работа – это главное для каждого. Она должна приносить радость, а не быть тягостной обязанностью! Почему этого не понимает моя мама? Она всегда нам навязывает свою волю. Но со взрослыми детьми надо обращаться, уважая их мнение, прислушиваясь к их желаниям, уважая их стремления!

Поверьте, это не чепуха, это вопрос жизни. Я уверена, что подобные проблемы волнуют многих моих сверстников.

Хмельницкая область, село Глебово.

1969 год.

Изотова Лена.

 

***

 

Дорогая редакция!

Куда мне обратиться, в какой уголок нашей страны со своим горем! Я решила написать в “Комсомольскую правду”. Так как речь пойдет о моем сыне, молодом человеке.

Год назад у меня умер муж после операции. Пришел сын из армии, застал отца в живых, отец приходил из больницы домой на выходные. Сидим за обедом, отец стал расспрашивать сына: “Как, сынок, служил, чему научился за три года?” А сын отвечает: “Тебе не обязательно знать!” Отец говорит: “Я же не спрашиваю, какое оружие и прочее военное, я спрашиваю про жизнь”. А сын отвернул от него свою морду и молчит. Это он за то, что мы ему не сразу все купили из одежды!

Сын мне говорит: “Неужели не могли накопить мне за три года денег на одежду?”

А с чего копить? Но мы к его приходу имели 200 рублей. Я взяла в кассе взаимопомощи 120 рублей и отец у себя на работе 100.

Но мне хорошие люди сказали: “Подожди Татьяна, еще неизвестно, как будет с мужем”. И я деньги попридержала. Только дала ему на костюм 80 рублей. А он пришел после этого пьяный. 20 рублей пропил. Пришлось добавлять на костюм.

Дала на рубашку 10 рублей. Тоже пропил.

А муж после тяжелой операции не встал. Не вынес. Похоронили отца.

Недели не прошло после смерти, сын заявляет: “Давай делить мебель”. У матери горе, опомниться не могу, а он о мебели... По живому режет.

Домой придешь, музыка на весь квартал. В праздник его не было до трех ночи. Пошла его искать, он на меня матом: “Когда ты повесишься, сука, я плюю на вас...”

Когда он устроился на работу, первый месяц питался с нами. Сестренку обзывал нахлебницей. Потом стал питаться отдельно, денег нам не давал.

Сестренку тоже матюкал. А каково ей это слушать. Ей 16 лет, учится в 10-м классе.

Теперь сын собрался жениться. Привел девушку знакомиться. Живет она в Подмосковье. Она мне сказала, что скоро отец должен получить квартиру. И одну комнату он обещал отдать им. Ну, я ей сказала, что у меня комнаты смежные и одну надо нам с дочкой. Вскоре они подали заявление в загс. Пригласили меня для переговоров к ее родителям. За столом ее отец говорит: “Вот наши дети полюбили друг друга, пусть женятся и все прочее. Второй вопрос, где они будут жить?” Я говорю: “И меня это волнует”. Тогда он заявляет: “У нас жить негде”. Я спрашиваю: “А как же ваша дочь говорила, что вы скоро получите жилье и одну комнату предоставите молодоженам”. Он только усмехнулся. И начал командовать: они распишутся, она пропишется. Мы Москву завоевали, пусть наши дети живут в Москве.

Я говорю: “У меня же еще дочь есть!” А он отвечает: “За дочь не волнуйтесь, выйдет замуж, будет жилье”. А я будто не существую. Я ответила: “В таком случае я разменяю квартиру на две комнаты”. А они говорят: “Зачем менять, им нужна отдельная квартира!”

Я, конечно, вылетела от них пулей, насчет свадьбы ни о чем не договорились, мне не до свадьбы. Сын поехал со мной, я рыдала, никак не могла остановиться. И говорю ему: “Сынок, что ты с матерью делаешь! Давай по хорошему договоримся, тебе разменяем 10 метров, а нам с дочкой 20”. Он только усмехается. Нашла я обмен 9 метров и 14,5. Но сын препятствует обмену. А нашу квартиру поменять трудно, 5-этажный дом без лифта, комнаты смежные, санузел совмещенный. И эту квартиру мы получили только 3 года назад, когда он был в армии. Дали мужу и мне с большим трудом и хлопотами.

Мы прожили в подвале 40 лет на площади 9,5 метра. А ему 9 метров мало, говорит, что жену не пропишут. А ему, значит, дай, а мы с дочкой куда? Пусть зарабатывает сам жилье.

Что мне делать? Помогите мне! Сын работает в Метрострое, строят Коломенскую станцию, тоннель 6. Сын комсомолец. Я от такого его поведения обессилила и истерзалась. Я росла сиротой, с 13 лет сама себя кормила. Муж мой был очень хорошим человеком, с 1930 года в партии. Он эстонец по национальности.

Москва И 469, Новые Черемушки, улица Цурюпы, дом12, корпус 2, квартира 37.

Татьяна Семеновна Якобсон.

 

Все лучшее детям?

 

В редакцию “Комсомольской правды”

Я, Ломака Надежда Васильевна, воспитанница детского дома, и за свою 26-летнюю жизнь испытала много трудностей и несправедливостей. Но то, что происходит сейчас, превышает все предыдущее и заставило меня взяться за перо.

Я работаю на Адлерском рыбозаводе, проживаю в общежитии.

Случилось так, что я доверилась мужчине, который обещал на мне жениться, но обманул. Так я стала матерью одиночкой. Горечь обиды за обман сменилась радостью материнства. Я очень люблю своего ребенка и в его воспитании вижу главную цель своей жизни.

Все было бы хорошо, если бы не новая беда, меня через суд выселяют из общежития и выгоняют на все четыре стороны. Объясняют это тем, что, родив ребенка, я стала семейной, а семейным нельзя проживать в общежитии.

Еще до родов мне заявили на заводе, чтобы я искала себе частную квартиру и не смела возвращаться в общежитие. В то время я готова была наложить на себя руки. Так как обошла буквально весь город, но никто из домовладельцев не пожелал сдать мне комнату или угол, открыто заявляя, что крик и плач грудного младенца слушать не желают.

В критическую минуту меня морально поддержали в женской консультации, и я стала матерью. Сейчас я нахожусь в больнице в связи с болезнью ребенка и мне сюда принесли исковое заявление о принудительном выселении и повестку в суд.

Неужели есть такой закон, что за право материнства, могу потерять право на жилье?

Прошу объяснить мне и помочь в эту трудную минуту. Я в отчаянии!

Краснодарский край, город Адлер, улица Калинина, дом 38, комната 219.

1967 год.

Ломака Н. А.

 

***

 

Дорогая редакция!

В 1941 году, когда началась война, моего папу взяли на фронт защищать Родину. В Сталинградской битве он погиб. Остались мы с мамой, двое малых детей. Жили мы в совхозе. Какая жизнь была после войны, вы, наверное, знаете.

Мама работала с темна до темна, детских садиков не было, и мы, совсем маленькие, были предоставлены сами себе. Мама придет с работы и ищет нас по чужим дворам, да кустам. Сестренка простыла, заболела воспалением легких и умерла. Осталась я одна. После смерти сестренки ничего не изменилось в моей жизни. Только маме теперь надо было искать после работы меня одну.

Пошла в школу, учиться было трудно, мама помочь не могла, она росла сиротой, рано начала работать и осталась безграмотной.

Когда мне было 13 лет, мы переехали в город Ставрополь. Там мне стало легче учиться, так как там были дополнительные занятия для отстающих учеников.

Потом мама тяжело заболела, перенесла операцию, и я вынуждена была пойти работать. Сейчас мне 29 лет. У меня растет дочь, ей нынче исполнилось 7 лет. Первого сентября пойдет в первый класс.

В год, два и три, она часто болела. Иногда по два раза в месяц у нее случалась ангина. Ангина дала осложнение на коленные суставы. К перемене погоды коленочки опухают и очень болят. Бывает, она ноженьки согнет, а разогнуть не может. И кричит день и ночь! Сколько мы прошли консультаций, счет потеряли. А леченья нет, и здоровья не прибавляется.

Есть у нас в городе знаменитый доктор Макаров. Посчастливилось попасть к нему. И он сказал, что лечения нет никакого, кроме как каждое лето возить ее на море.

На море поехать, целая история. Я работаю на ремонтно-механическом заводе пятый год. Летом отпуска ни разу не получала.

Когда зимой составляли график отпусков, я попросила, чтобы мне дали летом, и объяснила, почему. Так они назначили мне отпуск в сентябре. Но в сентябре дочка идет в школу. У нас от завода в городе Анапе есть палаточный городок для отдыха сотрудников, Я подала заявление с просьбой дать мне там место. Место дали с 1 июля, а отпуск записали на сентябрь! Я пошла к лечащему врачу, ортопеду, и она дала справку, что я нуждаюсь в отпуске летом для поправки здоровья ребенка.

Подала заявление в цеховой комитет профсоюзов, приложив справку. Комитет разобрал заявление и отштамповал: “Отпуск согласно графику”.

Я пошла к начальнику цеха. Он посмотрел мои бумаги и говорит: “Пойдешь только по графику, а со справками много вас здесь будет”.

Пошла к председателю завкома, он сказал: “Я место в Анапе дал, а там сами разбирайтесь”.

Сколько я ходила, даже вспоминать не хочется. У директора была, в “Дом профсоюзов” ходила, в редакцию газеты ходила... А к этому времени и директор завода, и начальник цеха ушли в отпуск с 15 июля. Значит, им положен летний отдых со своими детьми, а мне с больным не положен.

Но что делать, снова иду к мастеру, идет она к начальнику цеха, который остался за Малыхина. А он говорит: “Отпуска никакого не получит, подумаешь, ходит по профсоюзам, да редакциям! Отпуск только по графику!”

Значит, уже угроза, что будет мстить мне. Что же мне уходить с работы?

Так или иначе, а ребенка мне надо везти. Снова иду к председателю завкома. Он со мной к т. Новиченко, который замещает директора. Он почитал мои заявления, справку и сказал: “Не имеем права отказывать”. И подписал заявление. И мы с дочкой поехали на море. И завод спокойно работает. Зачем же они мне нервы мотали? Я работаю пятый год, работаю добросовестно, норму перевыполняю, ни одного опоздания и замечания. А ведь у меня двое детей.

Так в чем дело? Может, вы мне подскажете?

Город Ставрополь улица Панфилова дом 25.

Поспелова Таисия.

 

***

 

Уважаемая Комсомолка!

Живем мы в городе Боготол, Красноярского края. У нас пятеро детей. Достаток нашей семьи самый скромный. Я получаю в среднем 105 рублей. Жена получает 70 рублей.

Как только наступает зима и учебный год, горе одевать детей!

Мы к себе нетребовательные, неприхотливые. Прочитаешь газеты, все у нас есть, всего достаточно. Ведь газеты так и пишут, что советским людям не хватает только холодильников, автомобилей и модной одежды и обуви.

А на деле? Попробуйте в магазине купить дешевую обувь для детей, обыкновенные теплые штанишки, дешевое пальто, брючки за 15 рублей, электроутюг, такую мелочь, как чайная сода. Я подумал так: “Боготол – провинция, нет никакой индустрии, потому и дефицит всяких товаров”.

И поехал я в Новосибирск купить два школьных костюма, три дешевых пальто, себе брюки, варежки детям и электроутюг.

В Новосибирске я не был 16 лет. Увидя “Академку”, я действительно ахнул. И магазин там отгрохали самый современный. Толкался я там неделю. И таких, как я, добрая половина покупателей. И вот за неделю я смог купить два детских пальто, брюки, утюг. И больше ничего не достал. Вот придут мои детки в школу, а мне скажут: “Что же, папочка, думали? Другие дети пришли в форме, имеют спортивные костюмы, кеды, а вот ваши...”

И получается, тот, кто умеет жить, умница-разумница, а кто не умеет, тот обыкновенный дурачок! Дурачок, который не имеет блата.

Ваша газета утверждает, что деньги в нашей стране не главное. Но чтобы иметь одежду, надо только деньги. И чем больше, тем лучше. Ведь дорогие и модные вещи есть в магазинах. А вот дешевые, практичные, теплые вещи нарасхват. Вам хорошо известно, что в Москву приезжают миллионы людей, чтобы приобрести тряпки и обувь. Я же в Москву ехать не могу: дорого. В Новосибирск прокатал 20 рублей, и то почти зря. Люди так и мотаются в поисках одежды, кто в Ачинск, кто в Новосибирск, а кто побогаче, в Москву.

Правда, газеты иногда поднимают эту проблему, но толку чуть. Примерно семь лет назад в ”Известиях” была напечатана большая статья о проблеме авторучек.

У нас недавно был школьный базар. Жаль, что на эти иллюзионные номера вы не посылаете своих журналистов. Так вот они бы увидели, как на этом базаре люди валили друг друга с ног, чтобы купить хотя бы одну авторучку!

Газеты напирают в основном на статистику. А в статистике этой тысяча и одна ночь. В смысле, сказки Шехерезады. А на деле: тот, кто стоит ближе к материальным ценностям, тот ими и пользуется больше, чем тот который их производит. У Карла Маркса это называется “естественные привилегии”. Выходит, статистика вещь относительная.

Видимо, в нашей промышленности и экономике не все благополучно, не так, как информируют газеты.

Я работаю при домоуправлении печником. Каждый день хожу по квартирам, а потому хорошо знаю, о чем говорят люди. Далеко не о том, о чем вы пишете.

Красноярский край, город Боготол, улица Вокзальная, дом 32, квартира 2.

Сентябрь 1970 года.

Шкаконок.

 

Могу подтвердить, что эти проблемы остро касались едва ли не каждого жителя СССР. Об этом многие писали в “Комсомолку”. И мы в Институте общественного мнения, который был в “Комсомолке”, решили провести опрос в очередях детских магазинов. Узнать, сколько в очереди приезжих, откуда приехали, за какими конкретно детскими товарами, сколько стоил проезд туда и обратно, где остановились, сколько стоило проживание. Для опроса мы выбрали самый большой магазин “Детский мир”, расположенный на площади Дзержинского. Мы выбрали разные дни недели, разные часы в течение дня. И с Галиной Рониной пошли по очередям, немного опасаясь реакции публики... В очередях-то люди нервные. Но все отвечали охотно.

Действительность даже превзошла наши прогнозы. Если память мне не изменяет, то около 80% очередей состояло из приезжих. Ехали со всех концов Союза.

Ехали за самым необходимым, начиная от детских трусиков и кончая тетрадями и ручками. Помню, меня поразила женщина, приехавшая с Дальнего Востока. Ее командировал местком рыбоконсервной фабрики закупить для детей работниц фабрики колготки, обувь и другие жизненно необходимые детишкам товары.

И таких примеров было в наших очередях немало. В этих очередях была буквально вся карта СССР. И люди тратили немалые деньги, чтобы приехать в Москву.

Мы с Рониной написали большую статью. Но в ЦК комсомола из нее вымарали все цифры, заявив, что это подогревает антимосковские настроения. Но ведь от такого положения страдали и москвичи. Я помню, как старшей дочке, которая перешла в 10 класс, нужно было купить зимнее пальто. Старое уже отслужило службу. Жили мы тогда в подмосковном городе Лобня. На первой утренней электричке, в полшестого утра, мы поехали в Москву. В “Детский мир“.

Около входа в магазин уже выстроилась очередь. Когда открылись двери, толкая и стараясь обогнать друг друга, люди ринулись каждый в свою секцию. В очереди за пальто мы простояли более 3 часов. А когда она, наконец, подошла, то оказалось, что в продаже осталась одна модель. Она нам не приглянулась. Но мы ее купили. Так как не было гарантии, что завтра не повторится сегодняшний день. Такие же страдания были при любой покупке.

Замечательная ленинградская писательница Л. Гинзбург обозначила такое положение, как “принудительный вкус”: у человека в комнате стоят не те вещи, которые он хотел бы иметь, он носит не ту одежду и т.д. Он одевается и обставляется в зависимости от того, что ему удалось “достать”.

Да, мы стояли в очередях за мебелью, месяцами отмечаясь в списках за обоями, за бытовой плиткой, за краской, а лучшим подарком была туалетная бумага... Мы стояли за сапогами и босоножками. И в итоге покупали, что удалось достать.

И были похожи в одинаковых моделях на детдомовцев. Треть нашей жизни проходила в очередях, включая продуктовые.

Почему так происходило? На легкую промышленность тратили немалые средства. Но без толку. Сама система огромных цифр производства все переводила в вал весьма узкого ассортимента, которым забивали склады, омертвляя средства и труд. Создавая широкий дефицит именно в ассортименте.

Поясню это, обращаясь к личному опыту. Когда мое зимнее пальто приблизилось к состоянию Акакий Акакиевичевой шинели, я поняла – надо приобретать новое. Как раз в это время появилась новинка – пальто из искусственного каракуля. Говорили, что выглядят они неплохо и стоят не очень дорого. Получив какую-то премию мы с подружкой отправились за покупками на улицу Горького (ныне Тверскую), где, по слухам, появились эти пальто (в магазин, где нынче продают ювелирные изделия). Пальто имели место, очередь была не очень большая. И я ушла довольная с обновой (зимой я увидела эти шубы у некоторых своих коллег).

Велико было мое разочарование зимой! На морозе шубы стояли колом, почти не грели, а в довершение всего стали отслаиваться “меховинки”. Понятно, что эти дефекты заметила не только я. И шубы перестали покупать. Каково же было мое удивление, когда одна моя коллега рассказала о своей поездке на фабрику, где продолжали производить эти шубы! Магазины их почти не брали, и потому шубы “оседали” на складах. Так вот омертвлялся труд! Везде гнали вал. Чем проще был ассортимент, тем больше можно выпустить изделий и получить премии за перевыполнение плана. А реализации, как таковой, в смысле рынка сбыта, не было. Учета и анализа тоже не было. Кто придумал такую организацию экономики, при которой производство работало само по себе, а жители огромной страны стояли на ушах, даже чтобы купить ручки ребенку для школы!

Иногда дело доходило до критической точки. Когда количество писем в ЦК о нехватке какого-либо товара зашкаливало, тогда принималось решение политбюро о производстве, например, полотенец. Или посуды. Мой муж работал на заводе, выпускающем сантехнику. И вдруг, после очередного постановления ЦК, завод обязывают срочно наладить выпуск кружек. Завод бросает конструкторские силы на отлаживание кружек, к выпуску которых завод не приспособлен. В конце концов их начинают выпускать, заводу в убыток, так как их себестоимость гораздо выше их цены. Такие грубые, аляповатые кружки никто не станет покупать за дорого. Другие предприятия тоже получают задание выпустить “изделия ширпотреба”.

“Чушь собачья!” – скажете вы. Но так было, и это называлось плановым хозяйством!

 

***

 

Дорогая редакция!

Прошу вас, помогите! Больше так жить невозможно. У меня трое детей. Муж погиб в шахте в 1961 году. Сама я работаю кассиром в магазине. Но после гибели мужа часто стала болеть. И вот с 13 июня 1967 года по 1 августа я лежала в больнице. И в это время с моим старшим сыном случилась беда. Он еще малый, учился в 8 классе. Раньше он никуда из дома не ходил. А без меня старшие ребята подбили ограбить палатку, взяли бутсы, кеды, 15 рублей денег, разбив стекло. Все вернули, а моему сыну дали 3 года! Не слишком ли это сурово?

Мой второй сын учится в 7 классе. И как-то с ребятами вырыли скамейку, на которой мужчины играют в карты, обычно пьяные. И вот эти мужчины написали жалобу в милицию. Почему-то только на моего сына Лазарева Сашу. Я его не защищаю. Наказывать за проступки надо. Но нельзя отнимать у детей кусок хлеба. Мне присудили штраф 30 рублей, а у меня месячная получка 60 рублей.

Дети у меня и так сироты, не слышат отцовской ласки, разуты, раздеты.

Как можно жить дальше? Что делать, если нет у меня за душой гроша. Меня вызывал прокурор, где была инспектор по детской комнате милиции Саушкина, когда я начала говорить о своих обстоятельствах, они меня подняли на смех.

А ведь они коммунисты, но нет у них сочувствия к человеку, они не спросят, как он живет, ел ли он сегодня. А ведь они должны помогать воспитывать детей, лишившихся отца, а не смеяться над их матерью.

Нет у меня доверия к нашим коммунистам. У меня нет больше сил жить. Или мне наложить на себя руки? Помогите! Если можно, пусть выедет комиссия.

Тульская обл., город Узловая, Третий горняцкий переулок, дом 1, кв. 18.

1968 год.

Лазарева Р. А.

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишу вам о своем, наболевшем. А именно про устройство ребенка в ясли.

Я работаю стрелочницей в ПТУ “Советскуголь” с 18 февраля 1965 года. У нас родилась дочь Светлана 27 ноября 1967 года. Мне годового отпуска не дали, так как тогда еще не было указа о годичном отпуске после рождения ребенка. Оплачивали отпуск только 4,5 месяца. Я стояла на очереди в ясли, так как не работать не позволяло материальное положение. Бросать малышку на старшую дочку, которой 8 лет, тоже не могла, ведь она ходила в школу.

Получалось, хоть выбрасывай ребенка, так как мест в яслях не было. Начальство пошло мне навстречу, и до года ребенка давало мне работу в удобное время, пришлось выполнять разную работу, что прикажут: и уборщицей была, и стрелки на железной дороге чистила, кто что прикажет, то и делала. Как ребенку исполнился год, я опять вернулась на свою работу стрелочницей.

Но у меня была надежда устроить ребенка в ясли. Пошла к заведующей узнать, не подошла ли наша очередь. Заведующая сказала, что ребенок должен попасть в ясли до года, так как в первую очередь берут грудничков. И что же вы думаете: до года наша очередь не подошла, мы в ясли не попали. А теперь дочка выросла из грудного возраста! Ну ладно, думаю, как-нибудь перебьюсь до школьных каникул, а там старшая девочка будет с малышкой сидеть. Ведь каникулы 3 месяца.

И вот в ожидании каникул ношу ребенка по соседям, когда кто дома, те и берут, то одни, то другие. Спасибо, хоть за небольшую плату, но не отказываются помочь.

Приближается сентябрь, опять иду к заведующей садиком, узнать, как наша очередь. А она мне говорит: “Ваша очередь двадцатая, а берем только десять детей и только грудничков”. Я спрашиваю: “А когда же мы можем попасть?” Заведующая отвечает: “Теперь с садиком трудно, может годам к 5 ребенка и попадете!”

А куда же теперь мне податься. Родителей нет ни у меня, ни у мужа. На бабушек мы не можем надеяться. А ведь сколько детей прошло мимо очереди!

И вот я пишу: когда же у нас будет справедливость? Когда будет для честных людей доходить очередь? И что мне делать с ребенком, ведь приближается зима!

Дайте мне ответ в газете, или опубликуйте мое письмо.

Макеевка 4 шахта 2.

Фоменко Раиса Кузьминична.

1969 год, июль месяц.

 

Прошло столько лет, но и сегодня устроить ребенка в ясли и детсад – большая проблема! На детей, образование, здравоохранение у государства всегда не хватало средств. Не хватает и сейчас!

 

***

 

Уважаемая редакция!

Решил написать вам о наболевшем. О том, как в Узбекистане привлекают учеников школ к сбору хлопка.

Несмотря на постановления ЦК КПСС и Совмина о запрещении (а они издаются ежегодно) отрывать учащихся от учебы для сбора хлопка, ежегодно учащихся посылают “на хлопок” повсеместно. Но как бы неофициально. Но по распоряжению Горкома партии.

Но я хочу написать не о том, что учебное время, потерянное на хлопке, практически невосполнимо, я хочу обратить ваше внимание на бездушное, просто преступное отношение к сохранению здоровья молодежи.

Каждый год в школе гадают: возьмут детей на хлопок или нет. Потом приходит распоряжение Минпроса о запрещении отрывать учащихся на сбор хлопка, а дня через два школы в срочном порядке по распоряжению Горкома вывозят учащихся в колхозы.

Никакой подготовки к отправке детей в школе не проводится, а в колхозах и подавно ничего не делается для приема детей. Спешно освобождают чайхану или школу, и все. Учащиеся спят вповалку на голом полу. А едят, сидя на земле, в пыли. Никаких элементарных санитарно-гигиенических удобств, конечно, не предусмотрено!

Домой детей возят через 10 дней. А иногда и через 15. Особенно нетерпимо положение девочек. Им негде помыться и подмыться. Хотя к каждой школе прикреплена обычно молоденькая, малоопытная сестра. А главное, у нее нет никаких прав и никаких возможностей как-то облегчить быт учащихся. С ней просто никто не считается.

Пища готовится в большом котле, врытом в яму прямо под открытым небом.

Готовит пищу один из учителей с помощником из учащихся. Конечно ни о какой санитарии или, скажем, о проверке, насколько пища калорийна, да и вообще съедобна, даже речи нет! А тем более о проверке, имеет ли право тот или иной учитель готовить пищу.

В помощники учителю обычно оставляют больных учеников, которые по болезни не могут собирать хлопок! И это считается самым целесообразным.

Каков же режим дня у маленьких “хлопкоробов”? Подъем в 7 утра. Завтрак из чая и куска хлеба. Если есть добавить чего-нибудь домашнего, то хорошо. А если нет, это никого не интересует.

После такой “заправки” учащихся на грузовиках отвозят за несколько километров на хлопковые поля.

Часам к двум привозят обед. Состоит он из одного блюда, супа.

А затем до 7 вечера опять работа. Таким образом, ребятам приходится работать по 10 часов под палящим солнцем. Затемно привозят ребят с поля и кормят убогим ужином. И так полтора месяца!

Работа очень напряженная и трудная, особенно для ребят 14 лет. Никто не предостерегает против перенапряжения. Ребята не слышат ни слова поощрения, а только: “Почему так мало собрал?” или: “Почему рано закончили работу?”

Конечно, всем известна ценность хлопка, но разве не ценнее здоровье подрастающего поколения! Но об этом, к сожалению, никто не думает.

Можно без преувеличения сказать, что нигде, включая места заключения, не относятся с такой вопиющей халатностью к санитарно-гигиеническому состоянию, как к учащимся во время их пребывания на уборке хлопка!

А посмотрели бы вы, как они одеты! Плакать хочется. Из дому, естественно, посылают детей в чем-нибудь стареньком. А насколько эта одежда приспособлена к работе, опять же никого не волнует. В октябре днем у нас жарко, а утром и ночью холодно. И вот приходится видеть, как по утренней росе дети ходят в разбитой обуви, наживая себе ранний ревматизм.

Специально хочу остановиться еще на одном обстоятельстве. Многие хлопковые поля готовят к машинной уборке, то есть проводят химическое опыление растений. Не знаю, по каким причинам на эти поля часто посылаются учащиеся для ручного сбора. Отравляющие вещества полностью не выветриваются, соприкосновение с таким хлопчатником вызывает массовые отравления, тошноту, рвоту. А кто скажет, как в дальнейшем это скажется на здоровье человека?

Так что на хлопке массовые заболевания детей не редкость. Дорогая редакция! После двух, трех недель обычно остается не более 60% всех учащихся.

И так из года в год, и никто не озаботился, чтобы изучить это ненормальное явление.

Действительно, когда детей отправляют отдыхать в лагерь, то требуется масса справок о состоянии здоровья, когда же отправляют на работу и работу трудную, напряженную, никакого медицинского освидетельствования не требуют.

Если родители ученика не добьются справки об освобождении от специальной комиссии, то на хлопок безоговорочно должен быть отправлен каждый. За этим строго следят и требуют отчета за каждого ученика.

Но ведь надо еще учесть, что не каждый ученик хочет открыто сказать о своем недуге. И вот едут больные, и где гарантия, что больны не инфекционными болезнями. А ведь спят то вповалку, тесно друг к другу. И опять это никого не волнует.

Можно еще о многом рассказать: о воде, о несправедливой оплате труда, о вычетах за питание и многое другое. Но и этого хватит.

Хочется, чтобы молодежная газета помогла бы устранить хотя бы часть указанных мной недостатков. Верю, что вам небезразлично здоровье молодого поколения.

1969 год, октябрь.

Не подписываюсь, приедете и увидите все своими глазами.

 

***

 

Дорогая редакция!

Посоветуйте, как мне быть. У нас, в колхозе имени Ульянова, маленьких детей возят подводой, так как детские ясли далеко. Каждое утро ко мне подъезжает к первой телега в 6 часов утра. Я должна будить детей в 5:30, так как у меня их двое: одному 3, а другому 4 года. И я не всегда успеваю детей приготовить, а возчик Машак Яков и 5 минут не станет ждать. И у меня с ним всегда спор. Пока он всю деревню объедет, то последних детей берет в 8 часов.

Вот 9 сентября получилась такая ситуация, что мне пришлось брать своих детей с собой на поле, потому что возчик не подождал минуты, пока я детям пальто надевала.

Если я буду каждый день брать детей в поле, то они будут болеть. После этого случая у сына температура была 40!

А бригадир вместо того, чтобы подсказать Машаку, чтобы он подождал немного, он вместо этого сказал: “Мол, ведь Машак сказал – пусть не спит до обеда!”

Он оскорбил меня! А разве я сплю? Но у меня не шесть рук, да ведь ребенок не взрослый, которому скажи, он и встанет, а ребенок этого не понимает, то плачет, вставать не хочет. Мне же надо еще и покормить их, потому что завтрак у них в 8:30. А я не успеваю, нервничаю, доходит до того, что иногда и бью детей, только потому, что извозчику не терпится минуту подождать!

Мне обидно за это слово, что бригадир Камышленко обозвал меня и не раз обзывал вульгарными словами, что стыдно их слушать, не только употреблять, Камышленко бригадиру-коммунисту, да еще и депутату. Вместо сочувствия матери и замечания возчику, он мне отвечает оскорблениями.

Когда я привела детей на поле и попросила дать лошадь, чтобы детей довезти в ясли, он мне и сказал: “Не надо спать до обеда!”

А ведь я до 9 часов уже насчиталась буряков, что и рук не чувствую, а он, значит, приедет раз в день на поле, и он наработался, а я ледачая, что с 7 утра до 8 вечера работаю не разгибаясь. Мне очень обидно и прошу вас, не откажитесь мне помочь.

Думала в районную газету написать, так они же пришлют на сельсовет, а здесь закроют дело, а Камышленко будет мстить и насмехаться: “Что, мол, написала? Пиши, пиши, да не поможет...” Почему я и пишу вам.

Кировоградская область, Мало-Бисковский район, Росоховатский сельсовет, колхоз имени Ульянова.

Недильченко Р. К.

1969 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишет вам Сливинская Галя. Проживаю я в городе Северодвинске Архангельской области. Семья у нас пять человек, но сейчас осталось четверо, так как брата забрали в армию.

Все стали старше, и потребностей стало больше. А работает один папа, мама постоянно болеет, и работа на заводе ей не под силу. И я пошла устраиваться на завод. Хотела приобрести специальность слесарь-револьверщик. А образование заканчивать в вечерней школе. Так я закончила 9 класс. В 1968 году мы с сестрой поехали учиться в Ленинград. Мы поступили в ГПТУ № 9.

Когда мы поступали, нам обещали дать общежитие, даже только по четыре человека в комнате. Мы временно жили у родных. Мы проучились почти год, а общежития все не было. Родственники больше нас держать не стали, так как они затеяли ремонт. Ну, а снимать комнату нам было не по средствам. Пришлось нам ехать домой, не закончив учебы.

Чтобы устроиться работать и учиться в моем родном городе, поскольку мне еще нет 16 лет, надо пройти комиссию. И вот мы с родителями пришли на эту комиссию. Там зачитали мое заявление и начали задавать вопросы.

Сколько мне лет, где училась, почему не доучилась, кто отец и мать.

Я на все вопросы ответила. Потом одна женщина из комиссии говорит: “Ты дезертир!” Но какой же я дезертир! Я и сама не хотела бросать учебу в Ленинграде, да что сделаешь, когда денег на жилье нет!

Но один мужчина из комиссии за меня заступился: “Он сказал, что вы не имеете права называть ее дезертиром, вам такого права никто не давал!”

Оказалось, что у меня нет некоторых документов. Паспорт и свидетельство об окончании 8 классов у меня есть. А характеристики и справки, что я училась в Ленинграде, мне не выслали.

Не знаю, зачем им нужны эти справки, ведь я устраиваюсь работать не специалистом, а учеником, а, обучившись, уже буду сдавать на разряд.

Тогда мне комиссия говорит, что я должна выплатить за обучение в Ленинграде. Одни члены комиссии были с этим согласны, другие нет.

Пришли они к согласию, решив, раз я училась в другом городе, пусть он и разбирается, надо платить или нет. Тогда комиссия мне предлагает: “Девочка, иди копать траншеи!” Но мне 16 лет и это мне не под силу, да и не возьмут меня туда.

Так ничего не добившись, мы с родителями вернулись домой. И вот я вынуждена вас просить: помогите мне в этом деле, моем трудоустройстве. Скоро осень, в дневную школу меня не возьмут, так как 9 класс я кончала в вечерней. Да и работать мне надо, чтобы жить! Родители у меня не сильно грамотные, помочь мне не могут. Я комсомолка, вступила в комсомол в 7 классе, в 1967 году, Очень жду помощи.

Архангельская область, город Северодвинск, улица Торцева, дом 1.

Сливинская Галя.

23 июля 1969 года.

 

***

 

Дорогая реакция!

Это случилось в городе Уральске 11 апреля 1968 года. Примерно в 11 вечера.

Я пришел с занятий и вдруг ко мне постучали. Это пришел ко мне соседский мальчик с просьбой помочь ему решить задачку. Мы решили задачку и немного поболтали. И он мне сказал, что недалеко в бревнах живет мальчик, убежавший из дома.

Я оделся, и мы пошли на поиски беглеца. Меня охватила дрожь, когда я увидел мальчика одетого по-летнему, оборванного, спавшего на голой земле. Он заплакал, но я его быстро успокоил, отвел его к себе домой. Он помылся, поел и лег спать.

Утром я стал его расспрашивать, что случилось, почему он не дома. И вот что мне рассказал Саша. Фамилия моя Дядюренко, родился в 1959 году, живу в совхозе “Подстепное”. Четыре дня назад мать меня избила. Я сбежал и четыре дня ночую здесь, в дровах.

Саша, говорю я, ведь родители, наверное, с ума сходят, не зная, где ты. Давай я отвезу тебя домой. Но он мне грустно возразил: никто меня не ищет. А только радуются, что меня нет дома. Вскоре я убедился в правдивости Сашиных слов. Я рассказал его историю в органах опеки, и они подтвердили, что из совхоза Подстепное никаких запросов не поступало.

Отец Дядюренко Александр Павлович, спокойно работал, он шофер. Мать Раиса Никифорова тоже ни минуты не тревожилась. Она не родная мать Саши и у нее своих двое детей. Родная мать Дядюренко Евгения, бросила трехлетнего сына и мужа в 1962 году. Она живет в городе Апатит Мурманской области. Я предложил Саше отвезти его к родной матери. Но он отказался. “Раз она меня бросила, значит, я ей не нужен”. Пришлось признать его правоту.

Мы с Сашей идем в милицию. Там выслушали меня и отправили в детский приемник. Оказалось, Саша здесь уже был. Его отвезли домой, где он был избит родителями и снова бежал. Я обращаюсь к начальнику детского приемника: “Саше невозможно жить дома, разберитесь хорошо с этим делом, ведь речь идет о судьбе девятилетнего человека! Каково ему чувствовать себя никому не нужным!”

Мне обещают. Но через четыре дня я обнаруживаю Сашу в тех же дровах. Иду в детприемник. Они объясняют, что не могут определять в детдома, это вправе делать только сельские или городские советы.

Еду в сельсовет совхоза Подстепное. Там мне объясняют, что нужно заявление родителей. Иду на квартиру Дядюренко. Беру у обоих родителей заявление с просьбой определить сына в детский дом. Отношу оба заявления в сельсовет.

Не знаю, когда произойдет то, что Саша сможет сесть за парту. Ведь он не ходит в школу с 9 апреля. И какое равнодушие и хладнокровие проявили к судьбе Саши люди, которым по долгу службы положено заботиться о таких детях, обделенных родительской лаской и любовью!

Прошу напечатать мое письмо, чтобы читатели высказали свое мнение о родителях Саши. И об органах опеки.

Мой адрес город Уральск 9. Джамбульская улица 23,

комсомолец Гутянский Иван.

 

***

 

Дорогая редакция!

Не хочу называть себя, да и какое отношение к делу имеет Тоня я или Соня!

Я бы и рада не писать этого письма, но...

Если бы не это “но”, я не была бы так равнодушна к жизни и к самой себе. Сама ли я виновата в этом? Но мне недавно исполнилось всего 20 лет. Три года назад, когда прозвенел последний школьный звонок, я стояла перед своими учителями, товарищами, родителями и думала: “Я стану хорошим человеком, только хорошим”.

И когда меня спросили, кем я хочу быть, я ответила: “Человеком”. А сейчас... Мне кажутся странными мои слова.

В первый же год я пошла на производство работать. Вначале я работала изо всех сил, старалась. Но постепенно поняла, что каждый думает только о себе.

Начиная от заведующего и кончая техработниками. Они обманывали друг друга, а главное, обманывали народ. А приходила комиссия, все было шито-крыто.

Мне было обидно за такое положение дел. Я хотела поговорить об этом с заведующей, но она сама, первая заговорила со мной. И заявила: “Ты не понимаешь жизни. Так было, так будет”.

Мне ничего не оставалось, как уволиться. Было обидно. Я думала, что встречусь с рабочими людьми, научусь у них работать... но вышло обратное.

Я ушла с надеждой, что в других местах иначе. Ведь пишут же в газетах, журналах, о трудовых свершениях, об ударниках и т.д. И еще я со школы усвоила девиз: кто ищет, тот всегда найдет.

Я упорно занималась, чтобы поступить в институт. Хотя бывалые люди говорили мне, что у меня нет ни гроша, поэтому двери института для меня закрыты! Но я не верила. И все же в институт поступила, правда только во второй заход.

За это время мне приходилось общаться с разными людьми, и была потрясена, сколько же среди них обманщиков, взяточников, подхалимов. Разве я о таких людях мечтала?

Вечерами мы с подружкой по студенческому общежитию боимся выходить в город. Она мне говорит: “Знаешь, в городе много хулиганов, пьяниц. Человек человека боится, когда люди на самом деле должны любить друг друга”. А, может, и любви нет на свете? Хотя сколько о ней красивых стихов, песен, книг.

Но и в этом вопросе я пережила разочарование. Я очень любила одного мальчика. Целых три года. Казалось, что и он относится ко мне также. Но вот один мой друг попал в беду. Он был хорошим парнем, и я считала, что должна помочь ему. И мне это удалось! Он вернулся к учебе, порвал с плохой компанией. Но мальчик, которого я любила, не поверил, что это была дружеская помощь, и ушел к другой девушке.

Теперь я не верю ни одному парню, которые твердят мне о любви.

Но настоящий шок меня ожидал во время моей поездки с дядей в Ереван. Мы везли тете подарок на свадьбу. Дядя заказал по месту работы машину, оплатил ее, ему выписали путевку. Все было сделано по закону, и мы могли спокойно ехать.

Доехали до Кировобада, и тут начались наши злоключения. Нашу машину остановил кировобадский пост ГАИ. Они забрали наши документы и не отдавали их, пока дядя не заплатил им мзду. Меня он успокоил словами: “Есть еще такие, но, к счастью, их немного”. Но он ошибался.

В Шамхоре случилось такое, что я и сейчас, пиша вам, не могу успокоиться.

Нас задержали, дядя вновь хотел предъявить документы, но они их не стали смотреть, а сказали: “Какой такой документ ты нам дашь?”

И показали на пальцах, какого документа ждут. Дядя хотел было пожаловаться старшему, но он сам пришел с двумя милиционерами. Он еле стоял на ногах. Взял наши документы и начал петь. Один из милиционеров поднялся в кузов, рассмотрел мебель и говорит: “Это импортная вещь, у министра такого нет, спекулянт!”

Я не выдержала и сказала: “Это рижская мебель, даже не можете разобраться. Везем ее в подарок на свадьбу”.

Старший постовой всех отослал, а нас повел в штаб. Там лег на скамейку, играл со своим толстым пузом и пел. Мне тошно было смотреть на все это. Хотелось ударить его, но было противно, от него сильно несло водкой.

Я была бессильна и от этого разрыдалась. Мне было стыдно за то, что есть люди, способные на такие низости, мне было больно за дядю, которого так унижал этот пьяница.

Пришлось дяде снова платить мзду. Мне он сказал: “Не огорчайся, так было, так будет всегда”.

Только в Казахе был один русский милиционер, который спокойно проверил документы, и мы без всякой мзды поехали дальше.

Могла ли я представить такое в школе? Да если бы кто-нибудь такое рассказал, я бы не поверила!

Может я, как Печорин, “сделалась нравственным калекой”? Нет, я не хочу так жить, пресмыкаясь, как червь. И для чего живет человек? Для чего наши родители и деды проливали кровь? Ради того, чтобы продолжалась жизнь и жили их правнуки и внуки? Да, но какая жизнь?

Может, вы подумаете, что я слабая, жалкая девушка, испугавшаяся первых трудностей в жизни. Нет, я вовсе не жалкая, я сильная, ничего не боюсь. Но как изменить эту жизнь? Посоветуйте на своих страницах.

1968 год.

 

Моя милиция... кого бережет?

 

Дорогая редакция!

Обращаюсь к вам с надеждой, что вы мне поможете. Подробности этой истории можно узнать только на месте. Но суть ее постараюсь описать.

Началось все с того, что мальчик 12 лет начал плохо вести себя в школе. Учителя в свою очередь стали плохо к нему относиться. И понемногу дело дошло до того, что он стал ненавидеть школу, не захотел учиться, начал грубить учителям.

Всем известно о переходном возрасте, который у большинства детей выражается в том, что ребенок хочет чувствовать себя самостоятельным, взрослым. Но не всегда взрослые это понимают. Тогда и появляются грубости со стороны ребенка.

И вот что из этого вышло. Мать мальчика вызвали в детскую комнату милиции.

Беседовали о плохом поведении ее сына. И о том, что он не хочет учиться. И вот Зайчева, заведующая детской комнатой милиции, предложила отправить ребенка в спецшколу, где он может и учиться и приобретать специальность. Она не объяснила матери, что сейчас детские колонии для малолетних преступников переименованы в спецшколы.

Мать, введенная в заблуждение, согласилась написать заявление. Свою ошибку она поняла только на вокзале, когда мы все пришли проводить ребенка. Его увозили в город Калинин. Сразу все родственники стали бить тревогу. Но, увы, туда ворота широкие, а обратно узкие. Ребенка могла вернуть только городская комиссия. Мы написали письмо в облоно. Пришел ответ, что городская комиссия может его вернуть.

Вел он в колонии себя хорошо, и комиссия решила по окончании учебного года вернуть сына матери. В колонии он закончил 5-й класс. В колонии его навещала мать, родственники. О нем воспитатели отзывались хорошо.

После каникул мать не пустила его в колонию. В первых числах сентября комиссия вынесла решение оставить ребенка у матери.

Мать просила заведующую гороно направить мальчика на учебу в другую школу. Так как в этой школе ученики дразнят его “колонистом”. А учителя грозят плохим ученикам колонией. Но заведующая не отозвалась на эту просьбу.

До середины ноября он учился неплохо, потом его перестали спрашивать уроки. А в декабре началась трепка нервов матери и ребенку.

Не знаю, кто решил, что комиссия не может решать вопрос о возвращении ребенка матери и решение ее ошибочно. И ребенка нужно отправлять обратно в колонию. Естественно, мать отказалась. Кто же хочет своему ребенку плохого, а чему еще он может научиться в колонии? Раньше мать была введена в заблуждение относительно спецшколы. Теперь же она ни за что не отдаст его в колонию.

Тем временем из школы его выгнали. Нельзя же болтаться в 14 лет! И мы его устроили работать недалеко в сельской местности. Все вроде успокоилось. На работе им довольны.

Но беда нас еще не миновала. Тов. Зайцева начинает его ловить, как преступника. Мальчик, завидев милицейскую машину, убегает и прячется. Разве такое допустимо? По отношению к 14-летнему подростку, который никакого преступления не совершал!

14 марта к дому подъехала милиция. Два здоровых милиционера вошли в квартиру. Сначала они обманом хотели увезти ребенка. На счастье, там оказалась родственница, она и позвала на помощь людей. Когда я прибежала, то увидела такую картину: на полу сидит мать этого несчастного ребенка, кричит о помощи. А двое мужчин ломают ей руки, хватают за грудь. Сказав возмущенно, что так не ведут себя советские милиционеры и что тут нет преступников, я побежала в другую комнату. Там моим глазам представилась такая картина: ребенка тащат за руки двое, один в милицейской форме, другой в штатской одежде. Видимо, у них было что-то человеческое, и когда я возмутилась их насилием, они отпустили мальчика.

Видимо услышав, что в дом бегут люди, мать тоже отпустили, и один из милиционеров, под чьим началом была эта “операция”, вбежал в комнату и обругал матом милиционера, который отпустил мальчика. Видя, что посторонних очень много, решили ехать за подмогой. Явились еще два милиционера. Пытались выгнать посторонних, но мы стали спрашивать, на каком основании они врываются в дом и забирают мальчика.

Началась перепалка, но тут Вукреев, под началом которого шла операция, закричал: “Мы пришли брать или разговаривать? ”Тут часть милиции крутила руки матери, другие крутили руки ее сыну. Я пыталась их усовестить, но бесполезно.

Нашему возмущению нет предела! Как это возможно, скажите? Я надеюсь, что вы поможете наказать это беззаконие!

Мальчика зовут Вова, мать Черменина Любовь Алексеевна. Проживают в городе

Осташкове, Селигерная улица, дом 7 “А”.

Я, Зетюкова Людмила, проживаю по Селигерной улице, дом 8. Я комсомолка, работаю в детском саду “Внучата Ильича” воспитателем.

 

***

 

Здравствуйте, дорогая редакция!

Прошу вас дать мне совет, как мне поступить с этой историей, случившейся со мной ночью с 27 на 28 января 1968 года.

Я бригадир монтажной бригады СУ-17 города Лисичанска треста СПС. Я возвращался с работы, со второй смены. Возле мужского общежития № 14 мне встретился молодой человек, который тоже у нас работает. Мы поздоровались, и я замечаю у него слезы. Я, конечно, спросил: “Что случилось?”

И он рассказал, что был на свадьбе. Пришел с девчатами к женскому общежитию, которое находится рядом, девчата попросили сыграть на гармошке. Я начал играть. Было 12 ночи. Вдруг подходят два сержанта милиции. Один берет меня за шиворот и бьет кулаком в лицо. Я убегать, он догоняет и еще раз бьет. Я с гармошкой убегаю от них. Они кричат вдогонку, что и гармошку порежут.

Во время нашего разговора два сержанта милиции выходят из общежития. Молодой человек говорит: “Опять будут бить”. Они действительно хотят его забрать в милицию и там “поговорить”. Молодой человек вырывается и бежит в мужское общежитие. Один из сержантов гонится за ним и хочет ударить ногой, но тот парень успевает скрыться. Я следую за ними в общежитие и узнаю, что фамилия парня Коваль. Сержанты переключились на меня. Выводят на улицу, записывают мою фамилию, где работаю. После этого спрашивают мои документы, но я их с собой не ношу. Один из них внезапно бьет меня кулаком в лицо так сильно, что я падаю в снег. Я поднимаюсь и спешу удалиться домой.

После такого общения с “моей милицией”, не могу уснуть. У меня в голове не укладывается поведение милиционеров. Они мне напомнили гитлеровцев. Местные жители часто рассказывали о таких случаях произвола милиции. Но мне не верилось. А теперь убедился на собственном опыте.

Дорогая редакция! Дайте мне совет: как поступить. Оставить это безнаказанным было бы неправильно. Жаловаться местным властям бесполезно, да и небезопасно. Могут, что хочешь, сочинить против тебя. Хорошо бы приехал корреспондент. Тут для него много материала.

Луганская область, Лисичанск 2, п/о 7, улица Кольцевая дом 2/59.

Миниченко.

1968 год.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Прошу вашего содействия. Мой сын Ерошин Николай Александрович 1949 года рождения после окончания 8 классов и школы ветфельдшеров работал ветфельдшером колхоза “Победитель”.

За хорошую работу и поведение пользовался уважением колхозников.

9 октября 1969 года при выходе из клуба села Ямаш группа хулиганов во главе с Елисеевым А. П. напали на сына. Смертельно избили его, били по голове, сняв валенки, били по пяткам. Сын потерял сознание. Длительное время он находился на излечении в больнице.

В результате избиения наш сын полностью потерял трудоспособность. Он не может нормально ходить, разговаривать. Врачи установили повреждение нервной системы, постоянные головокружения не дают возможности сыну нормально мыслить и разговаривать. Также у него поврежден позвоночник.

Для нас, родителей это невыразимое горе. Но оно еще больше оттого, что хулиганы не наказаны. Милиционер Никифоров П. М. близкий родственник Елисеева А. П.. И поэтому он скрывает показания хулиганов, где они полностью признались в содеянном.

Мы неоднократно обращались в прокуратуру и милицию. Но никто не приехал расследовать это дело. Они считают, что достаточно, что наш сын остался живой. Но он полный инвалид, лишенный нормальной жизни.

И факты выгораживания родственников со стороны милиционера Никифорова не единичны. Отец хулигана Елисеева шабашник, пьяница и вор, неоднократно попадался на кражах, но никогда за них не привлекался из-за попустительства представителя власти милиционера Никифорова.

Судья товарищеского суда Ефремов А. Н. также родственник Никифорова и тоже прикрывает беззакония. У нас на селе по существу нет власти. Поэтому просим вас помочь наказать виновных и их укрывателей.

Наш сын остался инвалидом, грозит опасность и его жизни из-за перенесенных травм. А причина избиения – зависть хулиганов, что сын нормально работает. Они неоднократно пытались вымогать у него деньги.

Настоятельно просим привлечь виновных, взыскать с них расходы на лечение и содержание сына. Пусть восторжествует советский закон, а не ложь и обман.

Татарская АССР, Алметьевский район, село Ямаш.

Ерошин Александр Прокофьевич,

1968 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

Прошу извинить, что отрываю вас от более серьезных дел. Дело в том, что я отпустил бородку. Называется она “шкиперская” или “шотландка”. И вот какой произошел со мной случай. Я ждал жену возле райкома партии. (Она недалеко работает.) Выходят из райкома работники и зазывают к себе. Попросили документы. Кроме партбилета, у меня других документов не было. Начали допрашивать, кто я, откуда, где работаю. Я ответил на все их вопросы. Я работаю сменным инженером Сахзавода. Они извинились и отпустили. Я продолжаю стоять, но уже подальше от райкома.

Вдруг слышу, меня кто-то зовет. Смотрю, это начальник милиции. Подхожу к нему. Он начал срамить меня и снова допрашивать, кто я, откуда, зачем ношу бороду. И заявляет, чтобы я бороду немедленно сбрил, а иначе не появлялся в городе. Я ответил ему, что это мое личное дело, и никакого преступления я не совершаю. И ушел.

И все же не могу успокоиться. Разве это преступление, носить бороду? Или какое – то нарушение порядка, что милиция имеет право допрашивать по этому поводу, да еще требовать сбрить бороду!

В “Комсомольскую правду” обращаюсь, потому что много лет ее выписываю и люблю.

С искренним уважением.

Мой адрес: Хмельницкая область, Синявский район Сахарный завод.

Ленцу Аллану Иосифовичу.

 

***

 

Дорогая “Комсомольская правда”!

Я Николаев Вадим Николаевич, житель города Липецка, прошу вашей помощи и защиты от произвола милиции.

В 1955 году я попал на скамью подсудимых за карманную кражу. Я полностью осознал свой проступок и раскаялся в нем. В 1963 году я получил свободу, а в придачу туберкулез легких, язву желудка и полное отощaние организма. Но, спасибо нашей медицине, был поставлен на ноги и потихоньку пришел в себя. Хорошие люди мне поверили и приняли меня в ФЗО, хотя я и был переросток. Осенью пошел в вечернюю школу в седьмой класс. А потом успешно сдал экзамены в техникум, на заочное отделение. Сейчас уже заканчиваю 4 курс. Да и на работе в цеху я не последний.

Милиция тракторного поселка не знала, что у них живет человек с тюремным прошлым. И меня не беспокоила. И жизнь моя налаживалась.

Но вот в апреле 1967 года я поехал проводить девушку. Когда она уехала, я встретил своего старого знакомого Витьку. Он тоже был вором, но вором и остался. И за ним следила милиция, чтобы поймать его и обезвредить. Поскольку я стоял около него, они решили проверить мою личность. И я был доставлен в отделение милиции впервые после освобождения. Причем мое содержание сопровождалось оскорблениями, тумаками, тычками.

И с этого дня я потерял покой. Лейтенант Милявский, когда бы он меня ни встретил в Липецке, сразу задерживает, обзывает карманником, задерживает без причины на 10, 15 суток. И говорит, что он все равно меня посадит, если не в тюрьму, то будет сажать на 15 суток, пока меня “не съест туберкулез”.

А ведь прошло уже 13 лет со дня моего освобождения. Сколько же я буду платить за мальчишечью глупость? Ведь я уже за нее заплатил. Но не так считает Милявский.

И вот что произошло со мной недавно. 27 января я приехал с сессии в техникуме из города Калязина. А утром поехал в город навестить товарищей, все они честные труженики. Собралась нас компания, и мы пошли в кинотеатр “Спутник”. По дороге зашли в магазин купить жене одного из друзей подарок.

Я был трезвый, я из-за болезни вообще не пью. Когда выходили из магазина, увидели недалеко Милявского и других милиционеров. Милявский подошел к нам и говорит: “Вот этого я с собой возьму и посажу на 15 суток, чтобы не шлялся, где не положено”. Взяли меня двое под руки и поволокли через весь город, как преступника. В милиции мне Милявский говорит: “Пиши объяснение, что вы шли с намерением залезть к кому-то в карман. А не то загремишь на 15 суток”. Но сейчас не то время, чтобы угрозами заставлять себя оговаривать. И я не стал писать. Тогда меня посадили в камеру с пьяницами. Их рвало прямо на пол, а один разлил парашу. Это был ужас, тем более для меня, туберкулезного.

Я в этой камере провел 36 часов. При том не давали ни пить, ни есть.

Потом мне прочитали протокол, что я был пьян, сопротивлялся милиции и т.д. Я им говорю: “Это, наверное, не мой протокол, я ничего этого не делал”. Милиционер ответил: “Тут твоя фамилия написана”.

Повезли в суд. Судья меня выслушал и, видимо, поверил мне. И только сказал, что материалы направит на работу. Это для меня тоже удар, ведь в скором времени мне должны доверить смену, я должен стать мастером. А как я буду смотреть в глаза рабочим, и как они будут ко мне относиться, когда придет эта бумага. Мне на заводе поверили, и я ни разу их не подвел. А разве имеет право милиция оскорблять человека без всяких доказательств его вины?

Очень вас прошу, помогите мне, силой печати, силой своего слова заставьте милиционеров понять, что нельзя честного труженика преследовать за то, что он когда-то оступился.

Уехать мне отсюда, где я положил много труда, чтобы обрести доверие коллектива, где я заново начал жить, мне трудно. Так пусть вас позовет мое письмо в дорогу, а на месте вы убедитесь, что все в моем письме правда. И, может, тогда я обрету покой и нормальную жизнь!

Рабочий Липецкого тракторного завода, кузнечный цех, учащийся Калязинского машиностроительного техникума.

Николаев,

1967 год.

 

Всегда неуважение государства к своему гражданину оборачивалось произволом милиции по отношению к любому гражданину! Но такой произвол милиции, который существует сейчас, в 2012 году, надо было взрастить бесправием гулага, многолетним несоблюдением законов... Так что сейчас при виде полицейского человеку хочется бежать... на всякий случай!

 

Почему в плачевном состоянии медицинские учреждения?

 

Дорогая редакция!

Долго не решалась написать, а все-таки не вытерпела. Меня волнуют архитектурные планы Витебска, а особенно строительство медицинских учреждений.

Нет, я не против кафе и пивбаров. Но если будут строить только их, то в Липецке скоро некому будет их посещать! Думаете, я преувеличиваю? Но вот факты. Начнем с подготовки медицинских кадров. У нас от кинотеатра “Октябрь” до “Чума” одна автобусная остановка. На этом пространстве открыты пять кафе и пельменная. А рядом – медицинское училище, которое находится в аварийном состоянии. В нем давно запрещено заниматься, однако занимаются. Вы спросите: “Как?” В коридоре, отгороженном матерчатой ширмой, занимаются две группы, занимаются и в подвале, аудиторий не хватает.

Из-за непригодного помещения в 1970 году вынуждены были открыть филиал училища в городе Ельце. И ни у кого из руководителей нашего города не болит сердце, что будущих врачей готовят в непригодном для занятий помещении.

Совсем недалеко, на улице Пушкина находится детская поликлиника. Помещение также не соответствует своему назначению. Прежде всего, теснота. Два врача педиатра вынуждены вести прием в одном кабинете. Но ведь к ним приходят дети с разными болезнями!

В этом году, в сентябре, вообще был прекращен прием больных из-за сильной загазованности в котельной. Врачи уходили с приема с отравлением, дежурили по одному, каждый по полчаса.

В поликлинике нет лаборатории, чтобы сдать анализы приходится ехать в другой конец города с двумя пересадками автобуса. И это в часы пик! Да еще едешь с больным ребенком, поднимаешь его в 6 утра, так как анализа принимают только до 9 часов утра.

Не лучше обстоят дела в поликлинике, открытой в бывшем жилом бараке по улице Механизаторов.

В нашем городе и области много туберкулезных больных. И на город и область всего одна больница, но она сейчас закрыта, так как в ней рухнули потолки. Один единственный тубдиспансер тоже закрыт, по той же причине. Начали было строить новый тубдиспансер, но сейчас стройка законсервирована из-за отсутствия средств. Сейчас холодное время, самое тяжелое для туберкулезных больных, а податься некуда, лечение получить негде. Да и здоровым от такого положения худо, туберкулез – болезнь заразная!

А в городе собираются открывать в первую очередь два пивбара! Хотя и без них хватает дневных и ночных заведений такого рода. Также как хватает, извините за откровенность, пьянства, неблагополучных семей, опустившихся родителей, обездоленных детей!

Еще раз подчеркиваю, я не против кафе, баров, тем более меня никто и не спросит, стоит ли их строить. Но ведь нужно начинать с необходимого. Посудите сами об условиях работы врачей. Да еще не написала, что в городе под угрозой закрытия одна единственная ИНФЕКЦИОННАЯ больница!

И это в Липецке, городе всесоюзного значения. Просто плакать хочется. Что касается средств, то если бы их расходовали с умом, берегли государственную копейку, были бы и средства.

Вот вам примеры вопиющей бесхозяйственности наших градоправителей: по решению горисполкома начали строить новый железнодорожный вокзал. Возвели коробку, и она стоит уже три года, потихоньку разрушаясь.

Когда строили Областной драматический театр, каждый житель Липецка по своей воле работал на субботниках. Неужели жители не помогли бы строить медицинские учреждения? Как не возмущаться такой бесхозяйственностью. Прошу вас приехать и посмотреть все своими глазами. Потому как если вы перешлете это письмо в Липецкий исполком, то получите формальную отписку: “Намечено построить тогда-то”.

Написала вам, так как сердце не выдерживает на все это смотреть!

Фамилии своей не указываю, за факты отвечаю.

С уважением к вам, участница Отечественной войны.

17 марта 1968 года.

 

Веселие Руси есть пити

(Из летописи “Повесть временных лет” древнерусского летописца Нестора, вторая половина XI – начало XII вв.)

 

Дорогая редакция!

Еще один несчастный обращается к вам за помощью, за советом. Понимаете, я вязну, тону в трясине. С каждым днем засасывает она меня все глубже и глубже. И сам я не в силах вырваться из ее объятий и поэтому обращаюсь к вам.

Я потерял цель в жизни и не понимаю ее смысл. Топлю самого себя в водке и вине и равнодушно отношусь к своей гибели. Понимаю, что дальше нельзя так уничтожать не только водку, но и самого себя, но нет ни сил, ни желания покончить с чаркой.

Сколько я себя помню, все события моей жизни, все мое существование связаны с водкой. Пить я начал рано, даже очень рано: в 5 лет! Да, в 5 лет я узнал вкус спирта. В первом классе научился пить водку, а чтоб взрослые не заметили, доливал в бутылку воду, за что был не однажды порот, но с завидным упорством продолжал это дело. Был сослан на исправление в деревню, к тетке. В деревне познал вкус сивухи и способы ее приготовления.

В 6 классе научился заваривать пиво и ловко красть у матери деньги. Так что к 18 годам в моей душе не осталось ни капли стыда, а тем более совести.

После ФЗО сбежал с работы, на которую был направлен, получив предварительно подъемные и отпускные. Пять раз поступал в 9-й класс и пять раз бросал, менял ум, заключенный в книгах, на глупость, тупоумие, заключенные в стеклянный сосуд.

Надоело мне пить и бросить не могу! Существую от аванса до получки. А сколько глупостей по пьянке натворил! Сначала стыдно было, а потом и к этому привык. На насмешки и поучения не обращаю никакого внимания. Стал противен самому себе.

Самый справедливый судья, это сам человек, только он сам может оценить свои поступки. Каждый человек подчиняется голосу разума. А я только прислушиваюсь к нему. И не в силах выпутаться из трясины, в которую затягивает меня паршивое зелье.

Понимаете, мне нужен какой-то сильный внутренний толчок, чтобы мое равнодушие к жизни, работе, самому себе могло бы превратиться в полезную деятельность. Я не нашел себя в жизни, это самое большое преступление перед самим собой.

Не знаю, что можете предложить мне вы, но, кажется, я испытал все средства, чтобы вытащить себя из этого ада, но безуспешно. Вы можете понять, что испытывает 24-летний человек, у которого нет цели в жизни. Появляется в душе пустота, и ее заливаешь водкой.

Очень надеюсь на вашу помощь!

Город Томск, проспект Ленина, дом 39, квартира 3.

Вершинин Владимир 25 января 1967 г.

 

***

 

Уважаемая редакция!

Очень прошу напечатать мое письмо в газете. Я уверен, что такой жизнью живут очень многие семьи.

Живем мы с мужем 16 лет. Соседи о нас не могут сказать ничего плохого. Только раза два в месяц видят мужа пьяным, ведет его домой или мама, или наши дети, а когда я не на работе, то и я, жена. А кто знает и видит, сколько я переплакала за эти годы! Муж считает, что я для него обязана все делать, а он для нас ничего.

Когда приходит с работы, требует, чтобы было приготовлено кушать, убрано в квартире и чтобы он ходил на работу в свежей, выглаженной сорочке... “Ты моя жена и ты мне все должна обеспечить, это твоя обязанность!” А ведь у нас двое детей, которые учатся в школе и требуют заботы и внимания и моей материнской помощи. Кроме того, я тоже работаю. Ежедневно 8 часов на работе и 2 часа на дорогу. А муж работает близко от дома, и у него на дорогу уходит меньше получаса. Я еще и учусь заочно. В этом году сдаю государственные экзамены. И очень нуждаюсь в моральной, да и физической поддержке. Но увы!

Вместо этого ежедневные скандалы при закрытых дверях. Он говорит: “Мне твое ученье не нужно!” А я всегда мечтала учиться. Тяжелые годы войны оборвали эту мечту. Но после войны я пошла учиться в вечернюю школу. Потом замужество, детки. Но, когда они немного подросли, я пошла учиться в институт заочно. И сейчас за моими плечами 4 года успешной учебы. Так неужели я должна бросить учебу?

Опубликуйте мое письмо. Может, прочитав его, некоторые мужчины, и мой в том числе, задумаются, помогают ли они своим женам? Фамилию прошу не указывать.

Луганская область, город Лутугино, Ч. Е.

Май 1968 г.

 

***

 

От Максима Скворцова, рабочего

Дорогая редакция и все ее члены!

Вот решение принял написать вам письмо, что тут у нас произошло. Пришли ко мне друзья на телевизор. Должны были казать футбол и еще должна была играть наша общая любовь, Стрельцов!

Друзья пришли выпивши, и немало. Я, признаться, сидел перед телевизором и думал о том же, выпить. Ну, они сразу же подошли к экрану и смотрят. А я сижу, гляжу на них, а сам думаю, что уж верно они хоть четверку-то притащили. Но промолчал.

С такой мыслью моей вдруг случился эпизод, и наша любовь положила банку прямо в ворота, то есть ГОЛ! Друзьям сразу веселье еще больше, друг друга по спинам хлопают, черти! А мне даже гол в настроение не пошел. Сижу и буквально скрыплю зубами от своей злобы. Ну тут перерыв в футболе и в телевизоре.

Друзья мои липовые, а теперь скажу кто: Василий Шитов с фабрики и Федор Чекашин, оттеля же. Он еще и пропойца. Вдруг захотел курить. А знали, что у меня насчет “курить”, строго. И вышли в колидор. Вроде как курить. Я тут начал дознаваться про это. Подошел к самой двери и зачал смотреть. И увидел. Федька башку свою лошадиную кверху поднял, даже запрокинул, а из правой торчит бутылка, дно, и также видно по кадыку и еще больше по глазам (они у него закрытые были), што он пьет водку, которую они тайком притащили на футбол!

Ну, думаю, друзья-товарищи, чай на одном предприятии работали и работниками вместе были и так нагадить мне! Я, оттого, што оне меня так обидели, закрыл дверь на ключ. А оне стучатся, хотят смотреть телевизор. А я так рассудил: от стука ихнево у меня злость поднялась еще в два раза больше, чем до стука. Стучите, говорю им в дверь, сволота! Сам же сел напротив своего телевизора и смотрю второй тайм. У меня в голове мысли: как они счас мерзнут гады и мне было спокойней и веселей смотреть мою команду “Торпедо” Москва.

Как вдруг на экране аппарата, то есть телевизора, появился ни с того ни с сего, мужчина с гусем. Он как бы что-то объяснял гусю и заодно бросал взгляды на экран, то есть к телезрителям. (Это они что-то с антенной на крыше творили!) Тут вдруг опять футбол возник. А тут в дверь энти уроды ломятся. Но я и не думаю их пущать.

Тут все и случилось. Узнав, что дверь на замке, Шипов сбегал в котельную и нашел там лом. Ломом всегда пользовался дядя Петя (Петр Иванович Иконников), но он не виноват, что лом попал к хулигану Шипову. Шипов с хулиганским видом начал расщеплять мою дверь. Тут он еще ругнулся при помощи Федора Чекашкина, человека с наклонностями, склонными к пропиванию даже своих сапог (пропил пару валенок весной, еще ко мне заходил).

На шум и учиненный дебош прибегли мои соседи Василий Петрович Маслов, что работает в районе, он схватил руку хулигана, когда она уже врывалась в мою квартиру.

Прибегла тут власть в лице лейтенанта Сураева. Сержант Сураев, не разобравшись в чем дело, так как Шипов и Чекашкин были в исключительном подпитии, а соседи до смерти перепугались крика Шипова: “Щас в вас, сволочи, ломом запущу”, – и закрылись в своих комнатах.

Сураев, милиционер, нагрузил нас в машину и сам сел сзади.

Вы уж, прошу простить меня дурака, помогите! Штоб не торжествовали такие отбросы людей, как сволочи Шипов и Чекашкин. И этот приспособленец к легкой жизни и дармовщинной выпивке, милиционер Сураев. Известно, что Шипов споил Сураева для моего обвинения.

Сижу вот в КПЗ за, вроде как, пьянство и дебош в коммунальной квартире.

А все началось с моей мечты посмотреть футбол, но эта сволота принесла водку, одну поллитру и выпила. Я не виноватый, а сидю.

Скворцов, слесарь второго разряда, город Саранск.

 

Орфографию автора всю сохранила. Уж больно она выразительна! И написано талантливо.

 

***

 

Дорогая Комсомолка!

Если можешь, напечатай мое письмо. Пусть ответят люди на волнующий меня вопрос. Хотя я уверена, что правильное понятие жизни за мной, но доказать не могу.

Мой муж часто пьет, а, бывает, и выпивает. Для меня эти понятия разные. Если пьет немного, он еще человек. А часто бывает так, что навыпивается до того, что его притащат домой, всего грязного. Страшнее черта. Я чертей не боюсь, а мужа пьяного очень. И все мои уговоры, слезы, просьбы, чтоб этого не повторялось, напрасны. Муж доказывает мне, даже трезвый и при детях, что я отстала от жизни. Самый большой доход у государства от водки. Если бы не водка, то наше государство, то есть Советский Союз и все население его с голоду бы сдохло. И станет рассказывать, как они эти проблемы обсуждают на производстве. Все его дружки уверены в этом утверждении. Потому де водка для них – смысл жизни. У них на работе, если кто прогул сделает по пьянке, его покроют. Идет круговая порука: сегодня я промолчу, а завтра ты. А нам, семьям, от этого живется ой как трудно.

Страшно подумать, если дети усвоят “философию” отца. Когда муж приходит домой пьяный, то начинает к нам придираться, так сказать воспитывать, а частенько и драться...

21 ноября муж резал четырех поросят у соседей и был на трех “печенках”, и так напился, что чуть не зарезал и меня за компанию. Чистая случайность, что я осталась жива. Как дальше жить с таким мужем и отцом? Детей у нас трое, двое взрослые, младшему 14 лет. Конечно, он не думает о воспитании. Говорит: “Государство воспитает!”

Пьяный никому не дает спать. А ведь мы все работаем или учимся! Прошу мужа: “Не мучь нас, уйди, найди равную себе (у нас и женщины пьют), дай нам спокойно жить”. Не уходит. Все чувства сожжены водкой, а ведь любовь была!

Трезвый он спокойный, руки золотые. Пьяному никогда ни в чем не перечу, но все равно нехороша, так как не пью. Да ведь ничего хорошего не будет, если и я запью. У нас в доме живут две семьи. Спились оба, он и она. Все равно еще больше ругани и скандала, дерутся и ходят вечно в синяках. Зато они “современные”, а не отсталые!

А сколько людей погибло в пьяном угаре. Сколько аварий. Искалеченных жен и детей, искалеченных физически и морально. Мне думается, никакие доходы от водки не покроют эти потери.

Я много лет выписываю вашу газету, хотя возраст не комсомольский, 49 лет. Дети все комсомольцы и все мы читаем вашу газету. И я решила с вами посоветоваться о своем горе.

Город Шарья, Костромской области, поселок Ветлужский, улица Чкалова.

27 ноября 1971 г.

 

***

 

Дорогая редакция!

К Вам обращается с просьбой Витикова Раиса Васильевна, проживающая в Кустанайской области, зерносовхоз Краснопартизанский, улица Рудненская, дом 5, квартира 10.

Очень прошу ответить мне по поводу случившегося со мной и моей семьей большого горя. Мой муж Витиков Николай Константинович уроженец Гомельской области, Буда-Кошелевского района, деревни Октябрь, 1940 года рождения осужден по статье 200 часть 2, на 2 года лишения свободы.

Произошло это таким образом: 8 декабря 1967 года мой муж, рабочий строительного участка зерносовхоза Красный партизан, вместе с бригадой по заготовке камыша выехал к месту работы. По дороге все мужчины во главе с мастером и бригадиром заехали в попутный поселок и взяли по бутылке водки.

По приезде на место выпили. Потом все стали работать.

В обеденный перерыв мой муж вышел из деревянного вагончика, где в обед отдыхали рабочие. В вагончике топилась железная печь. Мой муж взял ведро, в котором было 1, 5 литра солярки, залез на крышу вагончика и налил солярку в трубу, отчего из нее выбилось пламя, все выскочили, но одна женщина не сумела выскочить и получила ожоги лица и рук средней категории.

В это время бригадир был в отлучке, уезжал в соседний поселок за водкой. Муж денег на вторую выпивку не давал и участия не принимал. Помог ему налить солярку другой рабочий, Сергеев. А самое главное такие “шутки” они проделывали не один раз, а очень часто, каждый год. Заливали солярку в трубу, отчего по вагончику расходился дым, и все смеялись. Такое проделывали и другие, даже сам мастер Рахметов. А мой муж сделал первый раз. Но на беду печь была раскалена больше, чем раньше. Были там и организаторы пьянки, и многие видели, как он залез на крышу. И все это принималось со смехом. И вот несчастье нас не миновало.

Пострадавшая доставлена в больницу, и вот уже месяц, как вышла из больницы, где пролежала 15 дней. И сейчас чувствует себя нормально.

Мне кажется, что мой муж наказан очень сурово, в то время как другие участники вообще не понесли наказания. В приговоре квалифицировали его проступок, как злостное хулиганство. Но хулиганства не было, была неудачная шутка, которая раньше вызывала только смех всех участников. А этот смех превратился в мои слезы. Мы остались с моим 8-летним сыном без мужа и отца.

Конечно, муж виноват, но такого сурового приговора он не заслужил. Прошу вас, помогите мне.

Витикова Раиса.

26 января 1968 года.

 

Пьянство – большая беда и боль России. Невозможность реализоваться творчески, профессионально, семейно, добиться определенного социального статуса – одна из причин этой беды.

Все это было затруднительно в России ХХ века. И пьянство в ряде случаев становилось наследственной болезнью. Помню письмо старой сельской учительницы, которая приводила таблицу, показывающую как в геометрической прогрессии в их селе растет число дебильных детей отцов-пьяниц. Она призывала с этим бороться всем миром. Но у государства был пьяный бюджет. Готовясь расследовать детскую преступность, мы смогли ознакомиться с закрытой диссертацией на тему – как бюджет страны зависит от продажи водки. Да и в практике мы с этим встречались – стоило в какой-либо район недопоставить алкогольную продукцию, как учителям и медикам нечем было платить зарплату.

Нельзя сказать, что государство не боролось с пьянством. Но роковым образом любые его попытки оборачивались немыслимыми очередями, увеличением самогоноварения, криминальной продажей из-под полы...

Сейчас у молодежи появилась возможность карьеры, самореализации, и по моим наблюдениям, эта категория населения меньше заражена алкоголизмом. Дай им Бог! Но на социально незащищенную молодежь обрушилась наркомания, СПИД. Но их считают больными и лечат. Алкоголика часто не считают больным, а просто распущенным или слабохарактерным человеком. И мало и плохо лечат.

 

Береженого Бог бережет,

Небереженого – конвой стережет.

 

Дорогая редакция!

Много раз писал я вам письма, но каждый раз рвал их. Я считал, что писать вам не имею права, так как я уже не комсомолец и теперь им никогда не буду.

А это для меня ощущается, как недостача кислорода и воздуха. Мне хочется рассказать свою жизнь и поделиться с вами, так как у меня сейчас нет друзей.

Не буду скрывать, у меня сейчас одно понятие о жизни: деньги делают все. Хотя я раньше не верил этому, пока не убедился на собственном горьком опыте.

Всю жизнь я хотел построить так, чтобы хоть маленькой горстке людей приносить пользу, делать что-то доброе. Я с детства читал небольшие нравоучительные брошюры, где говорилось о человеческом достоинстве, красоте, о поведении и взаимоотношениях людей. И старался следовать им. Но теперь я понял, дело не в воспитании человека, не в его качествах, и каким хорошим он ни был, если у него нет денег, он никто.

Я хочу рассказать о своей судьбе, которая никого не интересует, в этом я убежден. Я хочу рассказать, как человек, до мозга костей убежденный во всем добром, честном, хорошем и стремившийся делать добро и тем самым приблизить будущее, к чему стремится все человечество, стал преступником. И хотя я осужден и уже несу наказание, не могу и не хочу признать себя преступником! А если я виноват, прошу помочь разобраться, в чем моя вина?

Я, Бабаев Леонид Яковлевич, родился в Курской области, Обоянский район, в 1946 году. С 12 лет я был в доме единственным “мужчиной”, так как отец нас бросил.

Во время учебы в школе распорядок дня у меня был один, до обеда в школе, после обеда я подрабатываю: кому сено покосить или привезти, кому дров наколоть и т.д.

Вечером при лучине готовил уроки. Ведь в то время у нас не было электричества, его и сейчас нет, есть керосиновая лампа.

Когда я учился, я завидовал многим своим товарищам. Завидовал их хорошим домам, у нас-то был настоящий сарай. Завидовал тому, что у них хлеб с маслом, а мне за 19 лет не пришлось его попробовать. Мои одноклассники дружили с девочками, а мне было некогда, я должен был помогать маме и бабушке и зарабатывать деньги летом во время уборочной. Но я верил, что впереди будет легче!

В рядах армии я многому научился, много повидал и обогатился духовно. Здесь я впервые за 20 лет посетил театр, часто ходил в кино и на концерты.

Здесь я впервые встретил девушку, которую полюбил. Она дочь офицера и, конечно, они материально лучше обеспечены, чем моя семья. Потому я всегда считал себя недостойным ее. Она же не хотела этого слышать.

Пока я служил в армии, я чувствовал себя наравне со всеми. Занимался на подготовительных курсах при Московском финансово-экономическом институте.

Мы дружили. У меня на первом месте была служба, потом учеба. У нее на первом месте была учеба, а остальное – на втором. У нас были одни взгляды на жизнь, мы понимали друг друга с полуслова.

Но когда я закончил службу, я стал чувствовать разницу в материальном положении. Ведь я выглядел рядом со своей знакомой нищим. Но разве я виновен в том, что родился в нищей семье?

Я решил поступить и поступил в Ленинградскую среднюю специальную школу милиции. Я хотел посвятить себя милицейской жизни, воспитывать молодежь, учить ее отличать добро от зла, помогать оступившимся. Но я сам, будущий воспитатель, сел на скамью подсудимых. Как это могло случиться?

Наступал новый 1969 год. Я обещал своей девчонке, что приеду из Ленинграда в Курск на новый год. Но у меня не было зимнего пальто, и я попросил своего друга Иванова одолжить мне пальто на время поездки. Он согласился, попросив “за прокат” денег. Я ему дал 5 рублей. 28 декабря он намекнул, что ему тоже надо встречать новый год, дав мне понять, что пальто не даст.

На мою беду в тот вечер дверь от раздевалки была открыта. И я решил взять пальто тайно, а потом также тайно вернуть. Вот это и привело меня на скамью подсудимых.

Ленинградский суд приговорил меня к двум годам лишения свободы. Так жестоко, за пальто. Разве есть моя вина в бедности моей семьи? Мне так хотелось поехать к девушке, и стыдно было выглядеть перед ней нищим. Но разве это жизнь, разве это космический век, если человек не может купить себе самой необходимой одежды и совершает преступление?

Сейчас я живу в тюремном общежитии, а можно сказать, в аду. Зеки узнали, что я учился в школе милиции и всегда хотят меня избивать. Я все время слышу в свой адрес оскорбительные слова: легавый, коммунист, мусор, и т.д.

Помогите мне! Прошу вас. Ведь жизнь не шахматная партия, я не могу “отдать королеву”. Я должен вернуться и постараться сделать все, чтобы устроить свою жизнь разумно и счастливо.

Коми АССР, Ухтинский район, поселок Нижнеодес.

Бабаскин Леонид.

1969 г.

 

Хочу отметить, что армия в те времена помогала ребятам определиться в жизни, укрепляла их физически. И многие ждали с нетерпением, когда пойдут служить. Верится с трудом, но это правда, и письма тому подтверждение.

 

***

 

Дорогая редакция!

Прошу помочь мне, девятнадцатилетней девушке, Яворовской Адольфине.

Расскажу по порядку. Родилась я в деревне Коты Гродненской области, Волховского района. Здесь прошло мое детство. В 1956 году пошла в первый класс Вехотницкой начальной школы. Училась я неплохо. Моим любимым предметом была математика, и я ее хорошо знала. И любила помогать товарищам, когда они что-то не понимали.

Ежегодно летом во время каникул я работала в совхозе “Россь” на участке Вехотница. На заработанные мною деньги родители покупали мне школьную форму, тетради, учебники. Также я помогала маме по дому. Наша семья состоит из пяти человек: родители, сестренка, братик и я. В семье я была старшей и поэтому помогала маме в домашней работе и смотрела за братиком. Мама с 1955 года болела туберкулезом.

Жили мы в старом маленьком домике с глиняным полом, в котором в зимнее время было холодно, почти как на улице, потому что гнилые стены продувались.

В 1959 году мы заложили фундамент нового дома, а старый обили толем, чтобы уберечься от ветра. Жили мы очень бедно. Работал один отец, получал он 32 рубля в месяц. И на это надо было жить, да еще выкраивать на строительство.

В 1960 году я окончила начальную школу и поступила в восьмилетку. В 1964 году я вступила в комсомол и поступила в 9-й класс Красносельской средней школы. Эта школа находится в 8-ми километрах от нашей деревни. Я выходила из дому в 6 30 утра, чтобы поспеть к началу занятий. Было мне поначалу трудновато, так как я из белорусской школы перешла в русскую, но постепенно подтянулась.

У нас в семье было очень трудно с одеждой и обувью. Школьное платье мне подарил дядя, а свои старенькие туфли отдала бабушка. В октябре погода стала сырой и холодной, и туфли бабушки совсем износились. Папа предложил мне бросить школу и идти работать. Но мама очень хотела, чтобы я училась, и отдала мне свои резиновые сапоги, в которых я ходила осенью и зимой, когда на дорогах наметало снегу по колено. И я продолжала учиться, любимыми предметами были математика, химия и особенно физика.

Во время весеннего половодья директор школы Ковецкая Л. К. разрешила мне пожить в школе. Это для меня был выход, хотя и приходилось иногда сутками голодать.

Но вот школа закончена. Я попыталась попасть в Гродненский пединститут на физико-математический факультет. Но не добрала баллов. И решила год поработать, позаниматься и поступать снова.

Меня направили учиться на продавца ученицей за прилавком в магазине № 19 к завмагу Найдюк Нине Антоновне. С 10 сентября по 17 декабря 1966 года я работала в качестве ученицы. А с 17 декабря я уже работала продавцом в этом магазине. При приеме магазина мне дали писать третий экземпляр акта. Я сама товары не перевешивала, не перемеривала, не пересчитывала (мне никто не сказал, что это надо делать). Я писала и таксировала третий экземпляр акта. И следить за учетом товаров не могла.

И вот при инвентаризации 6 июля 1967 года обнаружили недостачу товара на 8960 рублей. Этот результат просто ошеломил меня.

Когда родители узнали об этой недостаче, то так разволновались, что всю ночь не могли уснуть. Отец драл себе грудь и плакал от горя. На следующий день он очень плохо себя чувствовал, болело сердце. Его положили в больницу, где он через два месяца умер. Мама не находила себе места.

В течение 10 месяцев велось следствие по поводу нашей недостачи. Сумма ее уменьшилась немного, на 400 рублей. Но я никак не могу поверить, что за 6 месяцев получилась такая огромная недостача. Хотя это были первые мои шаги работы в торговле, на такую огромную сумму я ошибиться не могла. Я не знаю, каким образом и кто нас подставил, но уверена, что совершена большая несправедливость!

Суд присудил мне и Найдюк погасить недостачу солидарно.

Сейчас я работаю рабочей на спиртзаводе племсовхоза “Росс” и учусь в Молодеченском политехническом техникуме на заочном отделении “бродильное производство”.

Наша семья оказалась в очень тяжелом положении. Кормилец-отец умер. С меня по исполнительному листу удерживают 50% зарплаты в счет погашения недостачи. Кроме того, надо выплачивать за ссуду, которую отец брал на строительство дома. А дом так и не достроен.

На моем иждивении оказалась вся семья: мама, 1913 года рождения, с 1955 болеет туберкулезом и потому нетрудоспособна, брат 1958 года рождения, учится в 4-м классе, сестра 1951 года рождения, учится в орлеанском текстильном училище и нуждается в помощи. В хозяйстве, кроме коровы, ничего нет.

Летом завод ремонтировали, и за два летних месяца я получила по 12 рублей.

Живем мы впроголодь. Бывает, что и хлеба нет в доме. На заводе я работаю посменно. И когда у меня ночная смена, днем работаю в совхозе на уборке свеклы.

Мне очень трудно, не говоря уже о том, что мечты о педагогическом институте теперь для меня несбыточны. Вот почему я прошу вашей помощи. Может быть, у вас есть юрист, который разберется с недостачей. Ведь судимость – это еще и клеймо на всю жизнь.

Деревня Коты Волховысского района Гродненской области.

Яворовская А. А.

 

***

 

Уважаемая редакция!

В поисках ответа на жизненный для меня вопрос я решил обратиться к вам.

Расскажу вкратце о себе. Родился я, Маневский Валентин Николаевич, 6 сентября 1942 года, близ Архангельска, в поселке Цигомень в семье военнослужащего. Мой отец, Маневский Николай Алексеевич был комиссаром военно-санитарного эшелона и погиб на фронте 18 января 1943 года. Моя мать, Третьякова Елизавета Павловна, не перенеся гибели мужа, старалась заглушить горе вином. С годами пристрастие к водке росло и приносило свои горькие плоды.

Я еще был мал и не умел размышлять о жизни, воспринимая все происходящее у нас, как должное. В комнате у нас устраивались пьянки, на которых присутствовали незнакомые мне мужчины. Так появились у меня два брата: Николай 1948 года рождения и Владимир 1950 года рождения.

Жили мы плохо, очень плохо. Мать часто меняла места работы, так как на новом месте обычно работала до первой получки. А потом ее увольняли за пьянство и прогулы.

Мне платили пособие за гибель отца, 600 рублей старыми деньгами. Мать ездила получать пособие в госбанк. А потом неделю не являлась домой, пока не пропьет эти деньги до копейки. В такие дни я был дома за старшего. Денег не было, еды не было. Братишки плачут и я, глядя на них, тоже плачу. Иногда соседи из жалости приносили нам хлеба или что-нибудь, что осталось у них от обеда. Я ходил по поселку, собирая бутылки, чтобы сдать их и купить черного хлеба. Белый был для нас редкостью.

Иногда мать устраивала пьянки дома. Она не стеснялась нас, вернее не замечала, есть мы или нет. Выбора мужчин она не делала, у кого была бутылка водки, тот и был ее гостем. Мы с братишками даже радовались таким гостям, так как они приносили и закуску, которую нам удавалось стащить со стола. Только ночевать нам приходилось на чердаке у печных труб, крепко прижавшись друг к другу.

В школу я ходил. Ученье мне давалось легко, и до 5 класса я переходил с 4 и 5 в табеле. Правда, зимой приходилось пропускать школу в морозы, так как не было подходящей обуви. Я и сейчас вспоминаю нашу классную руководительницу Коробкову Ульяну Семеновну. Светлые воспоминания о ней останутся у меня на всю жизнь.

Она знала о моем семейном положении. И часто, когда на перемене ребята шли в буфет, а я стоял в сторонке, она вызывала меня в учительскую и в ходе нашей беседы заставляла меня покушать вместе с ней. И делала это так просто, что в ее действиях не было и намека на “подачку”.

На работу меня не принимали по малолетству. И был вынужден делать везде и все, лишь бы достать покушать себе и братьям. Летом ловил и продавал рыбу, колол дрова, укладывал доски на барже, зимой счищал снег и другие работы.

Мать не обращала на нас никакого внимания. Мы были вроде лишнего предмета в комнате. Просить у нее поесть нам и в голову не приходило. Она жила своей жизнью, мы своей.

Впервые я совершил преступление в январе 1959 года. Матери не было уже 7 дней. На улице метель, в комнате холодно, братишки плачут: “Валя, найди нам покушать!” Вечером я пошел к соседским сараям, сломал первый попавшийся замок и принес домой охапку дров и 3 килограмма мороженой рыбы. Затопил печь, сварил рыбу, накормил братишек.

Утром соседи заявили в милицию.

Так меня судили первый раз. За три килограмма рыбы и охапку дров мне дали 3 года. И никто не принял во внимание обстоятельств кражи, ни мой возраст, ни обстоятельства жизни. Стояли на страже закона.

Мать лишили родительских прав и братишки поехали в детдом. Так началась моя тюремная жизнь, которая продолжается до сих пор.

Я неоднократно освобождался. Но на воле ни от кого не слышал доброго слова, ни поддержки – ни моральной, ни материальной, был совершенно одинок. И вновь попадал туда, откуда выходил. Я не ждал ничего от будущего и считал свою жизнь пропащей.

Для большинства людей нет жизненной поры, которая могла бы сравниться с юностью. И даже те, кто обойден судьбой, могут вспомнить счастливые мгновенья, ибо юность не только склонна к хорошему, но и способна наслаждаться всем, что ей доступно. Были такие минуты и у меня.

Никогда время моей жизни не неслось так стремительно и бесцельно, как в течение тех 6 лет, которые прошли со дня первого суда.

Но по мере того, как я стал задумываться о жизни, о бесцельности своего существования, бег времени стал замедляться. Порою мне кажется, что оно вовсе не движется. Вы поймете мое состояние из того, что я взял в руки перо и пытаюсь рассказать о событиях моей небольшой и пустой жизни.

Попытки научиться воровать положительных результатов не дали и были оценены в общей сложности 12 годами лишения свободы. Прибегнув к простой арифметике, получается, ибо сейчас мне 25 лет, что в 13 лет общество признало меня потенциально опасным и решило, что воспитать меня может только тюрьма.

“Исправлять человека”, эта громкая фраза переводится, мне кажется, как искоренение тех или иных дурных привычек человека, социальное изменение его порочных взглядов на жизнь, на общество и т.д.

Но вот я не могу найти ответа на вопрос, что хотели исправить во мне, когда впервые осудили за кражу 3-х килограммов рыбы?

Не хочу винить никого за то, как сложилась моя жизнь. Во многом виноват и я сам. Мне 25 лет и еще очень хочется жить. Но не так, как я жил до сих пор...

Если бы вы знали, как я хочу влиться в огромную трудовую семью нашего народа. Сознавать, что и мой труд является маленькой частью общего дела.

Хочется смыть с себя всю грязь, что пристала ко мне за годы тюрьмы! Хочется сказать: “Люди, примите меня, дайте мне самую трудную работу, и я не подведу вас!”

 

***

 

Уважаемая редакция!

Вот в чем заключается моя просьба.

Согласно существующего порядка, перед освобождением заключенного, администрация колонии пишет запрос по месту жительства и работы заключенного, смогут ли его устроить на работу и взять на дальнейшее общественное воспитание. Ответ на такой запрос играет значительную роль для администрации колонии при освобождении заключенного.

У меня, как вы уже поняли из вышесказанного, нет ни места жительства, ни места работы. Наученный горьким опытом, я не хочу, чтобы повторилось “поеду куда-нибудь”, “устроюсь как-нибудь”.

Я твердо уверен в том, что больше никогда не совершу преступления и потому прошу вас помочь, посоветовать, как и где мне лучше устроить свою дальнейшую жизнь? Вы много ездите, много видите. А я вам буду благодарен от всей глубины души. С нетерпением жду ответа.

Город Баку Азербайджанской СС, 42 п/я “УА” 38 /11.

В. Маневский, заключенный.

 

***

 

Редакции газеты “Комсомольская правда”

Процессом с 16 по 21 марта 1964 года, Сызранским городским народным судом по статьям 144, 145, 146 (все часть 2), ст. 96 часть 2-я был приговорен к шести годам лишения свободы с отбыванием наказания в ИТК общего режима.

За прошедший период в лагере ИТК 2 Куйбышевской области я полностью осознал пагубность своего поступка. Совершил я его несовершеннолетним, еще не осознавшим понятия о жизни.

В 1962 году после окончания семи классов я поступил в техническое училище № 2 города Сызрани.

Быстро нашлись друзья, которые занимались раньше темными делами. Втянули они и меня в свои дела. А много ли мне было нужно в то время, чтобы увлечься?

У нас в компании считалось геройством пить водку, иметь девушку, добывать деньги нечестным путем. Во всем этом мы находили геройство и свысока смотрели на ребят, которые хорошо учились и вели себя скромно.

Мы занимались грабежами, отнимали вещи у людей, заработавших их честным трудом. Остановить меня было некому, оторвался и от школы, и от комсомола, не слушал родительских нравоучений.

Сейчас, находясь в колонии, с горечью в душе осознаю все свои ошибки. Читая газеты, в которых описывается про молодежь, которая работает на передовых стройках страны, совершая чудеса в построении нашего коммунистического общества. Молодежь моего поколения, моего возраста. Я только здесь понял, как надо дорожить свободой и как уважать и дорожить трудом наших советских людей.

Находясь здесь, я учусь в 9-ом классе, работаю учетчиком на производстве. За хорошую работу поставлен на льготные условия.

Обращаясь к вам со своим раскаянием, очень прошу опубликовать его в газете, чтобы не допустили мои сверстники таких ошибок, которые совершил я. И еще прошу ходатайствовать о снижении моего срока наказания. А я оправдаю ваше доверие учебой и трудом. Мне ведь уже 20 лет, и мне хотелось бы скорее устроить свою жизнь так, как положено честному человеку.

Город Куйбышев, п/я УФ 65/2 отряд 2.

Кулагин.

1967 год.

 

***

 

Дорогая редакция!

У меня большое горе. Осудили сына Володю 15 января 1968 года на 5 лет, обвинив его в том, что он якобы стрелял в человека из обреза.

Но по показаниям свидетелей, четырнадцати девочек и мальчиков, которые были вместе с моим сыном в клубе Кирпичного поселка, у него не было никакого обреза, и он не стрелял. Ведь именно мой сын оказал пострадавшему Штепелю помощь, вызвал скорую и отправил его в больницу. И все же мой сын осужден городским судом города Энгельса, вопреки показаниям свидетелей.

Почему так получилось? Во-первых, следствие велось с пристрастием, с угрозами, чтобы сын давал показания, нужные следствию. Так, во время следствия, сын был вызван в кабинет прокурора города, где был следователь Сметанин, начальник милиции города Энгельса Нагавкин, и еще два работника милиции, которые стали уговаривать моего сына дать показания, что это он стрелял из обреза. В этом случае обещали осудить его условно.

Какое же моральное воздействие имели эти слова на моего 16-летнего сына, когда взрослые люди, облаченные властью, просят говорить заведомую неправду!

Во время судебного заседания также оказывалось давление на свидетелей, в их адрес звучали угрозы. Так, например, прокурор обратился к свидетелю Сергееву: “Почему вы говорите, что у подсудимого не было обреза, мы вас за это накажем!”

Но Сергеев повторил, что у моего сына действительно не было оружия, а неправду говорить он не станет.

Разве это не нарушение социалистической законности?

Драка началась, когда ребята из Кирпичного поселка нанесли удар кирпичом Симакину Анатолию, на что у него имеется справка. Но его вообще не вызвали на судебное заседание, и это дело замяли. Мне не известно, по каким мотивам это было сделано.

На просьбу Энгельского технического училища № 9, в котором учится мой сын, оставить его в коллективе, который готов его взять на поруки, было отказано.

Дорогая редакция! Я мать четверых детей, дети у меня хорошие. Несмотря на то, что я их воспитываю фактически одна, так как муж уже 15 лет находится в психиатрической больнице.

Дети меня слушаются, сочувствуют мне и понимают меня. И я не верю, что мой сын преступник. Все обстоятельства дела говорят в его пользу.

Но я до сих пор не могу поверить, что люди, у которых власть, могут так обойтись с 16-летним подростком! И многие люди, присутствовавшие на суде, были потрясены и возмущены этим приговором.

Уважаемая редакция! Я верю, что вы мне поможете в моем большом семейном горе.

Саратовская обл. город Энгельс, улица Мичурина, дом 19,

Аворской Лидии Степановне.

и шесть подписей свидетелей.

1968 год.

 

Конечно, отношение матери к следствию и суду может быть и ошибочным. Спустя более тридцати лет мы не опровергаем и не поддерживаем решение суда. Но хотим показать типичную не только для того времени, но и для времени сегодняшнего ситуацию – бесправие попавшего в судейскую мясорубку человека. Тем более человека 16-летнего! Если есть вопросы без ответа, почему они не возникли у судьи? Судопроизводство создано, чтобы оградить человека от ошибочного толкования его поступков. Презумпция невиновности – во главе закона. Но только не для той системы, где жизнь человека становилась, как было в советское время, единицей в отчетах о раскрытии преступлений, или – как ныне – пешкой в политической игре или экономическом соперничестве.

 

***

 

Дорогая редакция!

“Комсомольскую правду” я выписываю давно и регулярно читаю. Скажу откровенно: хотя мне приходилось читать много очерков и статей, рассказывающих о людях с трудной судьбой, но вряд ли найдется жизненная история, которая бы тронула меня своей нравственной стороной или трагизмом.

Это, видимо, потому, что моя собственная жизнь могла бы послужить мерой человеческого несчастья, хотя мне нет еще 26 лет. Раньше о таких говорили: проклят и заклеймен от рождения.

Я родился в 1942 году в исправительно-трудовом лагере на Колыме. Вы понимаете, что у моей матери была трудная жизнь. В семье нас было четверо сыновей и дочь Валентина. Мы ее никогда не видели и не знаем, где она по сей день.

Мне было 3 года, когда умер родной отец и мать сошлась с другим. Этот другой сильно пил, начала пить и мать. Мы жили так плохо, что нас, маленьких детей, часто забирали к себе чужие люди, чтобы нас не покалечили во время пьяных оргий. Новый отец нещадно избивал мать, но уйти от него она не могла. Куда ей было деться с четырьмя детьми! Она только освободилась из заключения, и ей не разрешали уезжать с Колымы. Мы жили в Магадане на так называемой “транзитке”. Транзитка представляла собой несколько грязных бараков на окраине города. Это было сосредоточие преступного мира, магаданское дно, клоака, где обитатели – вконец опустившиеся, замордованные жизнью люди.

Магаданцы говорили, что если весь этот район обнести колючей проволокой, то общество только выиграет. Здесь совершалось два, три убийства в неделю, здесь сводились лагерные счеты бывших заключенных, процветали проституция, грабежи приехавших с приисков старателей, желавших “красиво погулять”. Пьяные драки не обходили стороной и нашу семью. Комната, в которой мы ютились, усилиями отчима алкоголика превратилась в притон всякого сброда.

Однажды во время очередной катавасии разбили лампочку, и драка продолжалась в темноте. Мой младший брат Ваня, плача от страха, в темноте полез к пьяной тетке, ища у нее защиты, а та, не разобравшись, что это ребенок, нанесла ему несколько ранений опасной бритвой. Шрамы остались на всю жизнь!

Мать работала в столовой, придя домой, наспех кормила нас тем, что принесет. А днем нас подкармливала соседка. Нашу семью беспрестанно выселяли, переселяли. Мы не знали, что такое жить в тепле, благоустроенно, окна в комнате затыкались подушками, которые вмерзали в рамы.

Когда я пошел в школу, мне стало немного легче. В школе знали о моей жизни и помогали. Школьная гардеробщица, которую я звал бабушкой, носила мне из школьной столовой завтраки. Мой учитель, Михаил Михайлович Морозов, давал мне деньги на покупку учебников и тетрадей. В школе было лучше, и я перестал ходить ночевать домой, тайком после занятий оставался и спал в пустом классе. Это обнаружили уборщицы и приютили меня в своей комнате, где у них хранились ведра, швабры и другой нехитрый инвентарь. Впервые в жизни я получил чистую постель на столярном верстаке!

Теперь в моем распоряжении была большая комната, заваленная транспарантами, портретами Сталина и спортивными снарядами. Здесь я чувствовал себя спокойно, не было страха.

Тетя Оля и тетя Зоя! Навсегда остались в памяти их доброта и тепло. Вечерами я провожал их в лагерь, ведь они были заключенные-бесконвойницы и работали в школе уборщицами. Они приносили мне варежки, носки, другую одежду. Это были подарки от тех, кто сидел в лагере. А в Новый год мне собирали всем классом на подарок от “деда Мороза”. Это было хорошее время.

Дома у нас часто появлялись комиссии, родительские, учительские, собесовские и т.д. Они пришли к выводу, что детей надо забрать из притона. К этому времени нас уже было трое, старший брат был осужден и отбывал срок в колонии для несовершеннолетних.

И вот нас троих отправили в детский дом поселка Ола. Другие люди вокруг, другая жизнь. Нас не бьют, не заставляют пить водку. Мне стало лучше, но горечь в душе осталась. Иногда вспоминал мать. Теперь она лишена прав на нас.

В детском доме я учился хорошо, только поведение было не отличным. В 1958 году я вышел из детдома, встретил постаревшую, больную мать.

В 1961 году я совершил преступление. За грабеж мне дали 7 лет лишения свободы. Нет необходимости описывать в подробностях, как я жил в заключении.

Мне осталось здесь быть немного меньше года. Первые годы я совершал часто нарушения. Сейчас все идет иначе. Но только это не имеет значения, ведь я должен отсидеть сполна. Закону и обществу надо, чтобы я расплатился за содеянное полной мерой. Общество только берет от меня и требует выполнения долга, соблюдения законов, правил и порядков. Всю жизнь я что-то должен, обязан.

Ну, а что общество дало мне? Уродливое существование и вечную борьбу за это существование. Борьбу за то, чтобы просто жить! Кто же я такой? Человек, у которого нет ни социальных, ни семейных связей в этом мире. Я не знал и не знаю, что такое нормальное детство, юность, что значит иметь родителей, быть сыном.

Но требуют от меня все, что требуют от стандартного, процветающего советского гражданина, прожившего счастливое детство, полноценную юность. Мне говорят: ты виновен и должен отвечать.

А я проклинаю жизнь, ибо в ней нет ничего, за что стоило бы быть должным и обязанным. Я читаю книги, в которых умные социологи рассматривают характер индивидуума, его личностный стереотип как продукт биологических и социальных факторов. Причем влияние общественных условий той конкретно социальной среды, в которой происходит закладка фундамента морального облика человека, носит преобладающий характер. О моей среде я уже рассказал. Если говорить о наследственности, то и тут все очевидно.

Но, тем не менее, как только речь заходит о наказании, то вся эта теория в расчет не принимается. Остается суровая практика: сделал, получи. Упорствуешь на следствии, побьют. Да, я это испытал. Потому не стал писать кассационную жалобу, чтобы меня окончательно бы не уделали. Предпочел без жалоб уехать в лагерь. Итак, в преступлении, совершенном мной, налицо элемент социальной вины.

Но общество ведь не расплачивается за деяния индивидуумов. Оно их наказывает, одновременно извлекая для себя пользу: преступник в заключении работает и половину заработанного отчисляется государству.

И все это осуществляется под аккомпанемент фраз о гуманности. Бесполезно говорить, что я наказан слишком жестоко, если взять во внимание мою жизнь до ареста.

У юристов и социологов есть давно продуманные ответы. Они тут же приведут в пример человека, родившегося в семье вора-домушника, но ставшего токарем рационализатором. Значит, может человек быть не рабом обстоятельств, а хозяином их. Все эти истории о бывших бандитах, ныне с увлечением работающих на колхозных полях, напоминают американские фильмы с обязательным “хеппи-эндом”.

У меня жизнь складывается под иным знаком. Символика печальная: где родился, там и живу в пору зрелости. Временами мне, как постоянному объекту воспитательных экспериментов, приходит в голову мысль, а что если бы меня поместили в качестве экспоната в отдел исследования генеалогии преступности. Может, есть такое НИИ?

Я никогда не писал в газету. Но, может, это письмо заставит кого-нибудь иными глазами взглянуть на нашу жизнь. Ведь как благополучно выглядит наша жизнь, судя по газетам, кино, книгам.

Но я в это не верю. Потому что моя маленькая жизнь не укладывается в эти схемы. Гуманность и сострадание не являются норами нашей жизни. Настоящее человеческое участие и помощь встречаются редко, и способны к этому чаще люди обездоленные, сами пережившие страдание. Хорошие люди реже золота. Я навсегда запомнил доброту тех женщин-бесконвойниц, что приютили меня в школе.

Эта доброта людей, униженных жизнью могла бы многое сделать, но вся беда в том, что их возможности ограничены. Как сказал поэт: “Тот, кто хочет помочь, не может, Тот, кто может помочь, не хочет”.

Сколько встречалось должностных лиц, которые, имея все возможности, не хотели их использовать, чтобы помочь нам. А добро совершают те, кому ничто “не положено”, кроме терпения и мук.

Поймите, мне надоели оперные декорации, на фоне которых добро торжествует над злом. Мне не нужны сказки о хорошем обществе, мне хочется реально, на своем опыте, воочию испытать советскую гуманность!

Но может, общество ответит мне, что я не заслужил гуманного отношения? Как бы вы назвали отца, который на просьбу своего больного сына о помощи, отвечает, что сын ее не заслужил?

Я не родился преступником. Меня сделали преступником те социальные условия, в которых я жил. Колымские лагеря и дети, рождающиеся за решеткой, “транзитки” кишащие деклассированными людьми, родители алкоголики. На этой почве и вырастают “цветы”, подобные мне.

Причиной этого письма явилось почти патологическое желание излить свою горечь. И слабая надежда на то, что найдется хоть один человек, который проявит ко мне участие. И захочет помочь.

Магаданская область, поселок Талая, п/я 261/226,

Шамарин В. С. 1968 г.

 

Очень грамотно и справедливо предъявляет свой счет обществу автор письма. Но у человека всегда существует альтернатива. Он, и никто другой, выбирает свой путь в жизни. И никто, даже самый добрый и хороший не сможет сделать это за него. Конечно, это трудно. Но возможно, возможно!

 

***

 

Дорогая редакция!

Пишет вам воспитанница Томской трудовой колонии несовершеннолетних преступников Аксенова Нина. Родилась я 9 мая 1950 года в городе Новокузнецке Кемеровской области. В 1957 году я пошла учиться, 5 классов я окончила на 4 и 5. В шестом классе стала учиться слабее, мне очень туго давалась математика.

Первое время подружки из класса мне помогали, потом им надоело. Я стала получать двойки и постепенно охладела к учебе. Часто убегала с уроков, когда мальчики меня звали в кино. Наш классный руководитель Позднякова Любовь Федоровна со мной беседовала, убеждала. Я легко давала ей обещания, но продолжала в том же духе. Некоторые дни я вообще прогуливала уроки. Вызвали в школу моих родителей, после этого папа много со мной разговаривал, даже пытался побить, но меня это только обозлило. В школе я стала грубить учителям, на уроках занималась посторонними делами.

Так прошел год. В результате я осталась на второй год. Летом я болталась без дела, начала пить, курить.

С первых дней нового учебного года я стала пропускать занятия. Сидеть второй год в 6-м классе, среди младших детей, было неинтересно. Я подружилась с Лусеневым Борисом и Губиным Валерием. Вместе мы мотали уроки. Большой компанией вечерами выпивали и в нетрезвом виде шлялись по улицам, орали песни, а иногда даже били не угодивших нам прохожих.

Визит нашей классной руководительницы Тамары Григорьевны Шапоренко к моим родителям ничего в моем поведении не изменил. Тогда директор школы Бабикова Августа Павловна пообещала мне, что оформит документы на отправку меня в трудовую колонию. Это меня напугало. Я стала учиться и, к своему удивлению, успешно перешла в 7 класс.

Но дальше учиться я не хотела. И пошла в РАЙОНО с просьбой устроить меня на работу. Я сказала, что учиться больше не хочу. Тогда инспектор мне сказала: “На работу тебе рано, учиться ты не хочешь, ну и болтайся, пока не попадешь за решетку”. Некоторое время я так и делала. Потом надоело, и я опять пошла в РАЙОНО. В конце концов я добилась своего, и мне дали направление на швейную фабрику № 5. А учиться после долгих хлопот я поступила в вечернюю школу. Работать на фабрике мне понравилось. Я с радостью шла на работу. А вечерами училась. На некоторое время я оторвалась от своей компании, которая вела прежний образ жизни.

На фабрике я на швейной машинке пока выполняла несложные операции: из лоскутков мы сшивали большие салфетки, предназначенные шоферам, трактористам, рабочим-станочникам для протирки их орудий труда. Однажды я взяла одну салфетку, чтобы показать родителям, чем я занимаюсь на фабрике.

Ни на проходной охранница подняла шум, вызвала мастера и сказала, что я украла салфетку. Я заплакала и убежала. Больше на фабрику я не вернулась, так как слышала за моей спиной разговоры: “Понашлют этих малолеток!”

И жизнь моя потекла по прежнему руслу. Я опять стала выпивать и даже не ночевать дома. Вечернюю школу тоже бросила. У нас в семье пять человек: старшая сестра – детский врач, брат работает на металлургическом заводе, папа и мама тоже работают, но они часто болеют. Просить у кого-нибудь из них часто денег было стыдно. И я пользовалась деньгами подружек.

И вот 29 марта 1966 года мы с одной из подружек поздно вечером шатались по городу. Навстречу нам шла молодая женщина. Сейчас мне трудно представить, как я решилась на такое... Но уже через несколько минут часы и еще некоторые вещи женщины оказались в наших руках, так мы совершили преступление. В этот же вечер нас забрала милиция. При обыске у нас изъяли вещи, а у меня еще и нож, который с некоторого времени у меня всегда был с собой. Хотя я его никогда не применяла. Все наши девчонки имели ножи.

Суд дал мне 8 лет! С 20 июля 1966 года я нахожусь в колонии. Я уже отсидела год и 6 месяцев. Сначала у меня в колонии были мелкие нарушения. Но сейчас их нет. Я закончила 7-й класс и сейчас учусь в 8-м. Двоек у меня нет. Работаю на швейной фабрике. Недавно мне присвоили 4-й разряд.

В августе я написала в Москву с просьбой о помиловании. Администрация колонии дала мне хорошую характеристику. Но мне оставили срок 8 лет.

Тогда я решила обратиться к вам. Помогите мне! Мне сейчас 17 лет, просидев в колонии полтора года, я осознала свои ошибки. Полностью раскаиваюсь в своих поступках. И очень беспокоюсь о своих родных. Когда меня посадили, папу парализовало. Врачи признали его нетрудоспособным. Он и сейчас продолжает болеть. Мама тоже стала инвалидом по болезни сердца. И все это моя вина! Как я хочу помочь им, чтобы хоть немного искупить свою вину. Родители сейчас остались одни. Старшая сестра вышла замуж и живет отдельно. Брат проходит службу в армии. А я вот в колонии.

Я люблю жизнь и, став преступницей, я так много потеряла. Я дружила с парнем, сейчас он служит в армии, а я не могу ему писать: мне стыдно. И наверное, я его потеряла. Я хочу вести честную трудовую жизнь, как все советские люди. Моя бездумная жизнь и скверные поступки остались в прошлом. Но ведь есть и будущее! Я мечтаю стать учительницей. Я люблю стихи, сама пробую сочинять. 8 лет – это так жестоко. Мне ведь только 17! Прошу вас помочь мне вернуться к честной трудовой жизни!

Жду вашего ответа.

Томск 27, п/я 95.

Аксенова Нина.

1967 г.

 

***

 

Редакции газеты “Комсомольская правда” от всей молодежи города.

Дорогая редакция!

Мы от имени всей молодежи просим вас разобраться в обвинении несовершеннолетних, дело которых разбиралось 12 мая. Всех этих ребят присудили к пяти(!) годам лишения свободы.

В нашем городе молодежи негде проводить время или чем-то заниматься, за исключением кинотеатра.

От скуки эти ребята ради озорства начали заниматься взломами киосков и ларьков.

Взломы они производили в разное время. Заведующие этих ларьков никуда не заявляли и сами вносили суммы ущерба. Потому что пацаны на большую сумму не брали ну, на 4 рубля, на 7 рублей, на 17 рублей и т.д. Только два случая на 200 рублей.

Все ребята 1950 года рождения. Лебедев Анатолий, Бойко Геннадий, Лачумя Роланд, Швец Юрий, Лачулия Нугзари, Гаделия Раули. Они сами во всем чистосердечно признались, так как милиции об этих кражах вообще не было известно. Государству никакого ущерба не было нанесено. Ребята поняли свою вину и чистосердечно раскаялись.

Но судьи ничего не приняли во внимание, и процесс провели неправильно. Как можно детей заточить за решетку на 5 лет!

А чему они могут там научиться?

Конечно, за свои поступки они должны ответить. Но такой срок просто нереален.

Почти все ребята учились, работали, были отличного поведения.

Поэтому просим вас помочь дать им меньший срок. Надеемся на вашу помощь, ведь все они комсомольцы.

Май 1968 года.

 

Вел нас лес вниз,

Щупали ноги воду.

Иногда идешь в коммунизм.

А приходишь в болото...

Н. Г.

 

Уважаемая Комсомолка!

СОС, это сигнал бедствия, посылают вам жители поселка Шерьяг Усть-Куламского района Коми АССР.

Поселок наш небольшой, человек 600. В поселке две организации: стройучасток СМУ-4 и лесопункт леспромхоза. Основная часть жителей поселка рабочие лесопункта.

В поселке имеется восьмилетняя школа, детские ясли-сад, три торговых точки, медпункт, почтовое отделение, баня, клуб.

Поселок удален от райцентра на 50 километров. Попасть в него можно по реке Вычегде, когда она безо льда, зимой – на машине (если сухая погода, так как дорога ужасная), весной и осенью только на вертолете. Вертолет выделяют для доставки почты во время распутицы один раз в десять, двенадцать дней. Теперь о медпункте. В нем работает только фельдшер, этого мало для нашего поселка. Притом у нее настолько неудовлетворительные медицинские знания, что в большинстве случаев она не может даже поставить диагноз. Нет набора необходимых лекарств. Но самое главное и тяжелое, это транспортировка больного человека в район.

Ни одна из трех торговых точек не рассчитана на то количество покупателей, которые живут в поселке. Поэтому в магазинах всегда очереди и давка. А продовольственный магазин вообще, как заколдованный. За два года в нем сменилось пять продавцов, и ни об одном из них никто не скажет доброго слова.

Торговали, когда захотят, сколько захотят, обсчитывали без зазрения совести и грубили покупателям. И сейчас такая же продавщица. Когда, потеряв терпение, обращаешься с жалобой к руководителям ОРСа, то отвечают, кадров не хватает, миритесь с тем, что есть.

До 1968 года в поселке была пятилетняя школа. Теперь восьмилетка. Это для того, чтобы отрапортовать, что одной восьмилеткой стало больше. А какова реальность? Школа совершенно не подготовлена к работе зимой. В прошлом году в некоторых классах дети сидели в пальто. Не подготовлена к зиме школа и нынче. Директор школы Ермилова Е. В. буквально обивала пороги конторы леспромхоза. Но администрация, которая обязана заботиться о нуждах школы, не обращает на нее никакого внимания.

Баня вообще работает только для смеха. Воду греют в тазиках. А ведь надо только на один день выделить электросварку, чтобы починить котел, что необходимо для работы бани.

Каждую зиму поселок остается без питьевой воды. Только два колодца зимой не вымерзают полностью, но они не могут обеспечить весь поселок водой.

Мне бы хотелось коснуться работы нашего леспромхоза. Сейчас этим занимаются работники прокуратуры, но мне хотелось, чтобы в этом принял участие сотрудник “Комсомольской правды”.

Дело в том, что у нас в конторе нормировщики и бухгалтерия производят расценку работ и начисление заработной платы, как бог на душу положит. Придешь за разъяснением, но подтвердить правильность начисления они могут только своим “честным” словом, а не соответствующими документами, как это положено. Или вообще говорить с тобой не станут. Однажды мне пришлось обратиться к старшему нормировщику Изюровой Б. М. с просьбой проверить правильность начислений по нарядам. Так она мне ответила грубостью и ничего, конечно, проверять не стала.

Зарплату у нас никогда не дают вовремя. А если работают муж и жена, то дают зарплату одному, так как кассир никогда не привозит всю сумму полностью.

Обо всех этих проблемах прекрасно знают и директор леспромхоза Баранов М.П., и секретарь парткома Улныров И.В., а также председатель рабочкома Петров. Однако им никакого дела нет до людей, до условий их жизни и работы.

Любой разговор они сводят к “кубикам”, то есть к кубометрам деловой древесины.

Теперь о важном: у нас в леспромхозе занимаются приписками! Говорят, что этим вопросом заинтересовалась прокуратура. Не знаю, насколько это достоверно и с какой серьезностью прокуратура подходит к этому вопросу.

Вероятно, в результате приписок у нас в январе была недостача 5 тысяч кубометров деловой древесины. Через два месяца ее уже стало 4 тысячи. А когда закончится расследование, окажется, что недостачи вообще нет.

У нас очень большая текучесть кадров из-за отвратительных условий жизни.

И полном отсутствии заботы о человеке. Но даже те, кто видел трудности и умеет их переносить, потеряли всякую надежду на то, что правда и справедливость здесь когда-нибудь восторжествует.

Когда приедет корреспондент, пусть он сразу не идет к начальству, а пойдет в поселок и поговорит с людьми. Если же и вы не в силах помочь, то нам больше негде искать помощи и справедливости!

Терещенко, электрик, Шевцов, рабочий, комсорг, Ермилова, директор школы, Гришко, зав. клубом, Вокина, заведующая детскими яслями, Силаев, рабочий, Кузнецов, электромеханик; Тяпушин, раскряжевщик.

 

Это письмо мы направили в Совет Министров Коми АССР. Через некоторое время редакция получила ответ, что меры приняты, положение в поселке исправляется. Но через несколько дней пришла телеграмма из Шерьяга с просьбой срочно приехать. И я поехала... А потом написала статью, отрывки из которой приведу.

Последний отрезок пути, 80 километров, пришлось добираться по реке на моторной лодке. От райцентра Усть-Кулома до Шерьяга 45 километров. Но дорога почти полгода непроходима, была она закрыта и сейчас, осенняя распутица.

Трагедия произошла две недели назад. У недавно приехавшей семьи заболел семимесячный ребенок. Сильное расстройство желудка с высокой температурой.

Таня Кожина, единственная медицинская сила поселка, работает свои первые месяцы в жизни. Выписала, что разумела, и посоветовала плыть лодкой в районную больницу. Но мать не решилась, да и надеялась, что все обойдется.

Дело осложнялось тем, что малыша нечем было кормить. В поселке не достанешь свежего молока. Его иногда завозят только зимой. Нет его даже в яслях. Нет и других молочных продуктов. В магазине не оказалось даже манки. Продавец равнодушно заявила, что манку с июня не завозили.

Мать снова пришла в медпункт. У ребенка еле прощупывался пульс.

Таня бросилась на почту звонить, чтобы прислали вертолет. Но телефон молчал. Оставалась рация лесопункта. Дозвонились. Обещали прислать вертолет.

Маленький человек так и не дождался врача.

Случай этот взбудоражил весь поселок. Припомнились все старые обиды. Люди собрались в конторе, они кричали и стучали кулаками. И припомнили, как по дороге в больницу на реке умер человек. Как Роман Булатов вынужден был сам принимать роды у жены. И что дети страдают желудком, так как питаются концентратами и сухим молоком. И что колодцы стоят открытыми, никогда не чистятся, а зимой вымерзают. И что нет дорог до этого проклятого Шерьяга, случись что, пропадай пропадом. И все это было правда. А начальник только руками развел: “Нате, убейте меня, что я могу сделать...” В таежном поселке Шерьяг живет около шестисот человек. 223 из них работает на лесопункте, 124 ученика ходит в школу, 60 детишек посещают ясли-сад.

Первый колышек здесь забили еще в 1960 году. Еще через год повесили табличку “Жежелевский лесопункт”. И новое предприятие начало давать “кубики”.

Первые годы люди мирятся с неудобствами: мол, и Москва не сразу строилась. Но терпение и надежды имеют свои пределы.

Из лесопункта в этом году уехало 73 человека, прибыло 83. Целиком сменился учительский состав. Второй год работает только директор школы. Пятый фельдшер пришел на медпункт. Сколько сменилось продавцов, никто не посчитал.

 

Но как возможен Шерьяг, поселок, предприятие, где живут люди в течение семи лет без самого необходимого! Больницы, нормальной школы и детского сада, без регулярного снабжения продуктами, без почты, да что там говорить, без пригодной питьевой воды...

Пытаюсь разобраться во всех этих проблемах с управляющим трестом “Вычегдалес” тов. Соколовым.

“Шерьяг – не исключительное явление“, - говорит он. - “Все его беды, наши обычные проблемы“.

Откуда они берутся? Вот посмотрите: план капитальных вложений на 1969 год. Недавно его получил. Велик он или мал? Откровенно говорю: не знаю.

Не знаю потому, что мне неизвестен производственный план на будущий год. Если бы я точно знал, под какой план дают эти вложения, я бы мог его анализировать, изменять, соглашаться с ним или спорить. А так для меня это просто набор цифр. Откуда взялись именно эти суммы? Кто их определял, из чего выводил?

Шерьягу нужна больниц, я это знаю, и не одному Шерьягу! Посмотрим графу “здравоохранение”. 0 рублей, 0 копеек! Образование, культура - 50 тысяч. Это одна школа или клуб. Кому отдать эти средства? Тому, кто сильнее заплачет.

Как определяется производственный план? Москва “спускает” цифру Комилеспрому, тот распределяет ее по трестам: Вычегдальлес, Печерлес и так далее. Тресты “раскладывают” полученную цифру по леспромхозам, те по лесопунктам.

Спрашиваем лесопункты: “По силам вам план?” Отвечают: “Если дадите такую-то технику, то-то построите, пришлете столько-то рабочих”.

Составляется общая заявка, передаем ее в Комилеспром: план реален, если будут обеспечены заявки.

А дальше нам присылают план “кубиков”. Спрашиваем: “А вы наши заявки удовлетворите?” Получаем ответ: “Этого мы еще не знаем!”

“А как же тогда план утверждать?” Ответ: “План утверждать НАДО!”

А что сделаешь против этого начальствующего: надо!

А когда план утвержден, лоб расшибешь, ничего не изменишь! Все наши заявки повисают в воздухе. План оказывается не обеспеченным людьми, техникой и т.д.

Мы кричим на совещаниях в Комилеспроме, ругаемся, а нам в ответ: “Всем трудно, всем плохо, а план надо давать”!

Начало всех наших бед в таком вот волевом планировании. Поэтому у нас не успеет сформироваться поселок лесопункта, как на него дают план.

А что мы в этом поселке сооружаем в первую очередь? Лесовозную дорогу, чтобы было по чему “кубики” вывозить. Такова устоявшаяся практика.

Человек не может жить без элементарных удобств. И мы втискиваем школу, клуб и все остальные учреждения в нестандартные щитовые домики. А они непригодны для наших климатических условий. Весь этот фонд надо менять...

Картина, нарисованная тов. Соколовым, схематична. Но она проявляет все отношения. На нижнем конце этой схемы лесной поселок. На него всей тяжестью давит ее несовершенство.

Восемь лет назад составлялся проект Шерьяга. И немало ломалось копий, что-то вычеркивали, что-то включали. А зачем? Проект, рассчитанный на три года, не выполнен и за восемь лет.

Почему? Видимо, ответ нужно искать не в Шерьяге...

Парадоксально, но факт: новое строительство в поселке не снимает, а увеличивает проблемы как для жителей поселка, так и для его руководителей. За последние полтора года в Шерьяге сданы в эксплуатацию: школа, клуб, ясли-сад, ремонтно-механические мастерские. Строил Комилесстрой. Сдавали объекты со скандалом. Только с нескольких заходов комиссии они были приняты.

Но пригодны ли они к эксплуатации? В детском саду с первого дня не работает водопровод и канализация. Всю зиму на головы детишек сыпалась штукатурка.

А сейчас идет бесконечный ремонт. В школе отопление и канализация работали только в присутствии комиссии. Клуб был сдан без внутренних отделочных работ. В ремонтно-механических мастерских отопительная система выполнена таким образом, что всю зиму шестеро дюжих мужиков по очереди закачивали воду, чтобы трубы не лопнули. На все это безобразие ушли огромные государственные средства. И по бумагам считается, что в Шерьяге все обстоит нормально.

По такому же принципу была сооружена лесовозная дорога. По плану нужно было освоить 90 тысяч рублей. Освоена 91 тысяча. А два километра дороги, на которую “освоены” эти деньги, находится в абсолютно непроезжем состоянии.

Заместитель начальника Комилесстроя т. Сидоров отнесся к моим вопросам хладнокровно. Отделочные работы, действительно, некачественные. Что ж вы хотите, у нас тайга! Мы сдали, ушли, а остальное нас не касается. Взывать к совести рабочей, человеческой в кабинете т. Сидорова было явно бесполезно.

Бесхозяйственность, равнодушие к нуждам людей приносит не только ощутимый материальный ущерб, но едва ди не больший моральный вред, опустошение, которое он производит в душах людей, ценимых гораздо меньше, чем “кубики”.

Одним из авторов письма в редакцию был парторг лесопункта Володя Терещенко. Он еще совсем молодой человек, был здесь комсомольским вожаком, здесь же вступил в партию. Вечером мы долго беседовали, он справедливо возмущался.

Утром я пошла на электростанцию, где он работает. Долго ходила, не могла его найти. Наконец он появился, заспанный, но этим не смущенный. И тут же начал наводить критику. Копнул ломиком землю рядом с электростанцией: “Сидим на пороховой бочке, почва пропитана горючими веществами“.

“Почему?“ - удивляюсь я. - “Мы же и льем“, - не смущаясь, отвечает Терещенко. - “Половина горючего уходит в механизмы, половина в землю. Нет приспособлений!“ -

“А какие тут нужны приспособления? “ - спрашиваю я. - “Шланг и насос“.

Насос мы обнаружили неподалеку за сараем. Шланг, видимо, тоже не проблема. Но Володю не так-то легко сбить с его позиций. Об этом должно заботиться начальство! Да только кому до этого дело? Никому. В том числе и ему, Терещенко!

Все дни, что я была в Шерьяге, моросил мелкий дождик. И под дождем корежились новые парты. И мимо них спокойно ходила директор школы, милейшая Евдокия Васильевна Егоркина.

Они же испортятся! Да уж, конечно. Дирекция помощь не дает. Да тут старшеклассникам на час работы! И то верно.

Учителя – главная культурная сила поселка. Но они не читают лекции, не ведут кружков, не организуют самодеятельность.

”А с нас не спрашивают”, - объясняет Евдокия Васильевна. - “В других местах учителей теребят, а здесь нет. И нам спокойнее, дал урок и домой“.

И это не оттого, что Евдокия Васильевна человек необщественный. Она – молодой специалист, влюбленный в свое дело. Но нужно что для школы, – ремонт, дрова и т.д. – не допросишься, не докланяешься. И Евдокия Васильевна живет одним: отработаю два года и уеду.

Подхожу к котельной, отопительному сердцу всех детских и культурных сооружений. Там вышел из строя один котел. Весь горячий шлак свален здесь же, в полуметре от деревянного здания котельной. А кругом дрова, щепа, кора. Чуть ветерок, и не станет котельной! Шлак не просто тлеет, горит ярким пламенем.

“Может сгореть, очень даже свободно“, - соглашаются рабочие. - “Нам что, нам за это не платят“. За что, мне узнать не удалось.

В одном доме удивило крайнее запустение. Стены ободраны, обои висят клочьями. Разговорилась с хозяйкой.

“Да вот, не идут делать ремонт. А мне больно надо!“

Выясняю, что они живут вдвоем с мужем. И, конечно, в состоянии сами сделать ремонт. За ремонт собственной квартиры здесь даже оплачивают по наряду, таковы правила. Но нет никакой охоты обустраивать свое жилье. Временщики.

Заведующая детским комбинатом т. Золина тоже один из авторов письма в редакцию. Ее беспокоило, что в детском саду не окончен ремонт, что все столы и стульчики поломаны...

Ее беспокоило, что для детей нет нормального питания: молока, овощей, нужных круп, иные месяцы нет даже картошки.

Но это беспокойство выливалось только в разговоры. Когда нужно было бить во все колокола, требовать закрытия сада, пока не будет налажено нормальное питание, ремонт помещения... Ради детей, ради их здоровья. Думаю, выходы бы нашлись. Неподалеку от поселка есть село, где можно достать и молоко, и овощи. А в леспромхозе есть лошади, которые могли бы все это доставлять.

Но атмосфера равнодушия, окружающая здесь человека, лишает его простого и ясного взгляда на проблемы.

Больше 20 щитовых домиков поселка стоят заколоченными в ожидании жильцов. Но все они раскурочены: вытащены стекла, даже двери, разобраны печи.

Жители поселка тащат все, что может им пригодится, не задумываясь, что же будут делать новые поселенцы!

Атмосфера безответственности и безнаказанности сказывается и на производстве, в лесу. Когда приезжаешь на делянку, поражает прямо-таки величественная картина. Мощные красавцы лесовозы, бульдозеры, погрузчики, трактора... Но эта техника требует не только мускульной силы, а знаний и определенной культуры труда. А их нет. Потому и “летят” механизмы от варварского с ними обращения. В Шерьяге целое кладбище техники. А ее не хватает в лесу, горит план, гаснет настроение людей. За что ни возьмись в Шерьяге, везде дыра, провал, нехватка.

Самая главная проблема Шерьяга, да и других лесопунктов, – это кадры.

Немногие специалисты и квалифицированные рабочие готовы жить в условиях, предлагаемых им Шерьягом. И не случайно из 223 рабочих лесопункта 53 имеют 4 класса образования, 40 – шесть классов, 56 – семь классов... А ведь народ здесь работает в основном молодой. Но нет тяги к образованию. В прошлом году вечернюю школу закончил только один человек.

В Шерьяге, как, впрочем, и в тресте Вычеглес, в 50 леспромхозах из 66 в руководстве работают практики.

Вопрос о кадрах, помимо всей совокупности перечисленных проблем, решается с трудом из-за несбалансированности оплаты труда. Месяц назад в Шерьяг приехал специалист с высшим образованием, мастер по сооружению дорог, закончивший Архангельский институт. Зарплату ему определили в 109 рублей в месяц, тогда как шофер, к примеру, получает 300-350 рублей. Долго ли выдержит Шерьягскую круговерть молодой специалист, если учесть, что продукты тут продаются с наценкой.

Беды Шерьяга надо решать в высоких инстанциях. А когда люди почувствуют, что о них заботятся, что они гораздо важнее “кубиков”, что судьба их не безразлична государству... Тогда, я убеждена, и в Шерьяге, и в других лесопунктах Коми изменится отношение к делу, общественная активность людей.

После того как по просьбе редакции в поселке побывала комиссия Совета Министров Коми АССР, кое-что изменилось: прислан новый фельдшер, отремонтирована баня, началось строительство аэродрома...

 

***

 

Уважаемая редакция газеты “Комсомольская правда”!

В газете за 17 марта 1968 года на первой странице помещена фотография проходчика ШПТУ- 4 Калинина. А под фото подпись, что за 2 месяца бригада прошла 174 метра вертикального ствола при плане 120 метров. Все это правильно. И люди из этой бригады заслуживают того, чтобы о них писали. А о них, кроме вас, написали “Советская Россия” и местная газета “Ленинское знамя”.

Я один из них. И хочу сообщить вам, как добилась бригада таких результатов. Первое, проходчики работают по 10, а то и по 12 часов в забое.

Повторяю: работают, а не сидят. А положено работать в шахте 6 часов.

Для нас даже устроили общежитие рядом с шахтой, чтобы мы не теряли времени на поездки домой. Дорога до дома требует около 40 минут...

Второе. Большинство шахт и других предприятий перешло на двухдневный выходной в неделю, а мы не имеем даже одного дня в воскресенье. У нашей бригады выходные по графику: Иванов в понедельник, Петров вторник ну и так далее. Отдых в воскресенье можно получить только раз в году, когда подойдет очередь. Заметим, что управление шахтой отдыхает два дня в неделю. Мы не можем провести время с семьей, вместе сходить в кино, заняться с детьми. Не говоря уже об учебе, а у нас несколько человек учатся на вечернем отделении.

Причем за переработанное время нам не платят и не дают отгулов. И мы просто не понимаем, какая необходимость так работать, гробя свое здоровье? Мы ругаемся, возмущаемся, но нам говорят: “Не хотите, тогда других возьмем!”

Так отвечают все: от мастера до начальника Управления т. Островеркина, начальника участка Цемена. На жалобы в профсоюз, председатель его Миронюк только пожимает плечами. Мы надеемся, что редакция проверит факты, указанные в письме и поможет нам.

Мы же не сверхчеловеки, чтобы в наше время жить и работать в таких условиях. Но обязательно нужно проверять при всех рабочих ствола шахты Южная-2, а не вести разговор с начальниками. Они постараются скрыть факты, так как хорошо знают, что нарушают законы о труде.

Проходчики ствола шахты Южная-2, Шахтопроходческое управление-4.

 

***

 

Караганда, 19 июля 1969 года

В “Комсомольскую правду”

Прошу редакцию напечатать наше письмо. Чтобы его прочли в ЦК КПСС, в президиуме Верховного Совета и ВЦСПС и сделали ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ для народа, а особенно для шахтеров пятидневную рабочую неделю. С двумя выходными днями. Шахтер всю жизнь проводит в шахте, где большой недостаток кислорода, в воздухе присутствует газ метан, угольная пыль и т.д. За два дня можно отдохнуть на свежем воздухе, где зелень, солнце, вода. Организм восстанавливается. Мы, шахтеры, благодарны, что названные учреждения приняли закон о пятидневке.

Но вот беда: администрация шахт, а также трест ухитряются под всякими предлогами отнять у нас второй выходной и приказывают работать по субботам.

Например, сообщают, что государство в виду холодной зимы перерасходовало количество угля. Надо поработать в субботу, чтобы перекрыть этот перерасход.

И вот какая получается картина: в мае работали три субботы, в июне, июле – то же самое, да еще 12 июля комсомольский субботник, ну, и все в таком же духе.

Нам говорят, что приказы поступают из Министерства угольной промышленности.

Работу в субботу не оплачивают в двойном размере, как положено. В лучшем случае дают отгул.

Все это происходит на 7-й шахте треста Ленинуголь.

Слесарь Н. Мурзаханов. Караганда.

19 июля 1969 года.

 

Романтика! Старушка очерковая,

И ты была когда-то молода,

И ты когда-то открывала новое,

Успешно шла, неведомо куда...

...Не обижайся, милая!

Любой бездельник и прохвост любой

На Севере с невероятной силою

Сегодня спекулирует тобой.

Н. Г.

 

(Не удержалась и в качестве заголовка привела все стихотворение Глазкова. В нем точно сформулирована ситуация, приведенная ниже в письме!)

 

Дорогая редакция!

Пишут вам комсомольцы с Всесоюзной ударной комсомольской стройки Мангышлак Узень. Мы приехали сюда с большим желанием работать, приехали по комсомольским путевкам. И вынуждены просить вашей помощи. Мы работаем здесь 3 месяца, а зарплату получали только один месяц. Ходим голодные. Да к тому же продуктами нас не снабжают. Нет фруктов, овощей, жиров. Хлеб стоит 87 копеек одна булка, да и тот непропеченный, сырой (тогда белый батон стоил 13 или 16 копеек). На весь поселок в тысячу человек, не считая местного населения, привозят 200 килограммов хлеба. Хлеба на всех не хватает.

В поселке есть столовая, в которую страшно ходить. Каждый день в ней случаются отравления, так как продукты некачественные. Первые блюда готовят без мяса, в борще одна капуста плавает, а стоит он 24 копейки порция. Котлеты не довешивают. Вместо 75 положенных грамм готовой котлеты, она весит в сыром виде 70 грамм.

Третьего: чая, кофе или компота вообще не бывает. Вместо этого заставляют покупать, наполовину испорченные арбузы.

Самое больное место – это получение, а вернее, неполучение зарплаты. Отсюда ужасающая текучесть кадров. В течение месяца принято 584 человека, уволено 462. Держатся только старые кадровые рабочие.

Обращались несколько раз с вопросами и жалобами к начальнику поезда т. Алчибаеву. Но он никак не реагирует на наши просьбы. В связи с таким положением мы вынуждены были 26 сентября не выйти на работу, так как несколько дней не ели.

М. А. Алчибаев ссылается на то, что по зарплате на стройке перерасход.

За счет чего? Алчибаев не объясняет, только отговаривается: “Я ваши деньги не получал и не пропивал!” А нам не оплачивают сделанную работу и расценки на нее постоянно срезают.

Однако конторские служащие зарплату получают регулярно, да еще каждый квартал у них премии!

У нас не бывает комсомольских собраний, на которых мы могли бы обсудить все наши проблемы. Комсомольский секретарь эти проблемы и не пытается решить. Он не выборный, а назначенный, хотя многие были против его кандидатуры.

Так что же это за комсомольская стройка?

Надеемся на газету, что она откликнется на это письмо и примет меры.

Подписи рабочих в количестве 30.

 

***

 

Как живется на селе…

 

Уважаемая редакция!

Обращается к вам коллектив зерносовхоза “Труд” отделение 3.

Мы работаем механизаторами. Кончив смену, мы приходим в общежитие, а в общежитии холодно, нет воды, чтобы умыться, спим на нарах, едим на коленях, так как нет ни столов, ни стульев. Баня есть, но ее не топят, дело доходит даже до вшей.

Отработав ночную смену, мы не можем полноценно отдохнуть!

Есть у нас в совхозе главный инженер Мокроусов Фома Григорьевич. Вместо того чтобы поинтересоваться нашей жизнью, он начинает ругаться. Видимо для того, чтобы мы не требовали запчастей, о доставке которых он не заботиться. Лучшего механизатора совхоза “Труд” он обозвал калымщиком и наорал на него.

Иногда хочется культурно отдохнуть, чтобы совсем не одичать. И кинокартины есть, да показывать их некому. Киномеханик Мельников А. все время находится в разъездах по личным делам. Сообщали мы об этом управляющему Карякину Алексею, но он никаких мер не принял.

Можно ли в таких условиях жить и работать? Ждем ответа.

Нижеподписавшиеся Колчин А. Н., Бусыгин А. П., Чистяков Н., Желтый Н., Иванов Н., Майоров И. П., Соколов Е. И., Коробко И., Назаров В., Наконечный В. и другие

Саратовская область, Перелюбский район, зерносовхоз “Труд”, третье отделение Чистякову Николаю.

 

***

 

Дорогая редакция!

Куда я только ни писал по вопросу строительства клуба в селе Райнова Староамборского района Львовской области! И все отвечают ласково, утешают, как дитя конфетами. И обещают построить клуб на следующий год. Знаете, сколько лет я пишу? Девять лет! И никаких результатов!

Вот и вам я писал в сентябре 1967 года. Вы ответили, что сообщат из облисполкома о сроках строительства. Никто ничего не сообщил.

Конечно, я не виню редакцию. Виноват райкультотдел, у которого короткая память. После очередного нашего письма они планируют начать строительство. А потом “забывают” о своем обещании.

У нас в селе люди собрали деньги на строительство клуба, готовы помогать собственным трудом. Это, конечно, говорит о сознательности нашего народа, его тяге к культуре!

Ведь за 24 года Советской власти из села Райнова вышло только четыре человека с высшим образованием. Это было в начале 50-х годов. Со средним специальным образованием только один человек. У нас нет ни клуба, ни библиотеки. Люди тянутся к культуре, но получают одни насмешки.

А что видят наши дети? Что молодые люди находят свой притулок у бутылки водки и у большой лужи? Детские фильмы у нас вообще не демонстрируются, а взрослые – раз в три месяца.

Прямо сказать, со стороны государства это является преступлением. Я прошу: разберитесь в этом вопросе!

Жители села перестают верить местным руководителям, которые постоянно их обманывают. Но так нельзя! Им народ доверил ответственные должности, чтобы они заботились о нуждах народа. И они должны отчитываться перед народом и партией.

Я прошу редакцию газеты помочь нам в строительстве клуба не утешением, а делом.

Ждем ответа! С уважением,

Л. Д. Пацай, О. И. Паховчигин, И. В. Вологин, Д. А. Вуйко.

Наш адрес Львовская область, Ст. Самборский район, село Райнова.

22 июля 1968 года.

 

***

 

В редакцию “Комсомольской правды”

Убедительно прошу рассмотреть мое письмо и помочь нам. Потому что не знаем, как жить дальше.

Мой муж, Гордевик Бронислав Иосифович работал в совхозе “Гастелло” четвертый год. Работал на тракторе. Заболела его мать и просила срочно приехать. Муж отпрашивался у инженера и бригадира тракторной бригады, чтобы съездить до больной матери. Ждал 3 дня, чтобы его подменили. Его не отпустили. И он уехал самовольно. Пробыл у матери два дня. Приехал, а его заместитель председателя не допускал к работе.

Бригадир же сказал: “Иди, работай”. Муж пошел и работал до получки. Когда он пришел в бухгалтерию, кассир сказала ему, что зам. председателя распорядился не выдавать ему зарплату. На другой день он спросил у зам. председателя, по какой причине ему не выдали денег? Но тот ответил грубостью и не стал с ним разговаривать. Муж продолжал работать и подал заявление на правление колхоза. На правлении рассмотрели его заявление и постановили: сдать трактор. Иди в бригаду. Когда сдашь трактор, тогда получишь зарплату.

Мужу очень не хотелось сдавать трактор. Он любит свою профессию, и к работе относился добросовестно. Но его заставили сдать трактор. Когда он сдал трактор, получку опять не дали. Тогда он подал заявление на увольнение. Но правление ему заявление вернули. И опять ничего не оплатили за 2 месяца.

А у нас трое детей. Двое в школе, а маленькая дочь дома. Я работаю уборщицей на заводе. Раньше я работала в колхозе, на ферме. Моя мать тяжело заболела, мена отпустили на 2 дня. Но я не смогла вернуться через два дня, так как мать умерла, и надо было ее похоронить.

Когда вернулась, меня до работы не допустили. Почему, мол, не приехала ко времени. И хотя я все объяснила, это не помогло. Такое тут отношение к людям.

Я ушла работать на завод. После моего увольнения с нами обращались очень плохо. Обрезали приусадебный участок. Оставили 15 соток, несмотря на то, что муж работал в колхозе. На том участке, что они отрезали, нами был посажен сад. Они деревья повырывали. Мы обратились к председателю сельсовета. Председатель и участковый милиционер сказали: “Посадить сад на место”. Сад был посажен, простоял год, а потом опять его запахали, поломав трактором.

Дорогая редакция! Помогите нам. Не знаем, как жить дальше.

Гордевич Олимпиада Брониславовна.

Декабрь 1969 года.

 

***

 

Дорогая редакция!

Мы, молодежь деревни Борки, обращаемся к вам в надежде, что вы нам поможете. Мы были бы очень благодарны, если бы редакция разобралась во всем и были приняты нужные меры.

Борки – это небольшая полесская деревушка, где расположена четвертая бригада колхоза “Родина” Ганцевичского района Брестской области. У нас есть магазин, восьмилетняя школа, фельдшерский пункт, клуб, кино-стационар, изба-читальня.

Казалось бы, есть необходимое, чтобы жить по-человечески. Но посмотрим, как обстоят дела на практике.

Заведующий клубом, избой читальней, а заодно и киномехаником работает один человек, это Винник Александр Демьянович. Человек, которого в деревне никто не уважает, потому что трудно найти такого лодыря, как он. Даже его уменьшительное имя Шурка у нас стали употреблять в значении “гультай”, то есть ни к чему не годный. И в случае, когда кого-то хотят упрекнуть, обидеть, то говорят: “Ты такой, как Шурка”.

Даже сравнение с данным культработником является оскорбительным для человека. Расскажем поподробнее.

Винник А. Д., хотя и живет в деревне, но к физическому труду питает отвращение. Живет он с женой и сыном отдельно от своих родителей. Отец у него инвалид, у него не действует правая рука. Но он вынужден идти заготавливать дрова не только для себя, но для здорового сына, который ленится даже нарубить дров хотя бы для себя. Становится стыдно, когда здоровый сын валяется на кровати, а отец-инвалид везет ему дрова! А ведь нужно бы по справедливости, чтобы сын помогал отцу.

Еще более не любит Винник труд умственный. Он никогда не бывает в избе читальне, и никто его отродясь не видел с книгой в руках. Только во время демонстрации фильма можно у него выпросить, чтобы он обменял книгу. А ведь это его обязанность, за которую он получает зарплату. Вот и приходится, если хочешь читать книги, регулярно ходить за 9 километров в районную библиотеку. А зачем тогда у нас своя читальня?

Мы уже не говорим о том, чтобы почитать свежий номер газеты, журнала или поиграть в шахматы или домино. За все время не было проведено ни одной читательской конференции с обсуждением прочитанных книг. А молодежь в нашем селе любит художественную литературу, да только Винник держит ее на замке.

Совершенно не ведется работа и в клубе. Мы уже забыли голоса нашего хора. Школьники иногда выступят с концертом, который подготовят в школе. И все. Даже к 50-летию Советской власти не был подготовлен никакой концерт. Уже несколько лет самодеятельные артисты из нашего села не выступали на сцене нашего клуба. Они выступают в других сельских клубах, а в своей деревне никогда.

Когда-то бывшая заведующая клубом Дина Савицкая подготовила хороший концерт с нашим хором. Так с этим концертом Винник объездил все колхозы района, добывая себе авторитет чужим трудом. Но ведь репертуар надо обновлять. А этого Винник не умеет.

В 1966 году учащиеся нашей Борковской восьмилетки подготовили концерт. Так Винник к ним примазался, будто это он в клубе подготовил, и ездил с этим концертом в деревни Остров, Даносковучи, Ганцевичи и объявлял, что выступают участники самодеятельности нашего сельского клуба.

А в этом году с тем же репертуаром ездил уже в самые отдаленные районы: в деревни Лакиши, Будча, Чудин. Так он четыре года ездил с этим репертуаром. А в свой клуб не пойдешь, так как весь этот репертуар мы наизусть знаем.

А где же работа клуба? Даже танцы редко бывают, так как это зависит от настроения Винника. Если мало зрителей придет в кино, он не разрешает танцы. Хотите потанцевать, ходите в кино всей деревней. Ведь Виннику надо “делать план”. Даже после демонстрации фильма, старается смыться огородами, кладбищем, чтобы не встретится с молодежью, которая будет требовать открыть клуб для танцев!

А почему мало ходят на фильмы? Потому что такая их демонстрация изматывает все нервы зрителям. У них с женой (она тоже числится культработником) то пленка рвется, то свет гаснет, то звук пропадает.

Зато у Винника любимое занятие – это сплетни. Особенно он пытается распускать самые нелепые слухи о местной интеллигенции. Особенно достается от его языка учителям, которые часто критикуют его за безобразное отношение к своей работе. Но достается и другим жителям деревни, причем он часто прибегает к мату. Девушки вообще стараются держаться подальше от него. Просто стыдно, что Винник у нас занимает должность культработника!

Есть такая пословица: паршивая овца все стадо портит. Плохой работник не только всем настроение портит, но и лишает людей целой деревни культурного досуга.

Чем же держится Винник? Выслуживанием перед органами власти. Он берется и за сбор налогов с населения, сбор платы за электричество, перепись скота в личном хозяйстве колхозников. Поэтому никто ни из сельсовета, ни из правления колхоза ни разу не заинтересовался работой Винника.

И хотя Винник стал уже “героем” критических статей и в районной и в республиканской прессе, это не заставило наших руководителей проверить его деятельность. Райком партии, райисполком, районный отдел культуры, тоже должны бы принять меры к такому деятелю культуры!

Надеемся, что вмешательство “Комсомольской правды” поможет, наладить культурную жизнь нашего села.

Шушко Владимир, Рабцевич Алексей, Валько Семен, Рабцевич Владимир, Гроцкевич Василий, Занько Василий, Венько Николай, Рабцевич Николай, Винник Александр.

деревня Борки.

1968 год.

***

 

Дорогая редакция!

Мы приехали из Крыма, где мама часто болела. Врачи советовали сменить климат. И вот мы приехали в колхоз “Наша родина”. И мама чувствует себя хорошо и работает безотказно, куда пошлют. А мне 16 лет, я еще учусь.

Председатель колхоза обещал нам после 1 мая дать квартиру. Но все не дает, говорит: “Где я возьму квартиру?” Хотя квартиры есть. Мы уже устали снимать жилье. Тогда мы решили с мамой наш багаж, с которым мы приехали, отвезти к конторе, тогда, может, председатель выполнит свое обещание. Оказалось, это не так. Мы второй день валяемся на своем багаже, и никто внимания не обращает. Я пока не хожу в школу, потому что боюсь, что мама что-нибудь сделает над собой!

Что мне делать? Дорогая редакция, посоветуйте.

Жду ответа

Фирсова Ольга Михайловна,

май 1968 года.

 

***

 

Дорогая редакция!

Прошу извинить, что беспокою вас своими заботами.

В 1968 году я окончил среднюю школу. Учился в деревне, в Ядринском районе Чувашской АССР. Получил аттестат зрелости и решил, что для меня все пути дороги открыты.

Подал заявление в военное училище, но не смог поступить. Поступал в высшее военное училище радиоэлектроники имени А. С. Попова. Баллов не добрал.

Вернувшись, решил поступать в гражданский вуз, но нигде документы уже не принимали. Работал в колхозе до осени. Потом приехал в Чебоксары и подал заявление на подготовительные курсы в университет. Занятия начались с 10 октября. Начал искать работу.

Прихожу на завод измерительных механизмов. Сказали: ”Приходи через недельку”. Направился на завод измерительных приборов. Здесь меня вообще не приняли. Пошел на электроаппаратный завод. Начальник отдела кадров предложил прийти завтра. Пришел назавтра. Тот же начальник сказал, что план по трудоустройству подростков у них выполнен.

Забыл сказать, что я родился в 1951 году, 30 апреля, и считался подростком. Но когда я бывал в отделах кадров, то в первую очередь спрашивали, какую школу я закончил. Я отвечал, что районную. Тогда идите искать работу в район. Ничего не добившись в отделах кадров, я поехал в горисполком. Там принимала женщина, Раиса Сергеевна.

Она сразу спросила, какую школу я закончил. И говорит: “Раз районную, то мы направим на хлопчатобумажный комбинат. Или на тракторный завод. Решайте быстрее, у меня очередь”.

Я попросил направить на один из трех заводов, которые я уже упомянул. Она мне ответила, внимательно на меня посмотрев: “Туда мы направляем только городских, а ты из района, притом из деревни. Так что выбирай из того, что предлагают”.

И, не дожидаясь ответа, написала мне направление на х/б комбинат.

После этого я предпринял еще бесполезные попытки устроиться. В школе нас учили, что между городом и деревней разницы не будет. А практика, видать, совсем другая? Стыдно было. Двери заводов, кроме двух, были наглухо закрыты для деревенских. И открывались только по знакомству. У меня его не было.

Но я не хотел сдаваться и пошел в горком ВЛКСМ. В комсомоле я состою с 1965 года. Приняли охотно, выслушав причину посещения, направили к секретарю комсомольской организации ЗИПа. Что же он мне ответил? Да, мы деревенских сейчас не принимаем, у нас насчет этого договоренность с горкомом. Ты лучше иди на х/б комбинат, там ведь деревенских принимают!

Я чуть не заплакал от обиды. Горел ненавистью ко всем. Вот как поступают с человеком в социалистическом обществе! Почему же в школе нам врут? Говорят ложь о строительстве коммунизма, равных правах и возможностях!

Кто виноват в этой лжи? А на практике, кто в хорошем костюме и ботинках, того принимают. А тот, кто в сапогах и старом костюме, не принимают. Для него только один ответ: “НЕТ!” И как он “гордо” звучит!

Разве Ленин этому учил? К нему приходили крестьяне в лаптях, да шапках. И он всех принимал и выслушивал. Свой паек отдавал детям. Я стыдился, думая об этом. Душа горела ненавистью. Бродил, как бездомная собака.

Сейчас я работаю на х/б комбинате, зарабатываю свой кусок хлеба. Но вспомню обо всех своих злоключениях, и прямо дрожь берет во всем теле. Помогите разобраться, прав я или не прав?

Чувашия, город Чебоксары, улица 1-ая Белинская, дом 24 А.

Меня зовут Коля, Григорьев Николай Феофанович.

 

***

 

В редакцию газеты “Комсомольская правда”.

Дорогая редакция!

Прошу вас прочитать мое письмо и опубликовать его. Хочу, чтобы все узнали о самоуправстве председателя колхоза Алешина и других руководителей, которые повинны в моем отчаянном положении.

Я, Позднякова Варвара Яковлевна, 1928 года рождения, уроженка Курской области, Льговского района, деревня Запрудная.

Мы переселенцы из Курской в Саратовскую область. Я с семьей, мужем и четверыми детьми, были переселены в Энегельсовский район Саратовской области, в село Терновка, колхоз Ленинский путь.

Государство нам выделило дом, определило на работу. Так прожили мы три года с 1965 по 1968 год. Потом получилась у нас в семье неполадка. Я заболела, пролежала в больнице полтора месяца. Муж за это время нашел другую. Он все наше имущество без раздела и без развода забрал и увез к другой. А детей сдал в детский дом города Красноармейска, где они и по сейчас находятся. А дом, в котором мы жили, председатель Алехин передал другой семье, своей родне.

Когда я пришла к нему с требованием вернуть дом, он мне ответил: “Я здесь хозяин, уезжай отсюда, я тебе работы не дам. Нечего тебе здесь на глазах у мужа быть”.

Так я оказалась на улице, дети стали сиротами при живых родителях, и я беззаконно была лишена даже своей одежды.

Пока я переехала за 50 километров в “Заветы Ильича” Энгельсовского района Саратовской области, хутор Зеленый. Живу в колхозном общежитии.

Я прошу помочь мне в моей беде. Председатель колхоза Алешин выбросил меня на улицу, не препятствовал сдаче моих детей в детдом и делал это без решения собрания колхозников, как, извините за выражение, господин. Выбросил человека на улицу, и бес с ним. Я теперь в полном отчаянии, без детей, без дома.

Он считает, что я безграмотная и не смогу никуда пожаловаться и все ему сойдет с рук. И мужа моего он запугал и обманул, он и погнался за жирным куском. Это ладно, бог ему судья.

Но детей и дом мне должны вернуть, произвести раздел имущества по закону, а не так без суда и моего согласия, увезли моих детей и меня оставили в чем, как говорится, мать родила.

Помогите мне!

Мой адрес Саратовская обл., Энегельсовский район, колхоз Заветы Ильича, хутор Зеленый, 4 бригада.

Поздняковой Варваре Яковлевне,

1968 год.

 

Почему дефицитны хорошие книги?

 

Дорогая Комсомолка!

Мне 17 лет. У нас в селе много моих сверстников, много молодежи по 17, 20 лет. Взрослые, глядя на нас, вздыхают мечтательно: “17 лет, самые годы...” А что мы видели в свои 17? Я не говорю там о городах, театрах, цирке, музеях.

Ясно, что это не каждому доступно. Я о книгах. До некоторого времени они казались мне единственным светлым лугом! Но, увы! Мы в деревне и ими обделены, достать хорошую современную книгу целая проблема. Городские козыряют перед нами “умными фразами”, мудрыми изречениями, которые почерпнуты из книг. А мы, что можем мы им сказать?

Вокруг слышишь, читаешь в газетах о “сближении города с деревней”. В какой то степени это происходит: строят магазины и в них порядочно продуктов и одежды. Даже появляются многоэтажные дома. Но это внешнее. А что внутри, чем живет у каждого душа? Почему не заботятся о духовном развитии человека, особенно молодого!

Вы, конечно, скажете, мол, воспитывайтесь сами. Для этого есть газеты, журналы, радио. Да, в нашей семье много подписных изданий: сестренке “Мурзилка”, родителям “Здоровье”, “Служба быта”. Я выписываю журнал “Юность” уже третий год. Замечательный журнал! В нем есть, пожалуй, все.

Но я, например, безумно люблю стихи. Их печатают мало. Не рассказывают об авторе, кто он, чем живет, о чем мечтает.

Я думаю, что где-то выходят сборники стихов, но только к нам они редко попадают. Правда, недавно появилась “Библиотечка избранной лирики”. Я сумела достать несколько выпусков. Но где Есенин, Евтушенко, Твардовский?

За неимением книг сейчас возникла мода у нас переписывать стихи, которые понравились, друг у друга. Но при переписывании многие их коверкают так, что больно за стихи.

Я писала в “Облкниготорг”, мне ответили отпиской: ”Ничего сделать не можем”. А я этому не верю. Так сделайте вы что-нибудь, чтобы хорошая, правдивая литература о современной жизни дошла до нас, сельской молодежи.

С искренним приветом Ларионова Любаша.

 

***

 

Дорогая редакция!

Я прошу вас поднять в вашей газете вопрос о дефицитной книге. У нас выпускается огромное количество литературы. Но понятие – дефицитная книга остается. Особенно у нас, в Краснодаре.

Интересную книгу невозможно получить в библиотеке, нужно записаться в очередь и ждать несколько месяцев. Так как библиотека не могла купить нужное количество экземпляров.

Ну, а купить в магазине интересную, содержательную книгу практически невозможно. И это в полумиллионном городе, в котором так ценят книгу.

В то же время тысячи книг лежат на складах магазина нереализованными. Они не пользуются спросом. Кому нужно издание неходовых книг? Не лучше ли собирать у магазинов заявки? И по этим заявкам определять тиражи книг? Как это сделали в Чехословакии.

Нет в продаже русской классики, а когда идет подписка, то на нее могут подписаться только начальники или блатные.

Конечно, если сходить на Краснодарскую барахолку, то кое-что там можно достать. Дюма “Граф Монте Кристо”, потрепанный том, за 10 рублей. “Лунный камень” за 9 рублей, ну и тому подобный репертуар за четырехкратную цену, чего я не видел даже в Москве!

Вот почему я и прошу поднять этот вопрос на страницах газеты, чтобы ответственные товарищи задумались, зачем выпускать книги, не пользующиеся спросом и тратить деньги и бумагу на ненужный хлам!

В. Зазулин, Краснодар, улица Маяковского, дом 57.

 

***

 

Привет!

Я не то рабочий, не то служащий. Кладовщик. У меня в подчинении четверо рабочих, но и сам я таскаю ящики, когда надо. Доволен ли? Да, ибо это дает мне денежный эквивалент в сумме 90 рублей. Хватает на жизнь, даже выкраиваю на книги. Читал лекции Ключевского, его “Афоризмы и письма” дома среди почетных.

Горжусь ли своей работой? Никогда. Никто из друзей даже не спрашивает о работе таких, как я. И глупо обижаться! Ведь много мудрости надо везде, где головой, а не руками надо работать! Ведь курс партии на автоматизацию и механизацию. Такая вот логика.

Не пью, так как денег на книги тогда не будет. Ну, а сухое иногда не грех… Для разрядки? Наверное. Но на работе же не устаю. Значит, разрядка моральная.

А почему такие очереди в винно-водочные отделы? Пьют три сорта людей. Одни стары, жизнь сломила. Вторые празднуют жизнь. Третьи – ребята. Привыкают уже.

Родились в конце войны. В детстве пережили 1953 год. В юности год 1964. Идеалы рушились на глазах. Учиться они не пошли, это сложно и нудно. А где искать опору, если не в учебе? А в половой сфере? Есть, готово. И до “феньки” учеба, если “кадра” под боком.

Именно не нашедшие своего места в обществе пытаются компенсироваться семьей (смотри Энгельса “Происхождение семьи...“). Семейный человек аполитичен, ведь он ответственен перед детьми и потомками, в драку полезет, подумав...

О другом: радио, телевизор, газеты – это тоже издержки времени. Служат они неким успокоителем. Полистал: интересно, и за деньгами бежать не надо домой, цена 2 копейки. Это для примера: вроде одинаково, пить или проводить время за чтением успокоительных газет и журналов. Иному кажется: может, так лучше, голова утром не болит.

Что касается меня, то телевизор не смотрю, газеты читаю, если друзья порекомендуют какую-нибудь статью. Журналы – совсем другое дело. Там наткнешься: то на “Кубик” Катаева, то на “Один день Ивана Денисовича” Солженицына, то на “Золотые плоды” Н. Саррот... И полегчает. Есть люди родственные. А “Опыты” Монтеня дают мне столько, сколько не почерпну в “Комсомолке” хоть за год, хоть за два. Просмотрев за месяц два, три номера газеты и все ясно. Лучше транзистор: одно движение руки и выключил. Он передает музыку, под которую хорошо думать, писать, рисовать, любить.

Я, конечно, учусь. И не в одном месте, а в двух. Кончаю техникум торговли и университет марксизма-ленинизма. Последний потому, что там философию преподают. И мне это интересно. Летом попробую поступить в Академию художеств, на искусствоведческий факультет. Хочу больше знать об искусстве, хотя знаю, что Кандинского, Сальвадора Дали, Модильяни мне вряд ли дадут похвалить. Ну что ж, “все свое ношу в себе” и мнение тоже. Так оно спокойнее. Вот такая диалектика.

А все же здорово жить, имея возможность изредка достать в букинистическом то лекции Леонида Андреева, “Санина” Арцыбашева. Правда, цена кусается, за такие книги надо выложить не менее тридцатника. А это треть моей зарплаты! Ну что ж: искусство требует жертв!

Конечно, выпить быстрее и легче, чем достать в городе с 700 тысячным населением произведения Бориса Пильняка или “Слова” Жан Поль Сартра!

Наслаждение у меня с ними одинаковое. Только последствия разные: у меня голова не болит, а думает, думает, думает. И сдается мне, что думающих больше, чем пьющих. Только не в день получки!

Письмо пошлю через газету, авось дойдет.

Рига 46, улица Эрнестинес, дом 12 квартира 3.

С комсомольским приветом, Журавлев Александр.

 

Книги в нашей жизни играли огромную роль. Они были для нас, как глоток воздуха. Я помню, с каким нетерпением мы ждали очередного номера “Нового мира” особенно, да и других журналов. Трифонов, Тендряков, Козаков, Нагибин, Некрасов, Эйдельман, Аксенов, молодые поэты Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, поэты-фронтовики Твардовский, Слуцкий, Самойлов. Рискну даже сказать, что подчас книги были для нас реальней действительности.

В исторических романах о прошлом нашей Родины мы искали аналогов с настоящим. Книги, безусловно, были и воспитателями наших чувств. Чувства чести, верности, святости дружбы, любви как неиссякаемого источника жизни на земле. А каким ошеломляющим было появление “Одного дня Ивана Денисовича” Солженицина!

А потом начался период мучительного застоя. Когда, казалось, сам воздух стал вязким и в нем почти невозможно двигаться. Что-то предпринять, чтобы что-то изменить... Тогда вот книги как бы заменяли жизнь. Спасали от глухого отчаянья. Поэтому и родилось это выражение: поэт в России больше, чем поэт (как верно нашел формулу Евтушенко).

Конечно, власть предержащие перекрывали каналы доступа к книгам, которые вызывали у них недоверие. Способов было много. Ни одна книга не могла попасть в издательский план без утверждения Госкомиздатом информбланка на нее, бланка, в котором указывался автор, название книги и краткое ее содержание. И если что-то из этой информации вызывало сомнение, книге перекрывали дорогу к читателю.

Так, когда мы издавали серию “Писатели о писателях”, мне четыре раза возвращали информбланк на книгу Ю. М. Лотмана о Карамзине. Для меня это была катастрофа, так как Юрий Михайлович начал работать над книгой, не дожидаясь договора с издательством, а договор заключался только по утверждении информбланка. Я поехала в Госкомиздат. Оказалось, что информбланк возвращал Викторов, заместитель Молдована, который возглавлял общественно-политическую редакцию Госкомиздата.

Я его знала по ТАССу, где он исполнял должность освобожденного парторга и потешал нас тем, что хотел устроить соцсоревнование журналистов и изобрел УЕ, т.е. условную единицу подсчета. Этим и прославился. Конечно, ничего из этой затеи не вышло.

И вот он мне начал объяснять, что Карамзин де был крепостник и вообще был против декабристов. Всячески сдерживая себя, я все же смогла его переубедить. И он подписал информбланк. Так книга Юрия Михайловича появилась в нашей серии.

Кстати, когда начались новые времена, тот же Викторов позвонил в издательство и предложил факсимильно издать “Историю Государства Российского” Карамзина. Что ж, он колебался вместе с линией!

Для чего я это рассказываю? Для того чтобы современный читатель, не знающий цензуры, был бы начеку и никогда не позволил бы ей возродиться!

Поскольку я лет 16 работала в издательствах и ездила по городам и весям, выступая перед читателями с рассказом о планах издательства, то, конечно, меня интересовал и вопрос, прозвучавший в этих письмах.

В беседах с директорами магазинов, библиотекарями выяснялось, что, получая сводные планы выпуска литературы, они формировали свои заказы, исходя из интересов своих читателей. Но выполнялись их заявки с точностью до наоборот. Они просили, скажем, Вознесенского 200–500 экземпляров. Им присылали 5 или 10, зато Е. Исаева (был такой бездарный поэт), которого вообще не заказывали, присылали сотни экземпляров. Заказывали, скажем, романы Трифонова, исторические повести Эйдельмана, а вместо них присылали какого-нибудь Бубеннова, Суркова или Кожевникова.

Такая же картина была с подпиской на журналы. И газеты. Так все коммунисты должны были выписывать “Правду”, а также библиотеки, ленинские уголки на предприятиях и так далее. Все это происходило вовсе не из-за некомпетентности и недомыслия людей, руливших все эти проблемы. Это было продуманная, насильственная политика. Политика оглупления народа.

Начальники разных рангов имели списки дефицитной литературы, которую они могли купить. Когда я работала в издательстве “Книга”, главный редактор А. Э. Мильчин иногда давал этот список нам, заведующим, предварительно отметив то, что он собирался купить для себя. Так что я видела это воочию.

Магазины выходили из положения, предлагая читателям вместе с желаемой книгой “в нагрузку” какую-нибудь дрянь, залежавшуюся на складе. И все соглашались, обычно выкидывая “нагрузку” при выходе из магазина.

Таким образом прикармливали нужных писателей. В статье Д. Травина “Народ и партия едины, но ходят в разные магазины”, в которой анализируется система разного рода распределителей в СССР, есть и о книгах: “Главные писатели“ издавались немеренными тиражами, причем вне всякой связи с реальным спросом на книги, а просто по приказу сверху” (“Знамя” 1, 2012 г.). А строптивым всячески затрудняли путь к читателям.

Кажется, замечательный философ Мамардашвили назвал советскую цивилизацию тупиковой. Тупиковой экономически, тупиковой идеологически.

Сейчас дела с книжным рынком в корне изменились. Издается все, цензуры нет, тиражи в основном соответствуют читательскому спросу. Но многие нужные, хорошие книги по-прежнему недоступны провинциальному читателю.

В советские времена существовала мощная сеть, которая занималась распространением книг. Она давно рухнула. И пока никакого аналога ей не создано. Самоотверженные библиотекари наезжают в Москву и покупают книги по своему усмотрению. Но сколько книг могут они увезти на себе? Как-то слушала замечательного издателя Ирину Прохорову, которая возмущалась тем, что уже 20 лет нет комплектования библиотек!

Однако есть Интернет, в котором есть практически все толстые журналы, газеты. Есть сайты, на которых можно найти научные книги, книги для детей, новые литературные новинки. Надо думать, что постепенно Интернет заменит, в какой-то степени, книжный рынок.

Но так приятно лечь на диванчик, держа в руках книгу...

 

Благодарность приемной матери

 

Дорогая редакция!

Мы хотим рассказать о судьбе нашей мамы. Ей 28 мая 1968 года исполнится 50 лет. Судьба ее сурова.

Мама родилась в тяжелые годы гражданской войны, в годы разрухи и голода.

Родилась на Тихом Доне, в небольшом казачьем городке Калаче.

Когда маме исполнилось 5 лет, она уже была наполовину сирота, отца убили белоказаки. Единственная осталась его фотография, где запечатлен ее отец с залихватским чубом.

В семь лет она уже помогала своей матери: доила коров, делала все по хозяйству.

Маме еще не было 15 лет, когда умерла ее мать, ее опора и защита. В наследство она оставила дочке только трудолюбие и уважение к людям.

Близких родственников не было, кто умер, кто погиб в гражданскую. И она пошла к дальним родственникам, у которых и так было семь человек детей.

Маме пришлось забыть об учебе, так как было много домашней работы, так как она была самой старшей, правой рукой во всем!

Потом грянула война. С первых дней мама пошла работать на укрепление города Сталинграда. Но фашистам удалось захватить пригород Сталинграда и район Калача, где жила мама в приютившей ее семье.

И маму вместе с другими женщинами угнали в Германию. Она батрачила у немецкого помещика и в конце войны вернулась в свой родной Калач. Вышла замуж. А в апреле 1949 года родились мы, два брата-близнеца. Отец работал на конезаводе, а мама – продавцом в буфете.

Но когда нам исполнилось по 8 месяцев, мама неожиданно умерла. Причину смерти врачи так и не определили, предполагая, что от двустороннего воспаления легких.

Мы остались на руках отца. Из Ростовской мы переехали в Волгоградскую область, где тогда начиналось строительство Волго-Донского канала. Еще в Калаче, узнав о нашем горе, друзья познакомили отца с хорошей женщиной, которая взяла на себя заботу о восьмимесячных малышах и стала нам второй мамой.

Отец работал на стройке старшим конюхом и часто подолгу был в разъездах. Маме помощи было ждать не откуда, она нас повсюду брала с собой.

Однажды она попросила у нашей тети пошить нам распашонки (у тети была швейная машинка), но та ответила: “Лен, у меня своих трое, когда мне... “ Больше мама к ней не решалась обращаться.

Отец частенько возвращался пьяный, в то время машин было мало и к нему часто обращались с просьбами: тому привези, того подбрось. А он был работящий, потомственный крестьянин, и никому не отказывал. А расплачивались, известно, как на Руси ведется, бутылкой. Иногда по целым дням пил. А вернувшись домой, издевался над мамой. Мы, как могли, защищали маму, но он с нашими слезами и просьбами не считался.

Боже, какими страшными мне вспоминаются эти ночи! Как глубоко они врезались в память. Но мама все терпела, продолжала заботиться о нас. Мы всегда ходили чистенько одетыми, умытыми, обихоженными.

Мама все прощала отцу, может, это делала ради нас. И никто, даже самые близкие люди не слышали от нее жалоб на семейные неполадки, на отца.

А сколько она пережила, когда мы учились в школе! Мы были озорные ребята. И тебя частенько вызывали в школу. Я помню, как ты болезненно краснела, когда тебе жаловались на нас. А потом долго просила нас вести себя лучше.

И так все десять лет.

И все ты успевала: и нас накормить, напоить, обстирать, и по хозяйству, и поухаживать за отцом (он в последние годы стал меняться, то ли потому что появилась седина, то ли оттого, что мы стали взрослые), и на работу успевала.

Работа уборщицы нелегкая, попробуй, потри полы в конторе!

За твою доброту и чуткость к людям, за твое добросовестное отношение к работе тебя в поселке уважают и всегда рады поприветствовать.

Я помню, какая ты была грустная, когда провожала нас в училище. Так и хотелось забрать тебя с собой! И сколько тепла было в твоих письмах и частых посылках!

А каким вниманием и лаской ты окружаешь нас, когда мы приезжаем на побывку.

Дорогая редакция, мы были бы очень рады, если бы вы напечатали наше письмо, нашу благодарность нашей второй маме Махиной Елене Илларионовне (отец так и не расписался с ней, но от этого она нам еще дороже), этой простой донской казачке, не согнувшейся ни от каких жизненных испытаний!

С курсантским приветом, Юрий и Геннадий Бабаевские

 

Письмо скверной девчонки

 

Дорогая редакция!

Мне двадцать лет. Работаю разнорабочей. Живу на квартире. Снимаю.

Что заставило меня написать вам? Я хоть и не выписываю “Комсомольскую правду”, но часто ее читаю. И скажу вам, что не все в ней правда, что напечатано.

Никогда не поверю, что девчонка выдала свою мать. Обличила ее в краже. Так мать же для нее старалась! И вот такая “благодарность”!

А вообще красть просто и даже интересно. Представьте, идет молодой, элегантный парень. Он рассеян и небрежен. Стоит только посмотреть на него, и сразу поймешь, что разиня.

Тогда тебе не представляет труда залезть двумя пальцами в карман брюк и вытащить бумажник. А в нем десятка или пятерка. Конечно немного, но все же деньги!

А потом со стороны интересно наблюдать, как он, этот стиляга, захотев мороженого, с ужасом хватается за карманы, бледнеет, краснеет. И под конец выдыхает: “Украли, деньги украли!”

А ты стоишь в сторонке, поодаль и хохочешь до слез.

А таких растяп немало. Так что, лишь бы уметь красть! Я иногда так вытаскиваю, что тот, у кого я тащу, даже разговаривает со мной и улыбается.

Я, разумеется, тоже смеюсь. Только причина моего веселья известна лишь мне. Слава богу, что ученые еще не нашли способ разгадывать чужие мысли!

А убивать людей из-за денег не надо. Обчистить карманы и – все! А если убивать, то кто же будет зарабатывать деньги, чтобы можно было потом обчистить карманы? Нет, убивать – грех. Даже попы это говорят.

Я, сколько живу, уже раз двадцать вытаскивала деньги. Были и десятки и пятерки. Но я мечтаю о большем. Я хочу иметь миллионы! Что мне эти 90 рублей, которые мне платят за работу! Они ни в голове, нигде.

Одеваюсь я прилично, даже хорошо. Ни за что не скажешь: ворюга. Благодаря “прогулкам” я приоделась.

Я люблю выпить и хорошо поесть. А на это нужны деньги. Никак не могу подобрать подходящую компанию. Одной, признаться, “работать” скучно. А я страшно люблю повеселиться. А холуй, с которым я встречаюсь, только походит со мной по проспекту, ну, в кино сводит, поцелуй, и все!

А я нуждаюсь в гораздо большем: ресторан, кафе, водки побольше, музыку, чтоб в голове шумело, теплую постель. Я имею в виду, чтобы он предоставил мне все удобства. Иначе чувствуешь себя стесненно, короче дураком!

И не обязательно расписываться в ЗАГСе, чтобы жить семейно. Ведь семья – это такая скука! Дети, пеленки, фу, какая гадость! Другое дело: гуляй, пей, воруй. Живи в свое удовольствие!

Раньше я, конечно, такой не была. Я была скромной, стеснительной. И мечтала стать певицей.

Петь я любила страстно. Даже записалась в хор. А потом подумала: “Для кого я буду петь? Для этих олухов? Ни за что!” И бросила. Я ненавижу людей. Потому что они все подлые, отвратительные. Я и сейчас пою. Только свои, блатные.

Правда, когда мне удается стянуть порядочную бумажку, сердце мое смягчается к людям. И я готова их даже расцеловать.

Развратом я не занимаюсь. Потому что детей не хочу, морока с ними! А вот целуюсь в день по 100 раз. Это так приятно! Особенно, когда выпьешь коньяку.

Почему я вам написала? Потому что хочу подсказать вам, как жить. Неправильно вы живете, скучно. Все морали читаете.

А мне весело. Завидуйте мне!

Фамилию и адрес не пишу. Догадайтесь, почему.

1969 год.

 

Горе горькое по свету шлялося...

 

Дорогая редакция!

Прошу помочь разобраться в нашем деле.

Я Сердюк А. И. (бывшая Капустина) и мой родной брат Капустин Т. И. сейчас находимся в нашем родном селе Юрченково.

Сами мы воспитанники детского дома, где мы очутились во время коллективизации.

Брат мой приехал в родное село по просьбе моей двоюродной сестры Федоры Краснокутской, которая заболела и была в тяжелом состоянии. По приезде брат мой отвез Федору в больницу на станции Белый колодец. Они навещали ее с женой, носили еду, какую могли. Ну ей, конечно, полегчало.

Сама я не была здесь с 1940 года, то есть 28 лет, И мне до глубины души обидно, что сделали с нашей семьей во время коллективизации. В нашей семье было пятеро детей и родители не решались идти в колхоз, так как многие люди не советовали этого делать, мол, пропадешь со своими детьми. В то время мы числились середняками.

И что же с нами сделали? Обложили таким налогом, столько пудов хлеба мы должны были сдать, что у нас столько и не было! Пришли к нам внаглую, загребли все до крошки. Отца, честного труженика, посадили в тюрьму.

А мама с нами осталась. Мы пухли с голоду. Брат Терентий ездил просить картошку в Курскую область. Привез немного, мы ее съели и опять голодные. Брат взял сестру Марию, старше меня на 2 года, и уехал с ней.

Брат долго не возвращался, мама и все мы были опухшие от голода. Мама от кого-то узнала, что в Харькове собирают голодных детей и отправляют в детдом. Она оставила нас в Харькове, а сама вернулась в родное село, где и померла по возвращении. Брат с сестрой вернулись, увидели мертвую маму и похоронили ее.

Отец вернулся из тюрьмы, пришел в свой дом, там живут те, которые у нас все отобрали, детей нет, жены нет. Морально человек убитый. И его приняла в дом сестра Федора, которая с мужем жила у нас три года, пока они строились. Мы проведали, где похоронена мама и старший брат. А когда умер отец и где он похоронен, от нас скрывают. Мы должны почтить память наших родных, невинно погибших и взять с их могилы горсть земли.

Председатель сельсовета гонит нас с родного села. Два дня тому назад приехал к нам, и в его присутствии какой-то человек, по виду бандит, набросился на моего брата, ударил замком по переносице. Председатель ему даже замечания не сделал.

Я спросила председателя: “На кого вы работаете? На честных людей или на бандитов?” Его всего передернуло, и он убежал. Вечером приходит к нам депутат сельсовета Лысенко Анна и говорит: “Уезжайте!”

С какой стати? Мы хотим, чтобы раскрыли правду перед всем народом, как извели честную семью. И где похоронен наш отец. У меня сердце болит, когда вижу, что в нашем доме живут наши гонители.

Я уже сказала, что я воспитанница детского дома. В годы Отечественной войны добровольно пошла в Красную армию. Когда враг рвался к Бакинской нефти, я принимала присягу и вступила в комсомол. За освобождение Новороссийска награждена медалью “За боевые заслуги”

До самой победы шагала с бойцами нога в ногу от города Краснодона до Кавказских гор. С Кавказских гор прошли пешком до Карпатских гор.

Документы все у меня есть при себе. И я сильно расстроена несправедливостью, которую продолжают творить над нами в нашем селе.

Прошу вас: помогите!

Нахожусь в данное время на станции Белый колодец, село Юрченково, Волчанский район, Харьковская область.

Краснокутская Ф. Д. 11 октября 1968 года.

 

Как страшно отзывается раскулачивание! Ясно, что это незаживающая рана. Но почему местные власти не хотят помочь обездоленным людям, у которых отняли родителей, дом, нормальную жизнь!

 

***

 

Редакции газеты “Комсомольская правда”.

Уважаемые товарищи!

26 июля 1968 года жители Первомайского района Новосибирска были потрясены неслыханной новостью: на улице Физкультурной, во дворе дома 23, семнадцатилетний парень Носатов Иван, проживающий в этом же доме, из окна своей квартиры 31 выстрелил из дробового ружья в сидевших в песочном ящике четверых ребят из этого же дома.

Павлик Согров (12 лет) с увлечением рассказывал ребятам о кинофильме, а ребята его со вниманием слушали. И вдруг этот выстрел... Павлик (сын воспитательницы нашего детского сада) с криком от нестерпимой боли, прижимая руки к груди, добежав до дверей дома, упал, потеряв сознание. Остальные мальчики, крича от боли и страха, бежали к дому.

Милицию вызвал отец Павлика. Милиция установила, что выстрел произведен из квартиры Носатова и сделан Иваном Носатовым. После выстрела Носатов, как ни в чем ни бывало, ушел на работу, где и был арестован.

Скорая увезла мальчиков в больницу. Павлик Согров, который получил самое тяжелое ранение, простреляны легкие, скончался. В тяжелом состоянии находится Олег Саранчуков, легко ранены еще два ребенка. Тяжелое горе у родителей, и мы все сочувствуем им и до сих пор не можем поверить, что все это произошло у нас.

Почему Носатов стал убийцей? Видно, родители не учили его добру, не учили делать хорошее. Родители Носатова пытаются всеми мерами смягчить вину своего сына. Но мы хотим, чтобы стражи порядка и законности не допустили хотя бы маленькое послабление в этом трагическом деле. Поэтому очень просим вас, товарищи, взять под контроль это дело вплоть до решения суда.

Это письмо обсуждено и принято на педагогическом совете детского сада, с участием всего коллектива работающих.

Наш адрес: город Новосибирск 25, улица Пожарского дом 2, детский сад 282

По поручению коллектива заведующая детсадом Агаркова Г., председатель месткома Музалевская П.

21 августа 1968 года.

 

Имею собственное мнение,

Отличное от всех газет

Н. Г.

 

Здравствуй, “Комсомолка”!

У меня к тебе не совсем обычный вопрос. Но сначала хочу рассказать об истории, которая произошла со мной и моими товарищами. Дело в том, что мы никогда не были в церкви и не видели ни религиозных праздников, ни религиозных обрядов. Мы решили поехать в Верный и посмотреть, что происходит на пасхальных праздниках. Мы не верим в бога, но было интересно увидеть все самим, наяву.

Приехали в город Верный около 12 ночи. Пошли к церкви. Но в дверях церкви стояли четверо дружинников и заглядывали в лицо каждого, кто хотел войти в церковь. Пропускали только стариков, а молодежи говорили: “Назад! Молодежи туда не положено”. С ними многие пытались спорить, доказывали, что они не имеют права не пускать в церковь. Но тут понаехала милиция, представители горкома комсомола. Милиционеры кричали: “Разойдись! Вам спать пора! В милицию захотели?”

А представители комсомольской верхушки заявляли: “Кто хочет в горком? Сейчас отвезем!” У них был грузовой автомобиль, они в него впихнули несколько человек.

Я все же решил спросить, почему все же нельзя пройти в церковь! Обратился к лейтенанту милиции. Он ответил: “Не положено, тебе русским языком говорят!”

Но я все же таки хотел понять, почему не положено?

Мне ответили: “Что, в милицию захотел? Сейчас доставим!” Меня затолкали в коляску мотоцикла. Лейтенант приказал: “Отвезите его куда-нибудь!” Мы отъехали метров сто от церкви. Меня ударили ребром ладони по шее и спрашивают: “Ну, будешь нарушать государственные законы?” Отвечаю: “Не буду”. “Теперь понял, почему нельзя в церковь?” Отвечаю: “Понял”.

– А хочешь в вытрезвитель?

– Так я спиртного с месяц не пил!

– Парень, если не хочешь встречать первое мая в отделении милиции, уматывай отсюда!

Ну, я и поехал домой. Но вопрос-то остался! Почему так поступили милиция и комсомольское начальство? Вроде у нас свобода совести?

Я комсомолец, учусь в институте. В бога не верю.

Когда баптисты запрещают членам секты ходить в кино, это можно понять. Они боятся, что у человека откроются глаза на мир.

Ну, а комсомольцы что? Поверили в бога? Но когда возникнут какие-то споры насчет религии, лучше я буду знать, о чем идет речь, чем тупо твердить: бога нет!

Один мой родственник предположил, что кто-то может неправильно истолковать, что молодежь заходит в церковь. Вот власти и препятствуют этому.

Но такое объяснение меня не удовлетворяет.

Может, объяснишь, Комсомолка?

УССР, Луганская область, город Рубежное, улица Набережная, дом 145.

Белоус Анатолий.

1968 год.

 

***

 

Здравствуй, Комсомолка!

В последнее время у меня возникло ряд вопросов, на которые вы должны мне ответить. Я имею в виду события в Чехословакии. О событиях в Чехословакии я имею собственное мнение, но я хотел бы знать, что думает об этих событиях наша молодежь. Сначала о себе. Мне 22 года. Живу и работаю на заводе стройматериалов в городе Таганроге. На родине Антона Павловича Чехова. Осенью прошлого, 1967 года, пришел из армии. В этом году буду заканчивать десятилетку и в будущем году намерен поступать в институт.

Вот и все, что могу сообщить о себе. Подвигов не совершал никаких. Случая не было. Живу так же, как и многие молодые люди. Работаю, хожу на танцы или в кино, иногда на свидания, читаю. Но часто просто лежу на кровати и смотрю в потолок. Но не об этом хотел вам написать.

У нас на заводе, да и в городе, событиям в Чехословакии уделяют много внимания. Часто возникают вопросы. Всех интересует: почему Советский Союз ввел свои войска в Чехословакию? Неужели чехи и словаки не могли сами разобраться в своих внутренних делах? И можно ли заключить, что социалистический строй в Чехословакии существует только потому, что держится на советских штыках?

Вторжение иностранных войск на территорию любого государства, по-моему, именуется агрессией. Вы можете сказать, что об этом нас попросило правительство Чехословакии.

Но вспомните: правительство Южного Вьетнама тоже “попросило” США о помощи. И США ввело туда войска. Войну в Южном Вьетнаме мы называем агрессией, правда, там бомбы, напалм. Но ведь, если дело примет нежелательный оборот, наши войска тоже не остановятся перед этим!

Мне кажется, что все это проще простого: СССР не позволит вырвать ЧССР из соцлагеря, США не позволят вырвать ни одну страну из каплагеря.

МЫ защищаем СВОИ интересы в Чехословакии, США СВОИ во Вьетнаме. Это не только мое мнение, а и многих моих собеседников. Так объясните мне, если я не прав, разницу в ситуации в Чехословакии и Южном Вьетнаме.

Напечатайте мое письмо, и узнаем мнение читателей “Комсомольской правды”.

Валерий Михайлович Иващенко Таганрог Ростовской области.

26 августа 1968 года.

 

Да, Пражская весна. Тогда и в “Комсомолке” было собрание, которое одобрило действия правительства. Из песни слова не выкинешь!

Позже мы узнали о тех пятерых, кто вышел на Красную площадь с протестом. И спас честь страны.

Тогда танки подавили не только сопротивление чешского народа, но проехались и по нашим душам. Письмо Валерия Иващенко было драгоценным свидетельством того, что народ все понимает. Но автор не осознавал опасности для себя.

Я сейчас не могу вспомнить, как мы с этим письмом поступили. Но думаю, что мы его “спрятали” от возможных проверяльщиков из КГБ. А автору просто ответили.

 

***

 

Здравствуй, “Комсомолка!”

Есть такое высказывание бывшего главы СССР Н. С. Хрущева, напечатано в газете “Правда” за 19 октября 1961 года:

“Совершенно неправы те, кто утверждает, что значение семьи при переходе к коммунизму якобы падает и со временем она совсем исчезнет. В действительности при коммунизме семья укрепится, семейные отношения окончательно очистятся от материальных расчетов, достигнут высокой чистоты и прочности”.

Я, как частное лицо, вполне верю в будущее. Но что мы наблюдаем в настоящем? Например, мне уже 33 года. Живу в общежитии, и нас здесь таких много.

Перспектив на будущее не ждем, то есть я не жду. Отбили охоту верить. Работаю на одном месте 6 лет, и еще надо столько же, если не больше, чтобы получить квартиру.

Да что там говорить! Например, слышишь такие разговоры: “Не получите квартиру, покуда не женитесь”. Ну, с этим могу согласиться, чего не жениться, если есть перспектива. Ну, а когда женился, слышишь от начальства другое: “Не надо было жениться, придется с общежития выписать, прописку в паспорте не продлим”.

Живешь и не чувствуешь себя хозяином. Временная прописка дается на шесть лет. А дальше? На луне покуда еще прописки нет, так надо на земле постоянно прописывать.

Заработок низкий, “левой” работы не найдешь. Да и искать неохота, и так устаешь. При нашем заработке надо одеваться в рассрочку, а с временной пропиской ее не дают. А когда отношения “окончательно очистятся от материальных расчетов” нам, видимо, не дождаться.

Я хорошо знаю, что в газету писать бесполезно, но, может, мое письмо передадите социологам? Я пишу о том, что вижу. И мое суждение самостоятельно. Может быть, я “инакомыслящий?”

Очень прошу, дайте мне правильный ответ.

Моторист Лещенко.

 

***

 

Здравствуй, Комсомолка!

Только что прочитал статью Гуркова “В кого направлен кольт?' Я уверен, что этот фильм имел бы успех у советского зрителя. Несмотря на отрицательное отношение к нему автора статьи. Не менее половины наших зрителей присоединились бы к мнению западных зрителей, которые говорят: я поступил бы также”.

И именно для той же цели, которой он послужил герою фильма.

Вы иногда печатаете статьи о подростках из подворотни, а точнее, шпане. Это, конечно, интересный разговор для интеллектуальных мальчиков и девочек. Потому что шпана газет не читает! А от разговоров ничего не изменится. Вот почему я давно мечтаю о пистолете.

Если бы он у меня был пистолет, я убил бы тех трех зверей, которые ради развлечения избили кастетами женщину, тех двоих, кто “заплатил” таксисту смертельным ударом молотка по голове, эти случаи произошли в нашем городе.

Представьте себе, что один из ваших молодых сотрудников, провожает девушку вечером домой. Их внезапно окружают 8 или 10 юнцов и бьют парня со звериной жестокостью, ради удовольствия.

Нечто подобное было со мной два года назад. Тогда я и подумал о пистолете. Мне часто приходится слышать о бесчинствах шпаны. Моя мама работает в больнице и к ним привозят изуродованных, избитых людей. Да можно просто заглянуть вечером на Заречную, Московскую улицы и проверить все это на себе. Подростки из подворотни собираются по 7, 15 человек. Разумеется с ремнями с тяжелыми пряжками, с ножами, битами. Они идут, горланя пошлые песенки, задирая прохожих. Им нужен повод для драки. И стоит человеку возмутиться, или заступиться за девушку, как его тут же окружают и начинают избивать. А если человек упадет, его бьют ногами. И как бы ты ни был силен, такую вооруженную ватагу не одолеть! Каждый из них по отдельности трус. Поверь, я знаю. Трус и ограниченный тупица.

И с ними серьезно никто не борется. В том числе милиция. Мне рассказывал участник драки, в которой билось 30 человек, приехала милиция, окружила подростков. В отделении они провели ночь. А потом, отобрав все ножи, их отпустили! А ведь за ношение холодного оружия положен срок!

Вот почему они чувствуют свою безнаказанность. И ходят “королями “по улицам нашего города. Думаю, это несправедливо! И у меня будет пистолет! Понимаете, если человек развлекается, увеча другого человека, то он не достоин жизни.

1974 год, декабрь.

 

Послесловие

 

Когда читаешь эти письма, ясно видишь, что главная вина советского государства перед народом была в том, что оно, государство создало такие условия жизни, при которых большинство людей не могли себя реализовать. Их потенциал, данный Богом, или природой, их способности, таланты, энергия были не востребованы.

Человек попадал в замкнутый круг. Насущный жилищный вопрос не разрешался десятилетиями. Распадались семьи, страдали дети. А письма одиноких женщин всю жизнь прикованных к общежитию, невозможно читать без горького сострадания.

Трудно было проявить себя на работе, так как любая инициатива была наказуема (читай роман Дудинцева “Не хлебом единым”). Гасла энергия и в бесконечных очередях за хлебом насущным, за одеждой, обувью, мебелью, книжными подписками...

А бедные наши мужчины утратили статус кормильца семьи, зарплаты того не позволяли. Да и произвол начальства практически на любом производстве позволял человека унизить, оскорбить... Безнаказанно. Не оттого ли процветало пьянство?

О крестьянах и говорить нечего. Сколько на их долю выпало страданий... Не говоря уже о глобальном разрушении деревни при коллективизации, сколько впоследствии им пришлось переносить нелепых постановлений правительства... Чего стоило повсеместное внедрение кукурузы! Без учета разнообразия климатических условий нашей необъятной родины. А целина?

Да, она дала большой урожай хлеба. Но не были заранее приготовлены зернохранилища. Я в то время работала в “Алтайской правде” (поехала после университета на целину, как и положено комсомолке), и видела, как горит под дождем зерно, которое не принимают загруженные под завязку элеваторы.

Подойдешь к золотистой горе зерна, сунешь руку внутрь и чувствуешь жар, оно горит. И заплачешь, хоть ты его не пахал, не сеял! А каково было колхозникам?

Или как ее распахивали, эту целину! Выслуживаясь перед высоким начальством, распахивали горный Алтай, где заваливались трактора. Распахали славгородскую степь, где мизерный слой плодоносящей земли держали травы, на которых пасся скот. Плодоносящий слой уничтожили суховеи, они выдули его. Земля стала засаливаться.

А гонения на приусадебные участки, потому что кому-то из руководителей государства пришла в голову мысль, что в результате этого гонения колхозники шустрее будут работать на колхоз. И таким обложили налогом крестьянские индивидуальные хозяйства, которые их и кормили, что люди были вынуждены вырубать фруктовые деревья, а чтобы заплатит налог за птицу, приходилось закупать яйца в магазине и сдавать их государству...

Зачем, почему это делалось? Самое хитроумное объяснение не может прояснить этого неправедного расточительства народных сил, талантов, энергии... Существовал такой анекдот: приехала иностранная делегация, провела неделю, знакомясь с работой и бытом советского человека. Уезжая, одна из делегации сказала нашей сопровождающей: какие же вы счастливые люди! Сопровождающая удивилась, у нее было несколько иное мнение. А та продолжала: ”Вы даже не представляете, как вы плохо живете!”

Да, мы не представляли, не с чем было сравнивать. И все же, противореча самой себе, я могу сказать: мы были и счастливы. Любовью, успехами детей, товариществом, увлеченностью работой.

Мы черпали мужество во взрывных песнях Высоцкого, надежду в мудрых песнях Окуджавы. Его строки: “Возьмемся за руки друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке”, становились нашим девизом. Мы искали правду о нашей истории и о нас самих в самиздатовской и тамиздатовской литературе...

У меня нет ностальгии по тем временам, и я не хотела бы вновь в них очутиться.

Мы глотнули воздуха свободы... А сколько было упований! Но глоток оказался слишком коротким. И все чаще вспоминаются слова гениального поэта: “Но только жаль распятого Христа...”

Как должен быть разочарован человек в теперешней власти, лживой и безнравственной, каким он должен чувствовать себя незащищенным со всех сторон, чтобы поддерживать КПРФ!

Хочу привести слова Камю, обращенные к нам:

“Каждому поколению свойственно считать себя призванным переделать мир. Мое, однако, уже знает, что мир оно не переделает. Но его задача, может быть, более значительна. Она состоит в том, чтобы помешать миру исчезнуть. Получив в наследство занемогшую историю, эпоху упадка людей, смерти богов, взбесившейся техники и исчерпанных идеологий, время, когда посредственные властители могут легко уничтожить все, но уже не в состоянии никого убедить, а интеллигенция опустилась до того, что сделалась служанкой ненависти и подавления, это поколение должно было хоть частично восстановить в себе и вокруг себя то, что сообщает достоинство жизни и смерти”.

И еще несколько слов. Письма читателей, как правило, присылались для публикации. Это обстоятельство и давность времени позволяет мне надеяться, что я не нарушила ничьи права. Мои комментарии не претендуют на научность. Я просто делюсь своим жизненным опытом, читая письма моих современников.

И я была бы несказанно рада, если бы вдруг кто-то из авторов нашелся и написал, как сейчас обстоят у него дела.

 

 

 

Назад к списку